Тын улыбнулся, но снова промолчал.

— В такие минуты меня подмывает вскочить со стула, закричать, пристыдить лентяя.

Тын еле заметно кивнул головой.

— Как можно равнодушно относиться к знаниям, которые тебе преподносятся? И притом за эти знания еще и стипендии платят!

— А почему я должен волноваться за лентяя или бездарь? — спросил хозяин. — Стремящийся к знаниям у меня всегда найдет поддержку. Таким я не отказываю. Я готов с ними сидеть по нескольку часов на консультациях, раскрывать перед ними все величие античной культуры, античной мудрости. Но на равнодушие я предпочитаю отвечать только равнодушием. Лентяям и бездари я спокойно ставлю двойки, а если деканат протестует, я, конечно, подчиняюсь, но виноватым себя не считаю. Я так и говорю: «Вам нужны оценки, пожалуйста! Но эта оценка не отражает знания». Трудолюбие человеку необходимо прививать с детства, до десяти лет, а не тогда, когда он уже стал взрослым, научился находить себе утешение в пиве или вине.

В глубине души Станислав Владимирович не вполне соглашался с выводами Тына, но фактов для возражения почему-то не находил. Может, действительно надо ко всему относиться спокойнее, равнодушнее. Разве сегодня можно чем-нибудь удивить мир? Трудно удивить, даже при большом желании. Сколько великих мужей, неповторимых гениев дала человечеству античность! И каковы результаты? Знает ли о них сегодняшняя молодежь? Очень скудно. Назовут Архимеда, Пифагора, Аристотеля, может быть, Платона, Сократа, Вергилия. И это закономерно...

Тын рассматривал обложку сочинений Тита Ливия, будто искал в ней новых для себя откровений. Станислав Владимирович следил за движениями хозяина квартиры и продолжал размышлять вслух:

— Жизнь просеивает приобретения человеческого разума через сито столетий. Немногие из них остаются вечными, ибо если бы все оставалось неизменным, не было бы и прогресса... Разве можно современного юношу или девушку упрекать в том, что они не в таком объеме знают древность, как знали ее, скажем, студенты наших с тобой времен, Леопольд? Ведь за эти тридцать — сорок лет жизнь отодвинула на задний план изучение античной мудрости, поставила перед молодежью новые и, возможно, куда более важные задачи, проблемы.

Леопольд Феоктистович перестал рассматривать обложку и предложил сыграть партию в шахматы.

— Популярность этой древности, пожалуй, возрастает в геометрической прогрессии. Не так ли?

Станислав Владимирович не очень любил эту игру, потому что она, как ему казалось, отнимает много драгоценного времени и не дает настоящего успокоения. Однако лучше играть в шахматы, чем вести ненужные разговоры. Сегодня такой тяжелый день: с утра собрание преподавателей исторического факультета, рассматривался вопрос о воспитательной работе среди студентов, потом спорил с дочерью по поводу какой-то мелочи, вечером пришел Кошевский... Не слишком ли много отрицательных эмоций для одного дня?

— Сыграем, Станислав?

— При условии, что ты не будешь слишком долго думать.

Хозяин достал шахматную доску, начал расставлять фигуры. Жупанский с удовольствием рассматривал старинной резьбы шахматы, играл с улыбкой, пытаясь внушить себе, что нельзя принимать близко к сердцу ошибки на доске. Наверное, именно это спокойствие и позволило Станиславу Владимировичу еще в дебюте начать рискованное наступление на королевский фланг Тына.

— Теперь тебе следует подумать, Леопольд.

Хозяин не ответил. Он то и дело прикусывал нижнюю губу, тер подбородок и при этом похмыкивал. Наконец Тын победоносно взглянул на профессора, сделал неожиданный для него ход. Станислав Владимирович рискнул на еще более отчаянное наступление, проигнорировав тем самым выпад Тына и усилив давление на королевскую пешку, которая занимала важную позицию.

— Сегодня ты очень хорошо играешь, — заметил Леопольд Феоктистович.

— Это потому, что я наступаю, — улыбнулся Жупанский. — В жизни сколько угодно подобных парадоксов.

Тын не ответил.

Вошла сестра хозяина. Высокая, худая-прехудая женщина — полная противоположность своего коренастого брата. Лишь глазами была похожа на него.

