смотрел себе под ноги, следя за тем, чтобы не споткнуться о какой-нибудь бугорок или камешек, не ступить в

случайную выбоину. От любой такой неровности я мог упасть, упасть и не подняться.

И опять вошел я в деревню, уже не видя деревни. Свои ноги я только видел, медленно переступающие по

пыльной улице в стоптанных парусиновых туфлях неопределенного цвета. Два мальчика, увидя меня,

принялись гадать: кто идет? Один уверял, что это новый учитель физики приехал, а другой сказал: “Нет, это

уполномоченный по овощезаготовкам. Видишь — не торопится. Это первый признак. Потому-то они никогда и

не вывозят от нас овощей в срок”. Гадая так, они не знали, что этот заготовитель с трудом везет сам себя и

довольно легкого тычка пальцем, чтобы он лишился и этой способности.

Деревня тоже очень трудно выпускала меня из своих пределов. А когда она осталась наконец позади,

высосав из меня последние запасы сил, путь мне пересекла река. Однако не в реке было дело. Через нее вел

добротный деревянный мост с перилами. Но дорога к мосту шла под уклон, а за мостом еще более круто

поднималась вверх. Под уклон я кое-как проковылял, хотя и рад был потом некоторое время подержаться за

перила моста, а на подъеме застрял.

Правда, ноги все еще двигались подо мной. Но, делая два-три коротких шага вверх, они тут же затем

делали пять длинных шагов назад, вниз. Как удалось им при такой неравномерности в шагах вынести меня в

конце концов наверх, это осталось их секретом. Но вот я все же оказался наверху, где дорога опять пошла по

ровному месту среди полей. Я даже окинул их взглядом. По одну сторону от дороги неподалеку работали люди,

пропахивая картофель. С другой стороны по скошенному лугу шла от леса ватага ребятишек с корзинами.

Далеко впереди показалась грузовая машина, идущая мне навстречу.

От этой машины надо было посторониться. Но что-то странное стала вдруг вытворять подо мной дорога.

Едва я приблизился к ее краю, как этот край приподнялся, заставив мои ноги опять вернуться к середине

дороги. Но и середина дороги вдруг вздыбилась и колыхнулась, погнав мои ноги обратно на край дороги.

И тут я понял, что наступил мой конец. Пришла наконец для меня пора возмездия за все мои страшные

грехи перед Россией. Она не забыла их, как видно, и не простила. Конечно, этого надо было ожидать рано или

поздно. И помнить надо было. А я забыл. И вот она сама напомнила мне об этом.

И еще раз погнало меня поперек дороги к другому ее краю и обратно. Русская земля давала мне понять,

что наступил час расплаты. Прощай, Аксель Турханен! Прощай, белый свет! Мама моя бедная, видишь ли ты

оттуда, для какой невеселой доли ты меня родила?

В стороне от дороги глаза мои уловили белый ствол березы. Да, она очень кстати оказалась тут, моя

милая береза, так живо напоминающая мне родную Суоми! К ней надлежало мне свернуть, чтобы не засорять

своими костями русскую дорогу. И, освобождая дорогу для проезда, я двинулся туда. Но что-то не получилось у

меня с движением туда. Канава была не очень глубокая, и все же я не одолел ее противоположного травянистого

ската, на котором розовели мохнатые цветы дикого клевера. Почему-то лицо мое вдруг ткнулось в эти цветы, и

две-три секунды мои ноздри радостно вдыхали их аромат, а ухо ловило частое тикание моих часов на руке. Но

потом все окунулось в туман…

Когда в глазах у меня опять прояснилось, я увидел вместо цветов клевера лицо женщины, а в ноздрях

вместо запаха клевера ощутил какой-то другой, едкий запах. Женщина отодвинулась от меня. Она была одета в

белое и стояла на дне канавы с маленьким флаконом в руке. Закупорив флакон, она передала его назад

большому лохматому парню, похожему по свирепости лица на разбойника. Он стоял на краю дороги. А позади

него на дороге стояла та самая грузовая машина, которая шла мне навстречу.

