Я сказал ему “спасибо” и полез в кузов. А они вошли в кабину, но перед этим еще раз покосились на

левое заднее колесо грузовика.

И надо сказать, что косились они на него не зря. Оно дало себя знать в конце концов, хотя и успело

унести меня предварительно еще глубже в их нескончаемую Россию.

Ну и растянулась же она, эта Россия, по глади земли! Я слыхал, конечно, и прежде о ее размерах не раз и

видел на карте, но только теперь как следует понял, сколько места было ей уделено на нашей планете господом

богом. Я смотрел, как она вбирала меня в себя, отмечая мое появление шевелением ветвей в лесах и

колыханием зеленых колосьев на своих просторных нивах, и постепенно в мое сердце стала закрадываться

тревога: “До каких же пор это будет продолжаться? До каких пределов собирается она меня втянуть?”.

Опираясь руками о ящики, накрытые брезентом, я старательно вглядывался вперед, выискивая глазами

тот предел, до которого мне предстояло домчаться. Но какие пределы могут быть у России? В ней ли надеяться

найти пределы! Где угодно можно их пытаться искать, но только не там, где развернула на все стороны свои

непостижимые равнины Россия. Не было им предела — вот все, что я определил, усердно ворочая во все

стороны головой. Машина несла меня в беспредельность.

И тут вдруг до меня дошла истинная суть всего того, что со мной происходило. Я сообразил внезапно

своей умной головой, что меня неспроста затягивали в глубину России. Да, неспроста! Это было у них задумано

заранее. Обо мне дознались еще там, в районе, и там же было все подстроено с этой машиной. Вот как обстояло

дело. А собирались они со мной разделаться только за то, что я был финн. Другой причины не было. Правильно

сказал когда-то островитянин Ээту Хаапалайнен. Для них не имеет значения — какой финн. Лишь бы ты был

финн. А раз ты финн — значит, на тебе лежит ответ за все то неприятное, что русские приняли от финнов. Мне

и выпала эта невеселая доля — быть в ответе за все.

Но какова же тогда цена заверениям Ивана Петровича насчет русского дружелюбия к финнам? Грош была

им цена, потому что вот оно, их дружелюбие, как выглядело! Я испытывал его на собственной шкуре и мог бы

теперь очень обстоятельно рассказать о нем всем, кого это касалось. Только слишком поздно я спохватился.

Ветер свистел у меня в ушах от быстрого хода машины, и русские зеленые равнины проносились мимо,

заглатывая меня все глубже в свои бездонные недра. Я уже не помнил, сколько десятков селений промелькнуло

мимо меня справа и слева от дороги и на самой дороге. Не помнил, сколько мостов прогудело подо мной,

переброшенных через реки. Даже два небольших города проплыли мимо, подымив своими фабричными

трубами над вершинами лесов у самого горизонта. В такую даль они меня угоняли, чтобы тем легче разделаться

со мной.

Да, Юсси, ты был прав! И теперь я тоже вслед за тобой мог бы заявить в полный голос, что нельзя финну

попадать к русским. Стоит здесь, у них, появиться финну, как его заманивают в машину и мчат в глубину

России на растерзание. Вот как они поступают с финном, когда он попадает в их страшные лапы!

Я не садился на ящик, выдвинутый для меня круглолицым хозяином машины. Я понимал теперь, зачем

он его выдвинул. Он хотел, чтобы я сел и, сидя, перестал видеть что-либо, кроме высоких бортов кузова и

нагромождения товара под брезентом. Он хотел, чтобы у меня не зародились подозрения. Но я разгадал его

хитрость и продолжал стоять, принимая на свое лицо летящий навстречу коварный русский ветер и вглядываясь

прямо туда, где меня ждала лютая казнь. Вот какой я был смелый!

