Очень любил Сережа ездить километров за тридцать от Воронежа, в лес, который назывался Графское. Вековые дубы и клены поднимались своими могучими кронами в самое небо, а внизу, в тени, даже в сильную жару было прохладно и сыровато. Густо перемешанные острые запахи лесных трав дурманили голову.

С увлечением собирал Сережа грибы и ягоды, наблюдал за тем, как расчетливо, умно строят свое жилье бобры. Жизнь леса очаровывала его.

Учился он хорошо, даже после того, как старший брат переехал к дяде в Ленинград и все заботы по хозяйству легли на Сережины худенькие плечи, — мать по-прежнему домашними делами не занималась. Немецкий язык давался ему особенно легко, он учил его без всякого напряжения.

Общественная работа в школе сильно увлекала Сережу. Дети охотно признавали его авторитет, уважая его самостоятельность, не по возрасту зрелый ум, большую смелость и силу. Четырнадцатилетним мальчуганом он вступил в комсомол, стал пионервожатым.

Вокруг школы несколько гектаров занимал сад. Хороший сад, краса города. Мальчишки летом часто лазили в него, рвали яблоки и груши, ломали деревья. Сережа организовал отряд школьников по охране сада. Вскоре мать стала часто замечать на его лице синяки. Но он не сдался, отучил охочих до школьных яблок лазить через садовую ограду.

Ученик девятого класса, комсорг школы Сережа Благоразумов стал одновременно работником райкома комсомола. Перед ним открылась широкая дорога в жизнь.

После освобождения западных областей Белоруссии и Украины от польских панов Центральный Комитет комсомола направил Сергея Благоразумова комсоргом в одну из школ города Ломжи.

— Ну, остальное вы знаете, — закончил он свое повествование. — Кое-что я уже рассказывал вам, когда шли от Белостока.

— Кто у тебя из родственников имеется? Ты упоминал какого-то дядю...

— Дядей у меня хватает, — засмеялся Сережа. — И все довольно известные. Вообще мне везет на именитых родственников... Дядя Павел Васильевич Карташев работал инженером-экономистом в одном научно-исследовательском институте в Москве. Участвовал в создании проекта Магнитогорского комбината. Недавно умер, во время войны с Финляндией.

Николай Васильевич Карташев по специальности инженер-геолог, специалист по аэрофотосъемкам. Теперь, наверное, где-нибудь на фронте. Если не погиб уже.

Третий дядя — Тихон Васильевич — меньше по чину, только преподаватель фехтования. Воевал в гражданскую войну в армии Буденного. Через него мать и познакомилась с моим отцом. А воевал он хорошо. Награжден орденом Красного Знамени.

Четвертого дядю — Петра Васильевича — я ни разу не видел. Он все время жил в Англии. Работал в торговом представительстве СССР. Женился там... Ну и пятый дядя — Михаил Васильевич Карташев, штабс-капитан царской армии, а потом, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, — военспец в нашем штабе в Ленинграде. Этот умер, не помню, в тридцать первом или в тридцать втором году...

— Нет, хватит, — засмеялся Славка. — Родственников у тебя действительно на четверых хватило бы. Теперь давай придумаем тебе такую автобиографию, чтобы фашистам понравилась. Бери бумагу, пиши.

Сережа взял широкий сероватый лист бумаги, обмакнул ученическое перо в чернильницу-непроливашку и поднял глаза на Славку. А тот задумался, потом заговорил:

— Пиши. «Родился я в тысяча девятьсот двадцать первом году в Воронеже...» Написал? А теперь быка за рога бери. Дядя... Как там твоего первого дядю зовут? Павел Васильевич? Пиши: «Дядя Павел Васильевич Карташев был обер-прокурором синода во Временном правительстве и членом Комитета министров...» Написал?

— Написал. А что такое обер-прокурор синода? — спросил Сережа.

— Аллах его знает. Я читал, что был такой чин.

— Нет, так опасно. Раскроют ложь — да на виселицу.

