Екатерина Петровна постояла минутку, вздохнула и пошла к двери легкой своей походкой.

— Через пять минут я кофе поставлю на стол. Но тебе же еще и побриться надо, Коля, — бросила она на ходу.

Николай Иванович взглянул в зеркало.

— В самом деле, зарос, словно цыган в крещенские морозы. Но в моем распоряжении еще есть немного времени.

— Ты не задержишься? — спросила мать уже с другой половины квартиры, может, только затем, чтобы рассеять грустное впечатление от беседы.

— Не задержусь, мама. Отнесу статью и сразу же домой — хочу как следует выспаться.

Сложил бумаги и подумал о Галинке. А что, если из-за этой статьи он навсегда ее лишится?

На улице моросил холодный дождь. Николай Иванович поднял воротник пальто, надвинул на лоб велюровую шляпу, ускорил шаг. Трамвайная остановка находилась рядом, но его подгоняло нетерпение, казалось, что трамвай обязательно задержится, что пешком можно дойти быстрее. Ему очень хотелось сегодня же закончить с хлопотным делом, а там уж — будь что будет.

Почти безлюдные улицы — ничто не задерживает, не мешает. Николай Иванович приблизился к почтамту и, взглянув на голубые ящики у его входа, вспомнил материн упрек. «Приду и напишу Олесю. Непременно сегодня же напишу!»

Младший брат после войны остался в армии, служил в танковых войсках. Он был на пять лет моложе Николая, тем не менее между братьями с детских лет установилась трогательная дружба. Может, потому во время войны Николай больше думал об Олесе, чем о себе, а когда узнал, что танк брата одним из первых прорвался в дорогой для него Львов, заплакал от радости. Недавно они с матерью получили от Олеся письмо и фото. Брат стоял на лесной опушке с какой-то девушкой. Они щурились от солнца.

— Очевидно, это твоя будущая невестка, мама, — полушутя, полусерьезно сказал он тогда, передавая матери любительское фото.

Екатерина Петровна долго и внимательно всматривалась в черты незнакомой девушки, словно хотела угадать, будет ли счастлив ее Олесь с такой подругой. У девушки — приятный овал лица, в глазах, возможно, серых, возможно, голубых, затаился неудержимый смех.

Пообещал матери в тот же день написать брату, расспросить о девушке, но прошло уже больше недели, а он так и не написал.

— Сегодня обязательно исполню мамину просьбу, — сказал самому себе, искоса посматривая на почтовый ящик.

«Красивая девушка... Возьмет Олесь да и опередит меня. А у нас с Галинкой о женитьбе даже и речи не было».

Мысли тяжелые, как осенние тучи, сеявшие сейчас мелкий дождь. Николай Иванович ссутулился, еще глубже надвинул шляпу, ускорил шаги.

В приемной редакции посетителей не было. Лишь у телефона сидела пожилая женщина, громко с кем-то разговаривала и что-то быстро записывала.

— Редактор у себя?

Женщина молча кивнула и тут же немного сердито крикнула в трубку:

— Василий, не проглатывайте окончаний, я совсем их не слышу... Прошу!

Линчук открыл обтянутые черным дерматином двери. Редактор сидел за широким рабочим столом, заваленным ворохом бумаг.

— Разрешите?

— А, Николай Иванович! — откликнулся он живо, снимая с носа массивные очки. — Раздевайтесь. Рад вас видеть. Я даже хотел звонить, почему вас нет.

Редактор вышел из-за стола, пожал доценту руку, усадил в кресло и, защищая ладонью глаза от настольной электрической лампы, внимательно всматривался в Линчука, будто пытался лучше изучить черты его лица.

— Принес вам, как договаривались, статью, — сразу начал Николай Иванович. — Вот поглядите, что получилось...

Вынул из папки схваченные скрепкой листы, протянул их редактору.

— А, значит, о Грушевском! — промолвил редактор, перелистывая страницы рукописи.

— О Грушевском и его приверженцах в нашем университете, — уточнил Линчук.

— Даже так?.. Это очень и очень важно!

Подвижное лицо редактора стало внимательным. Он надел очки, углубился в чтение.

Линчук все это время не переставал думать о Галинке, снова и снова мучительно терзаясь: поймет ли она его поступок или воспримет все это с обидой? А может, уже обиделась?

