Иван Григорьевич Новиков — видный советский журналист, писатель-очеркист.

Его первая книга — путевой очерк «Десять недель в Соединенных Штатах Америки» — вышла в Белоруссии в 1958 году. Отдельными книгами изданы его очерки «Полесское золото» (1959) и «Рядом друзья» (1960). Славной дочери белорусского народа посвящена документальная повесть «Вера Хоружая» (1962).

Повесть «Руины стреляют в упор» открывает нам волнующие, полные драматизма страницы истории подпольной борьбы в Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Используя богатый документальный материал, сочетая труд литератора и исследователя, писатель создал интересное произведение о подпольщиках города Минска.

Говорят, что камни мертвы.

Нет, это не так, совсем не так!

Камни, политые человеческой кровью на местах боев за великое всенародное дело, оживают. Они вечно напоминают живым о мертвых героях, о тех, чье имя стало бессмертным.

Таковы камни моего Минска.

Когда я иду по его светлым, просторным улицам, любуюсь его чудесными площадями, садами и скверами, везде слышу голос:

— Вы не забыли нас, живые? Вы помните, как мы здесь боролись и умирали? Мы, коммунисты, горячо любили свою Родину, любили больше собственной жизни и засвидетельствовали это беспощадной борьбой с фашизмом, доказали своей смертью.

Это голос героев минского подполья.

Записывая легенды, передававшиеся из уст в уста, узнавая все новые псевдонимы и подпольные клички, трудными, нехожеными тропинками исследователя пришлось идти от одного события к другому, от одной фамилии к другой. Не сразу открылся взору размах героической битвы, которую вели подпольщики Минска с фашистскими оккупантами.

Потом я почувствовал, что не должен молчать, о чем узнал, что имею право сказать:

— Нет, мы не забыли и никогда не забудем вас, герои минского подполья! Вы погибли за великую идею — за коммунизм, а мы построим коммунизм и тем самым навечно восславим вас! Мы будем помнить каждого из вас — и того, кто после смерти стал знаменитым, и того, кто не оставил нам своего имени, но не меньше достоин славы и почета.

Пусть не обижаются те подпольщики, о ком здесь сказано мало или чье имя совсем не упомянуто. В одной повести нельзя охватить огромной массы людей и подвигов, поставивших Минск в славный ряд городов-героев.

Автор

Кто он, этот таинственный Жан? Его знали все подпольщики Минска, но никто из них не мог назвать ни подлинного имени его, ни фамилии, ни специальности, ни места рождения. Для одних он был просто Жан, для других — Жан Назаров, для третьих — Александр Назаров или Сашка, для четвертых — Александр Бабушкин.

Одни утверждали, что он из-под Москвы, другие — что из Казани, третьи — что из Калининской области, а кое-кто уверял, что Жан — постоянный житель Ленинграда.

Человек-загадка.

Как отыскать его след?

Беседуем с бывшими подпольщиками. Изучаем множество разных документов. Посылаем запросы в соответствующие инстанции. Десятки людей ищут человека, который, по нашим предположениям, должен был жить в том или ином месте семнадцать — двадцать лет назад. Человек ведь не иголка...

А он не оставил следов, будто призрак.

Временами казалось, что напрасны наши поиски. Разве можно найти того, кто не оставил ни своего настоящего имени, ни сведений о месте довоенной работы? Не лучше ли изучать дела других подпольщиков Минска? Тем более, что и героев здесь было много, и дел сделано столько, что многие тома повестей, очерков не расскажут обо всем.

Но как же отступиться от того, что считаешь своим долгом, не рассказать о человеке, который показал чудеса героизма и погиб как герой?

Поиски продолжались.

И вот среди других документов найдена докладная записка, подписанная младшим лейтенантом Кабушкиным. Рядом с его собственноручной подписью в скобках стояло коротенькое слово: «Жан».

Это была, пожалуй, самая важная находка при изучении минского подполья, та чудесная ниточка, при помощи которой начал разматываться таинственный клубок. Теперь уже искали младшего лейтенанта Кабушкина. И нашли в списках одной из партизанских бригад, действовавшей в Логойском районе и державшей связь с минским подпольем. Иван Константинович Кабушкин числился помощником начальника штаба по разведке. В списках значилось, что он пропал без вести.

Теперь, когда собраны многие документы, когда разысканы десятки бывших подпольщиков, которые остались в живых, расшифрованы записки Жана из застенков СД, когда развеяна тень, долгие годы лежавшая на героической деятельности минского подполья, перед нами встала величественная картина самоотверженной борьбы коммунистов и беспартийных большевиков Минска против фашистского нашествия.

Стены наполовину разрушенных домов, заборы, ограды были облеплены объявлениями на белорусском и немецком языках. Высокий, статный хлопец в новеньких серых, старательно отутюженных брюках и голубой безрукавке медленно шагал по Червенскому тракту и время от времени останавливался возле объявлений:

«За укрытие беглых военнопленных — смерть».

«За укрытие оружия, боеприпасов, радиоприемников — смерть».

«За оскорбление немецкой армии — смерть».

Было трудно понять, как относится парень к этим объявлениям: одобряет, осуждает или безразличен к ним. Правда, голубые, довольно глубоко запрятанные глаза его, казалось, чуть темнели, когда останавливались на слове «смерть».

Прочитав все, парень пошел дальше. Пустынные улицы Минска страдальчески горбились перед ним. Кое-где от руин поднимался еще дымок, пахло горелым. Жаркое августовское солнце струило над городом трепетное марево.

Парень шел спокойно, уверенно, даже тихонько насвистывая мотив какой-то песенки. На скрещении улиц неподалеку от гостиницы «Беларусь» его остановил немецкий патруль:

— Мандат!

Два солдата и ефрейтор держали пальцы на курках автоматов. Высокий конопатый ефрейтор взял паспорт, посмотрел на фото, а потом на парня.

— Где работайт?

— Парикмахер, — спокойно ответил парень, ловко проведя по щеке ладонью.

Эта точная имитация развеселила немцев. Они громко захохотали. От парня пахло хорошим одеколоном. Сомнений не могло быть: он действительно парикмахер.

— Гут, гут, шпацир!

Парень напоследок еще подмигнул патрульным и, приветственно помахав рукой, пошел дальше. По всему видно было, что документы у него в порядке. Об этом он не беспокоился. Совсем иные мысли тревожили его.

Когда приблизился к Советской улице, услышал приглушенный говор, шарканье многих ног. Свернул в руины. Отыскал щель в заваленном обломками окне и глянул на улицу. По ней — видно, со станции — вели пленных красноармейцев. Серые, будто посыпанные пеплом, заросшие лица угрюмо склонены, глаза запали.

Глядя на бесконечную колонну пленных, парень чувствовал, какую душевную тяжесть несет каждый в себе, какую нестерпимую физическую боль приходится каждому переживать.

Вдруг один из пленных, раненный в голову, повалился на мостовую, под ноги своим товарищам по несчастью. Те, что шли позади, споткнулись о него и тоже попадали. Конвоир дал по ним длинную очередь из автомата. От неожиданности колонна шарахнулась в стороны. Тогда открыли огонь другие конвоиры.