Затем разговор наш перешел на произведение писателя Муминджона Мухаммаджанова «Житейские невзгоды».

Я знавал Муминджона Мухаммаджанова. Этого тучного человека, одетого в тюбетейку и рубаху навыпуск, часто можно было увидеть сидящим в одиночестве на улице. Я с большим интересом прочитал его «Житейские невзгоды». В этой книге воспроизведены реальные события жизни автора: юность, учеба в медресе, поездка в Оренбург для получения образования, дорожные приключения, короткое время, проведенное в медресе «Хусайния», то, как из-за материальных трудностей он был вынужден вернуться в Ташкент.

Позже, «Житейские невзгоды» в сокращенном виде были изданы отдельной книгой. К сожалению, из нее были изъяты многие интересные страницы.

Когда я вспоминаю это произведение, мне приходит на память «Исповедь» знаменитого французского писателя и философа Жан-Жака Руссо. Всегда невольно хочется сопоставить эти произведения.

Пока мы беседовали с Абдуллой Каххаром, жена писателя Кибрия-ханум (эту женщину с неизменным блеском в глазах я и раньше встречал в Самарканде, еще до ее замужества), по его просьбе принесла золотой медальон с портретом мужа. Медальон имел свою историю, которая отразилась в романе «Мираж»...

Таким образом, я второй раз познакомился с Абдуллой Каххаром и Кибрией-ханум.

Я сдал иллюстрации к «Миражу» в издательство. Если мне не изменяет память, приняли их после обсуждения директор издательства Юлдаш Шамшаров, одетая в черное Зульфия-ханум, редактор и переводчик Халида Сулейманова и сам Искандер Икрамов. Мне до сих пор неизвестны причины, по которым роман так и не был принят: то ли время было такое, то ли случайность помешала. Не знаю и о судьбе своих иллюстраций к нему.

Впоследствии я пробовал иллюстрировать романы Айбека «Священная кровь» и «Навои».

Закончив несколько иллюстраций к первому из этих произведений, я встретился с Айбеком-ака у него дома. Одетый в чапан хозяин встретил меня у ворот в назначенное им время. Первое, что я заметил, войдя в дом, — это висевший на стене большой этюд, изображавший мавзолей Ахмада Яссави. Тогда я вспомнил, что Зарифа-ханум, жена Айбека-ака, художница: о ней как о живописце одобрительно отзывался мой друг Урал Тансыкбаев.

Сейчас я не могу вспомнить в подробностях свою беседу с писателем. Однако мои тогдашние рисунки, чья судьба также осталась мне неизвестной, были, как мне кажется, в плане композиции недоработанными.

Настоящему художнику, человеку искусства, какой бы сфере его он себя ни посвятил, свойственно стремление постичь основы самых разных его направлений, — это естественное явление. Образно говоря, художник в своем творчестве должен испить ключевой воды из разных источников, точно так же, как пчела собирает мед с разных цветов. Лишь тогда рождаются шедевры. Ведь чтобы воссоздать на сцене, например, «Отелло», нужна, кроме творения драматурга, и работа режиссера, и композитора, и художника, и творчество актеров. Это значит, что искусства развиваются и зреют в тесном слиянии, в известной степени воздействуя друг на друга.

Вот почему и я не могу представить свою деятельность художника без поэзии, театра, танцевального и сценического искусства.

В те годы, когда слух еще не изменял мне, я старался по возможности не пропускать ни одной премьеры. Наслаждался выступлениями Мукаррам Тургунбаевой, Тамары Ханум. Видел в спектаклях «Халима», «Худжум», «Принцесса Турандот», «Бай и батрак», «Бесприданница», «Отелло» Сару Ишантураеву, Аброра Хидоятова, других замечательных актеров. Особенно восторгал меня гений Аброра Хидоятова, создававшего на сцене образы непередаваемой мощи и высоты. Недосягаемым и непревзойденным созданием его таланта был, конечно, Отелло.

В те дни мой друг Абдулхак Абдуллаев, признанный портретист, запечатлевший на своих полотнах таких ярких личностей нашей культуры, как Маннон Уйгур, Камиль Яшен, Сара Ишантураева, Максуд Шейхзаде, — работал над портретом Аброра Хидоятова. В перерывах актер рассказывал нам о том, в каких творческих исканиях рождался образ Отелло. Я до сих пор с огромной радостью вспоминаю эти беседы во время нескольких сеансов работы над портретом.