— Не раскроют. Здесь же полицию возглавляют такие дурни... Не догадаются проверить... Откуда им знать, кто был обер-прокурором синода? А звучит это солидно. Если же попадешься, скажешь, что тебе родственники налгали, а ты и поверил. Давай чеши дальше, не оглядывайся... Что мы еще об этом дядьке скажем? После Октябрьской революции сбежал за границу с товарищем министра финансов, доходили известия о том, что проживал до последнего момента в Париже. Пусть поищут его там, если не поверят. А теперь давай возьмемся за второго дядю...

Потеребив свой черный курчавый чуб, Славка снова глянул на Сережу — глаза его весело засветились.

— «Второй дядя, Николай Васильевич Карташев, был расстрелян советской властью за принадлежность к немецкой разведке вместе с немецким офицером...» Ну, каким там офицером? Давай придумывай, наконец! Что я — должен сам всю твою биографию сочинять?

— Шульцем, — подсказал Сережа самую популярную немецкую фамилию.

— Пусть Шульцем, лихо с ним, пиши дальше: «...Шульцем в городе Ленинграде в тысяча девятьсот двадцать девятом году».

С двумя дядями было покончено. Славка вздохнул с облегчением. Потом продолжал диктовать:

— «После Октябрьской революции моя мать работала счетоводом на Юго-Восточной железной дороге в Воронеже, отец — ветеринарным врачом.

Я с тысяча девятьсот двадцать девятого года учился в средней школе номер шестьдесят в городе Воронеже, которую окончил. В тысяча девятьсот тридцать девятом году призывался в армию, но был зачислен в запас. С тысяча девятьсот сорокового года работал в качестве учителя начальных классов средней школы номер три в городе Ломже...»

— Но это могут проверить. Тогда узнают, что я был комсоргом.

— Я уверен, не будут проверять. Подумаешь, важная персона — агент шуцполиции. Таких чинов, как ты, у них найдется среди бывших уголовников немало. Разве они будут проверять каждого бандита и вора? Нет, они поверят на слово! А для благонадежности напиши еще: «В жидовско-комиссарских холуях не числился...»

— Нет, я такую мерзость писать не буду! — решительно запротестовал Сережа. — Мне противно писать так.

— Ничего, пристраивайся к их терминологии. Тебе нужно хорошо овладеть ею, чтоб не выдать себя. Побольше таких мерзких слов — больше верить будут. Пиши...

Сережа крепко стиснул зубы, так, что на висках выступили желваки, но написал. И добавил в конце: «Имею родственников в Германии, которые носят фамилию фон Мантейфель и служат в немецкой армии».

— Ну что, хватит? — спросил у Казинца.

— Пожалуй, хватит. Теперь пиши заявление, проси зачислить тебя полицейским. Пиши, не скупись на мерзостные выражения. Они как раз по вкусу фашистам и их холуям.

Через пять дней он пришел на явку уже в форме полицая. Странно и неприятно было подпольщикам видеть на нем эту черную форму. Будто подменили хлопца. Только глаза остались те же: большие, немного грустные и внимательные, глаза честного человека. Из-под полицейской черной пилотки на правую сторону лба выбивалась кудрявая черная прядь волос, придававшая Сереже ухарский вид.

— Вот теперь ты при деле... — приветствовал его Славка. — Ну, рассказывай, как приспособился, что узнал, как приняли твои бумажки.

— Вы правду говорили — фашисты ни в чем не усомнились, всему поверили. Направили в школу агентов шуцполиции.

— О, это совсем хорошо! — радостно проговорил Славка. — Очень, очень хорошо! Мы хоть частично будем знать агентуру шуцполиции, а это важно! Да и ты сможешь глубже проникнуть в их среду. Кроме того, агенты могут ходить по городу свободно, а это для тебя также важно. Одним словом, считай, что тебе привалило счастье.

— Лихо ему, этому счастью. Как посмотришь да послушаешь, что там творится!.. Будто в зверинец попал. Друг друга сожрать готовы, а не только честных людей загубить...

— Терпи, братец, терпи. Партия приказывает терпеть и работать. Завтра принеси список всех, кто учится с тобой в школе шпионов. Постарайся каждому дать хотя бы коротенькую характеристику: кто, откуда, кем был до войны, приметы, черты характера. И сообщай обо всем, что услышишь и узнаешь, особенно если речь будет идти о подпольщиках.

— Это я понимаю.