свирепость, и он крикнул грозно: “Степа-ан!”. Можно было подумать, что он сейчас подойдет и ударит

лохматого желтоволосого парня по его разъяренному лицу. И, понимая, что это может кончиться плохо для него

самого, два других парня приблизились к нему для поддержки. И хотя в росте они тоже уступали

разбойноподобному парню, но их мускулатура, едва прикрытая у одного майкой, а у другого безрукавкой, кое-

чего все же стоила. Худощавый человек с проседью сказал уже спокойнее:

— Ты бы хоть женщин и детей постеснялся. Стыдись!

Но тот прохрипел сердито:

— Женщин! А что мне женщины? У меня еще два рейса сегодня. И ночной один.

— И все-таки придется подвезти.

— Вези! А мне не прикажешь. У меня свой начальник есть.

— Надо, чтобы и совесть своя была.

— Совесть! Х-ха! Совесть — это такой продукт: или пускай у всех будет, или совсем ее не надо.

— Она у всех есть, но в разной пропорции. У некоторых в микродолях, к сожалению.

— Ладно. Хватит мне зубы крутить! Женщины! Полезай наверх! Поехали домой!

Но женщины не полезли наверх. Они стояли на дороге и смотрели на него с укоризной. Человек с

проседью сказал ему:

— Ты же смотрел документы. Неужели ничего не понял?

— А ну вас всех к…

Парень яростно хлопнул дверцей кабины и отвернулся от всех, закуривая папиросу. Человек с проседью

сказал мне, застегивая на все пуговицы свой изрядно потертый пиджак:

— Едем, товарищ! Мы доставим вас в аэропорт. А оттуда через двадцать пять минут есть самолет на Ле-

нинград.

Но я ответил, покачав головой:

— Нет, спасибо. Я лучше так… Я люблю пешком прогуляться.

Сказав это, я попробовал встать с места и уйти от них — тут же, так сказать, подкрепить свои слова

действием. Но у меня ничего не получилось. Ноги не захотели подо мной выпрямиться, и я остался сидеть, как

сидел. А они все стояли и смотрели на меня с дороги — взрослые и дети. И внимательнее всех смотрел

полуседой сухощавый человек в потрепанном сером пиджаке и в коротких сапогах, залепленных землей. Из

таких въедливых ко всему людей, наверно, и получаются у них парторги. Всмотревшись в меня сколько ему

было нужно, он обернулся к остальным и сказал негромко:

— Все понятно, ребятки! Бумажник-то видели? Пустой. В деньгах все дело. Но разве он скажет? О, это

такие люди — я знаю их. Сколько же стоит билет до Ленинграда? Кто знает?

Парень в майке ответил первый:

— Не знаю. В Москву летал, а в Ленинград не приходилось. Около ста, вероятно.

Человек с проседью проверил свои карманы:

— А у меня только сорок два рубля. Эка незадача!

Парень в майке сказал:

— И у меня тридцать найдется. Я сейчас!

И он побежал на картофельное поле, где их поджидали лошади, мирно поедавшие ботву. Парень в

безрукавке крикнул ему вслед:

— И у меня в правом кармане возьми четвертак!

Пока парень в майке бегал туда и обратно, старшая из женщин тоже извлекла что-то из-под белого халата.

Принимая от них деньги, человек с проседью сказал весело:

Ермило парень грамотный,

Да некогда записывать,

Успей лишь сосчитать!

Потом он спросил:

— А у тебя как с деньгами, Степа?

Тот сверкнул на него свирепым взглядом и, раздавив сапогом окурок, сунул руку в кабину. Выхватив

оттуда замусоленный пиджак, он не глядя вынул что-то из кармана и не глядя протянул человеку с проседью.

Тот сказал весело:

— Все в порядке, ребятки! Хоть в Москву лети!

Но я к этому времени уже встал. Не сразу это мне далось. Три попытки пришлось мне сделать, прежде

чем ноги выполнили мою волю. И, поднявшись на ноги, я сразу двинулся прочь от этих русских, что-то там

ради меня затевавших. Не хотел я, чтобы они опять совершили относительно меня ошибку, как совершали ее

много раз до этого в разных других местах своей беспредельной России. Не стоил я их заботы. Совсем другое

было определено мне судьбой за мои грехи перед миром. И, помня об этом, я зашагал от них прочь к своей

последней березе. Но худощавый полуседой человек закричал мне вслед:

— Куда же вы? Стойте! Ребята, держите его. Ведите сюда. С ними иначе нельзя. Они такие! Я знаю их.