В начале моего пребывания в Ташкенте в репертуаре театра имени Хамзы был спектакль «Шодмон» по пьесе Анка-боя. В роли главного героя выступал молодой актер, едва достигший двадцати двух лет, — Шукур Бурханов. В пьесе показана трагедия бедняка-дехканина. Угнетатели истязают Шодмона, бьют его плетьми, разрывают на нем одежды. Движения, жесты, пластика Шодмона — Бурханова до сих пор стоят у меня перед глазами. В моей памяти сохранилась еще одна из успешно сыгранных им ролей — Джалолиддина Мангуберды в спектакле по пьесе Максуда Шейхзаде «Джалолиддин». Могучая сила, горделивая властность, духовная широта воплотились в образе героя, изображенного Шукуром Бурхановым органично и убедительно.

К сожалению, зрителям так и не довелось увидеть Шукура Бурханова в роли Отелло. Когда я расспрашивал об этом, он ответил мне так: «Я с таким огромным уважением относился к Аброру-ака, что после смерти этого великого актера выходить в его коронной роли считал для себя недопустимым. Позднее же... показалось, что время уже упущено, ушло...»

Впоследствии он проявил свой талант в создании образа царя Эдипа. Используя свои зарисовки и рисунки, сделанные во время спектаклей, я начал работать над портретом «Шукур Бурханов в роли Эдипа», однако до сих пор не успел его завершить.

Когда я думаю о Халиме Насыровой¹¹, мне на память приходит очень многое...

Эго было в 1928-29 годах. Я приехал из Карши в Ташкент, сойдя с поезда, пошел искать по городу своих знакомых. Но ни одного из них не застал и вечером очутился у театра имени Хамзы. Оказалось, что в этот вечер идет спектакль но пьесе Гуляма Зафари «Халима».

На площади перед театром было полно народу. Это происходило в последние годы НЭПа, и поэтому в толпе можно было заметить женщин в длинных паранджах из шелка «банорас» — жен ташкентских баев-нэпманов, приехавших в театр на извозчиках. Среди этих женщин, по-видимому, было много молодых, ибо их сопровождали старухи-надзирательницы. Паранджи и чачваны¹², укутывавшие байских жен, были окаймлены красным, зеленым, синим бархатом и спускались почти до колен. Прижимая к лицу чачваны, наверное, для того, чтобы лучше видеть, пальцами, унизанными золотыми кольцами, эти женщины стали входить в здание театра.

Я сел на свое место и, пока не поднялся занавес, с интересом рассматривал богатую публику, которая занимала ложи в конце зрительного зала. Разглядеть лица женщин можно было только после того, как в зале потушили свет и они подняли чачваны.

В этот день роль прекрасной девушки Халимы исполняла Халима Насырова, недавно вернувшаяся после учебы в Баку, а в роли Нигмата выступал Карим Закиров. Я с первого же раза высоко оценил голос и мастерство Халимы Насыровой и на всю жизнь стал горячим поклонником таланта этой великой актрисы.

Не помню точно, каким было оформление спектакля, но в одной из картин мне запомнилось дерево, в ветвях которого светилась электрическая лампочка. По обе стороны дерева располагались главные герои спектакля — больной юноша и Халима, и зрители целиком были захвачены ее песней и трагедией героев спектакля...

С того дня прошло очень много лет. Я видел Халиму Насырову и Карима Закирова в спектакле «Лейли и Меджнун», в «Буре» (если не ошибаюсь), других спектаклях, также повествующих о любовной трагедии двух сердец. Сегодня могу сказать, что минуты высокого эстетического наслаждения, которые подарил мне великий талант Халимы Насыровой, были для меня одними из самых счастливых в моей жизни.

Позже, в Москве, будучи студентом первого курса художественного института, я слушал оперу «Кыз Жибек» композитора Евгения Брусиловского с Куляш Байсеитовой. Это было в Большом театре в дни декады литературы и искусства Казахстана в Москве. Певица исполняла свою роль с большим успехом. В этот вечер в театр пожаловали руководители страны и было объявлено, что Байсеитовой присвоено почетное звание народной артистки СССР. Прошло совсем немного времени, и Халима Насырова также была удостоена этого высокого звания. В тот день, когда Халима-ханум стала народной артисткой СССР, над Ташкентом летали самолеты и сбрасывали листовки.