— Тут какая-то листовка, Леопольд. Ты меня слушаешь? — промолвила не без волнения женщина, прижимая к черному платью небольшую бумагу.

— Какая еще листовка? — спросил брат, не отрывая взгляда от фигур на доске. Он был явно недоволен, что его тревожат в самый напряженный момент игры.

Иванна Феоктистовна заколебалась. Брат, не дождавшись ответа, протянул руку.

— Что-нибудь ужасное?

По мере знакомства с содержанием листовки брови Леопольда Феоктистовича поднимались все выше и выше. Он, казалось, совсем забыл о шахматах, о своем ходе.

— Ты не видела, кто принес эту пакость? — наконец спросил хозяин с нескрываемой тревогой.

Сестра покачала головой.

— Я лишь три минуты назад заметила, — объяснила она. — Вышла в коридор, смотрю, в почтовом ящике что-то белеет.

— Гм-гм! — поморщился брат. — И это уже в третий раз...

— В четвертый, — сказала Иванна Феоктистовна.

Доцент подал бумажонку гостю. Станислав Владимирович вздрогнул: листовка дышала нечеловеческой злобой.

«...Большевики вывозят в Сибирь всех, кто не хочет им прислуживать, кто не хочет быть покорным, кто верит в бога, ходит в святую церковь, читает библию...»

Профессор выпрямился.

«Как можно писать такую бессмыслицу? — подумал он, возвращая Тыну листовку. — На кого она рассчитана?»

Пристально взглянув на хозяина, будто пытаясь угадать его мысли, добавил вслух:

— Подобные выдумки рассчитаны на крайне наивных людей.

— В печь! — коротко велел Леопольд Феоктистович, возвращая сестре листовку. — Сожги и никому ни звука об этом. Прошу тебя, дорогая.

Иванна Феоктистовна взяла листовку и, часто покачивая головой, вышла из комнаты. Брат проводил ее долгим взглядом, вздохнул.

— Чей же ход? Мой? — спросил он Станислава Владимировича, опять склонясь над шахматами.

— Твой.

Жупанский видел: листовка вывела Леопольда Феоктистовича из равновесия. Может, боится неприятностей? Почему это листовку подбросили Тыну, а не кому-нибудь другому? Неужели на что-то рассчитывают?

«А может, и мне подбросили листовку, а я не заметил?» Профессор невольно вспомнил Кошевского, его неприятные намеки. Ведь Кошевский — это такой тип, от которого можно ждать всего.

— Ты тоже получаешь подобную писанину? — поинтересовался Тын, подняв на гостя внимательные глаза.

— Бывало, — признался Станислав Владимирович.

— И как ты реагировал?

— Так же, как и ты, — жег!

— А по закону мы обязаны об этом сообщить. Листовки сами по себе в дом не приходят, их кто-то приносит.

Жупанский никак не ожидал услышать от Тына подобных речей и в ответ только крякнул.

Некоторое время они сидели молча.

— Откуда тебе известен этот закон? Тебя что, уже вызывали? — наконец спросил Станислав Владимирович.

Тын пожал плечами.

— Раз ты знаешь закон, то должен пойти заявить, — посоветовал с напускным равнодушием Жупанский.

— Не пойду! — буркнул хозяин. — Ты ведь тоже не заявлял? — с этим вопросом Леопольд Феоктистович снял у профессора коня, объявил шах.

На висках у Станислава Владимировича выступил пот. Он понял, что и на этот раз проиграл, причем из-за небрежности упустил почти выигранную партию.

— Сдаюсь! — вздохнул он и кисло улыбнулся. — Ого, да мы с тобой просидели за шахматами почти полтора часа.

— Не пора ли пойти на прогулку, Станислав? — спросил хозяин.

Жупанский от прогулки отказался, сославшись на то, что ждет дочь, поблагодарил Тына за гостеприимство и поднялся к себе. Галины еще не было. Тем лучше: нужно подумать о предстоящей беседе. А беседа с дочерью, безусловно, состоится, если не сегодня, так завтра. Да, да...

«Калинка ведь не любит Кошевского, хотя он обращается с ней галантно, с подчеркнутой изысканностью. Неужели чувствует его темное нутро, неискренность?»

Стоило ему вспомнить о Кошевском, как сердце снова заныло. Станислав Владимирович поморщился, настроение опять испортилось. Он переоделся, принялся ходить по комнате.