Я услыхал за собой торопливые шаги и обернулся. Что надо было им от меня, этим неугомонным

русским? Неужели им так трудно было оставить меня в покое? Не нуждался я в их заботе. Не хотел я ее,

перкеле! Ну куда вас опять несет? Ну, выходи сюда все — сколько вас там! Выходи по десять на одну руку! Не

испугался я вас!

Вышли двое, и каждый взял меня под одну руку. Я попытался вырваться, но не смог. Вежливо и

настоятельно они вернули меня к дороге. А канавы я даже не коснулся ногами — так аккуратно они перенесли

меня через нее прямо к машине. У машины полуседой человек опять внимательно всмотрелся в мое лицо из-под

нахмуренных темных бровей и сказал:

— Ребятки, а нет ли у кого хлебца или чего другого перекусить?

Никто не отозвался на его вопрос. Тогда он покрутил головой туда-сюда и даже к детям заглянул в

корзины с ягодами. И вдруг его осенило:

— А молоко-то! Дашенька, как бы это, а? Молочка бы немного — человеку подкрепиться.

Старшая женщина ответила:

— Можно бы, да ведь как? Прямо из подойника неудобно…

Тот согласился:

— Да. Кружку бы надо. — Он опять обернулся к детям, глядя на них вопросительно. Те не отозвались.

Он обернулся к водителю: — Как у тебя, Степа, нет ли чего?..

Тот обвел всех таким свирепым взглядом, будто готовился приступить к всеобщему избиению и только

примерялся, с кого бы начать. Полуседой человек смотрел на него спокойно снизу вверх, и его твердо сжатые

губы не то чтобы улыбались, но как-то так сложились, что выдавили своими уголками ямки в его впалых щеках.

Разбойный парень сверкнул на него яростно светло-серыми глазами, очень заметными на его крупном темном

лице, но бить, кажется, раздумал. Сунув руку в кабину, он извлек оттуда синюю кружку, объемом в пол-литра, и

протянул младшей женщине. Та поднялась в кузов, где стояли четыре больших бидона, и раскупорила один из

них. Накренив его, она отлила немного молока в подойник, а из подойника налила в кружку.

Парни перестали держать меня под руки, и я уже начал подумывать о том, чтобы опять двинуться вдоль

дороги своим путем. Но в это время перед моими глазами появилась полная кружка молока. Ее протягивала мне

через борт кузова молодая женщина в белом халате. И, протягивая молоко, она улыбалась мне, улыбалась как-то

неуверенно, виновато, словно прося извинения за то, что осмеливалась предлагать мне такой неказистый

продукт. И в голосе ее была просьба, когда она сказала:

— Попейте, пожалуйста.

Хотел бы я знать, кто отвернулся бы от этого молока при таких обстоятельствах. Я не отвернулся от него.

Взяв кружку в обе руки, я одним духом вытянул из нее больше половины. Молоко было теплое, парное. Как

видно, они только что надоили его и теперь везли куда-то на сдаточный пункт. И едва я оторвался от кружки,

чтобы перевести дух, как женщина вылила из подойника остальное, снова ее наполнив.

В три приема я осушил кружку. Ее сразу же у меня отобрали, и не успел я сказать “спасибо”, как

очутился в кабине грузовика рядом с желтоволосым разбойником. Он развернулся на дороге и погнал свою

машину в обратном направлении.

Я не видел, куда он ее гнал, круто сворачивая на перекрестках. Что-то подступало к моему горлу, и я

пытался проглотить это. А оно опять подступало, и я опять глотал.

Встрепанный разбойник сказал вдруг хрипло: “Ладно”. И, не глядя на меня, тронул мое плечо, слегка

стиснув его ладонью. Но после этого к моему горлу стало подступать еще обильнее и вдобавок затуманились

глаза. Я отвернулся от разбойника, чтобы он этого не заметил. Черт его знает, что это со мной вдруг сделалось