И еще два парня и одна молодая женщина в белом халате стояли на дороге, глядя на меня. А я лежал на

скате канавы, ногами вниз, и голову мою держал в ладонях гладко выбритый, худощавый человек с проседью в

густых русых волосах. Он спросил меня:

— Что с вами случилось?

Я, конечно, догадывался, что со мной случилось и по какой причине, но им это необязательно было знать.

Поэтому я ответил:

— Ничего. Так. Прогулялся тут и прилег немножко…

Но я не заметил, что позади меня скопилась вся та ватага детворы, которую я видел с дороги. Они дружно

запротестовали против моего утверждения, и самый бойкий из них сказал:

— Да, прилег! Хотел перейти канаву, да ка-ак брякнется! Мы же видели.

Я приподнялся, опираясь на руки. Человек с проседью в волосах отпустил мою голову. Действуя руками

и ногами, я передвинулся повыше и уселся на верхнем краю канавы, упираясь каблуками в травянистый скат.

Человек с проседью в волосах спросил меня:

— Вы сами-то откуда?

Это был тот самый вопрос, которого мне не хватало для полноты веселья. Скрывать что-либо не было

пользы, и я ответил напрямик:

— Оттуда. Стрелял и убивал…

Он переспросил удивленно:

— Простите, как?

Но у меня язык очень трудно ворочался во рту, а объяснять предстояло долго. Я молча вынул бумажник и

протянул ему. Он принял его и шагнул на дорогу. Там они все минут десять рассматривали мои бумаги. А потом

худощавый человек с проседью сказал:

— Все ясно, ребятки. Это он самый. Вчера о нем сельсовет и милицию оповестили. Предлагается

всяческое содействие оказывать. Они думают, что он где-то там, в районе новой ГЭС, а он — нате, за сутки

семьдесят километров отмахал! Но это на них похоже. Я знаю их.

Снова шагнув через канаву, он вернул мне бумажник и присел рядом. А я ждал, когда он уйдет.

Просмотрел бумаги — и хватит с тебя. Голова у меня сделалась почему-то непомерно тяжелой. Я положил ее

подбородком на ладони и сидел так, упираясь локтями в колени. Он спросил меня:

— Сегодня конец вашему отпуску?

Я кивнул, держа голову в ладонях. Он спросил:

— Завтра на работу?

Я опять кивнул. Этот человек понимал, как видно, самое главное, что во мне сидело. Понимая это, он

спросил:

— А как думаете успеть?

Это уж был другой вопрос, который я сам готов был задавать себе сотни раз без всякого успеха. Но что-то

надо было ответить, и я сказал:

— Успею как-нибудь.

Он хмыкнул и встал, шагнув опять через канаву к своим. Там, на дороге, у них состоялся весьма

оживленный разговор. Мальчики и девочки с корзинками тоже перебрались туда, впутывая свои звонкие голоса

в общий говор. А самый бойкий мальчик воскликнул:

— Я точно знаю! Он из Минска летит. А у нас будет в пятнадцать сорок пять!

Человек с проседью сказал:

— Правильно, Гришух. А стоит он всего десять минут. Значит, полчаса остается до отлета. Все дело в

том, чтобы вовремя подоспеть.

Он озабоченно глянул вправо и влево вдоль дороги и остановил свой взгляд на свирепом встрепанном

парне. Тот к этому времени проверил что-то у себя в моторе и, хлопнув капотом, прохрипел:

— А ну, женская команда, хватит прохлаждаться! Залезай! Поехали!

Но худощавый человек с проседью остановил его:

— Минуточку, Степа! Погоди! Вот какое дело. Сгонять за своей машиной нам не успеть. На телеге не

доскакать. Придется тебе подбросить.

Темное от загара лицо свирепого парня налилось вдруг еще большей свирепостью. Опираясь руками о

радиатор и слегка подавшись вперед, он прохрипел удивленно:

— Чего-о?

Тот повторил спокойно:

— Придется тебе его доставить.

— А пошел ты…

И тут этот разбойного вида парень применил несколько таких слов, какие, кажется, не встречаются у них

в словарях. Только от Лехи я слышал что-то схожее. Но худое бритое лицо человека с проседью тоже выразило