— Какую цель ставили вы перед собой, Николай Иванович, работая над статьей? — неожиданно спросил редактор, положив на стол очки.

Линчук, хотя и готов был услышать подобный вопрос, все же заволновался. Достал платочек, вытер лоб, ответил осторожно:

— Название статьи в какой-то мере говорит о намерении автора.

— Пусть будет так, — согласился редактор. — Только я имею в виду более широкие аспекты. Постараюсь уточнить свою мысль: вот вы лично, Николай Иванович, желаете, чтобы ваши коллеги по университету, и прежде всего, вероятно, заведующий кафедрой профессор Жупанский, с которым, я знаю, вы дружны, стали настоящими советскими учеными? В полном смысле этого слова... Или вы считаете, что кое-кто в университете все-таки потерянный для нашего общества специалист?

Николай Иванович был несколько обескуражен, покраснел. Понимал, что ему сейчас никак нельзя смущаться, и все же вспыхнул.

— Я никогда не считал своих университетских коллег, тем более Станислава Владимировича, потерянным человеком. Жупанского я очень уважаю. Это добросовестный ученый, трудолюбивый, пытливый человек...

— Я того же мнения, — подхватил редактор, подслеповато мигая глазами. — Ваша статья серьезная и необходимая. Но мы еще здесь почитаем, посоветуемся... Критика должна быть всесторонне аргументирована фактами, которые заставили бы приверженцев Грушевского, даже скрытых, пересмотреть свои взгляды. Не оттолкнуть, а привлечь на нашу сторону. Согласны вы?

— Согласен, — улыбнулся Линчук.

Из редакции Николай Иванович вышел в хорошем настроении. Сдав статью, он словно бы почувствовал облегчение. Вскочил по-мальчишески на подножку трамвая, который должен был вот-вот тронуться, озорно подмигнул миловидной кондукторше, будто извиняясь за свою торопливость. Через несколько минут он был уже дома: хотел еще сегодня написать брату письмо и отнести на почтамт.

— Тебе Галинка звонила, Коля, — сказала многозначительно мать, открыв дверь. — Обещала через полчаса позвонить снова, — добавила она скороговоркой. — Ну как тебя приняли в редакции?

В глазах матери заметна тревога: наверное, догадывается, что за статью отнес он в редакцию. А как успокоить мать? Что ей сказать?

К счастью, раздался телефонный звонок, от которого Николай Иванович вздрогнул, а лицо матери заметно напряглось, словно перед каким-то важным ожиданием.

— Это Галинка! — предположила Екатерина Петровна.

Сын поспешил снять трубку.

— Да, да!.. Добрый вечер... Наоборот, я свободен, Галя, — отвечал он хрипловато на вопросы девушки и сам удивлялся — почему это вдруг. Ведь мать его предупредила, что Галинка позвонит, а вот спокойно говорить не может. — Что-то случилось?

Жупанская взволнованно просила выйти на угол Центральной и Киевской: есть очень и очень важное дело. «Я буду ждать возле универмага. Ты выйдешь?»

— Что за вопрос?.. Через шесть минут буду возле универмага.

Екатерина Петровна встревоженно подошла к сыну.

— Какое-то несчастье?

— Не знаю. Но, наверное, что-то неприятное. Она очень взволнована. Я пошел, мама.

Торопливо накинул плащ и, на ходу застегивая пуговицы, выбежал на улицу. Что же могло случиться? Может, Галинка узнала о статье? Но как? А впрочем, какое это имеет значение? Ведь он сам ее предупреждал.

Предпочитал не думать ни о своем разговоре с профессором, ни о резонансе, который непременно вызовет выступление в газете, но ничего не мог поделать с собой — думал именно об этом: «Было бы, конечно, лучше, если бы статью написал кто-нибудь другой... Только почему-то никто не пишет, а Станислав Владимирович продолжает забивать студентам головы вредной мякиной. Чего уж закрывать глаза?»

Вскоре он был на Киевской. Еще издали заметил одинокую фигуру Галинки. Девушка тоже, по-видимому, узнала Николая Ивановича, торопливо пошла ему навстречу.

— Как хорошо, что ты так быстро, — начала она, поздоровавшись.