Попутно я обдумывал все то, что совершалось. Не обдумывать я не мог, потому что так уж устроены мои

мозги. Они всегда очень обстоятельно все обдумывают. Потому-то у меня все так ловко и гладко складывается в

жизни. И, обдумав, я спросил себя, не зовут ли этого круглолицего Иваном? Вот о чем я себя внезапно спросил,

и от этого вопроса холод пробежал у меня по спине. А вдруг это действительно было так? Пусть он и не очень

походил на того страшного Ивана, о котором говорил Арви, но мало ли? Потолстел человек немного от

спокойной жизни и под лишним грузом полноты стал ниже ростом. Только и всего. А этот рослый Леха, с его

хмурым худощавым лицом, — не побывал ли он в наших лагерях, да еще не в том ли, где начальником был

Рикхард Муставаара? О, теперь мне все стало понятно! Тут и таилась вся разгадка их странного поведения. И

тут было самое жуткое, на что я мог у них напороться.

Но если так, то приходилось позаботиться скорее о спасении. Не так прост я был, чтобы отдаться им в

лапы безропотно, как овца. У меня еще оставался выход, слава богу. Пока они сидели в кабине, я мог незаметно

ускользнуть. Вот что я себе наметил выполнить без промедления. И, наметив, я не стал тратить времени даром.

Взявшись руками за край кузова, я уже приготовился спрыгнуть с машины, но в это время она влетела в какой-

то крупный поселок и остановилась. А круглолицый хозяин машины, выйдя из кабины, сказал мне:

— Стоим полчаса.

— Как?

Я все еще держался за край кузова, готовый спрыгнуть. Но куда было теперь прыгать? Ему на голову? А

он добавил:

— Пообедать можете, если пожелаете. Вон там столовая.

И он повернулся ко мне спиной, направляясь к своему Лехе, который тоже в это время вышел из кабины.

Я перевел взгляд на Леху. Но и он вряд ли затевал против меня что-либо плохое. Он даже не взглянул в мою

сторону. Занятые разговором о каких-то своих делах, они оба вошли в сельскую продовольственную лавку,

перед которой остановилась машина. А я еще немного постоял в том же положении, глядя им вслед. Вот как

обернулось вдруг дело. Значит, как же это? Ага! Так-так. Ну, ладно. Мало ли что бывает. От них всего можно

ожидать, от этих русских.

Как бы то ни было, но я, конечно, не упустил случая пообедать в их сельской столовой, где первым

блюдом оказался суп из свежей зелени, вторым — кусок жареной свинины с картошкой и третьим — кофе с

молоком.

И опять мы понеслись дальше, пополнившись одним тюком, обернутым в рогожу, и двумя ящиками с

мылом. И опять, перед тем как тронуться, водитель ударил ногой по левому заднему колесу. А его круглолицый

товарищ сказал:

— Ты тише пинай, Леха, а то и в самом деле прорвешь.

8

Да, они не зря тревожились по поводу колеса. Дорога скоро стала портиться. Правда, груды щебня и

песка справа и слева показывали, что люди собирались ее чинить. Но пока еще на ней изрядно встряхивало. И

от этого доставалось не только колесам, но и мне. Да и солнце вдобавок все крепче припекало мою непокрытую

голову, подбираясь к правой щеке. Но я терпел все это, ибо помнил все время, что еду к ней, к моей женщине.

Не беда! Все шло как надо, чего там! К русской женщине я ехал, которая ждала меня и не могла дождаться. Ехал

в глубь России прямо к ней, и никакие силы уже не могли меня остановить. Вот как ловко я сумел тут все

провернуть! О, я еще кое-что стоил на этом свете!

Да, у них тут, оказывается, можно было развернуться, если действовать с умом. А я обыкновенно по-

иному и не действовал. Вот понадобилась мне машина, чтобы догнать мою женщину, и я уже мчался на ней. А

хмурый русский Леха вез меня — хотел он этого или не хотел. Так ловко я все это провернул. Захотелось мне

пообедать — и я пообедал, подкрепив свои силы их русской пищей, и теперь, с подкрепленными силами, готов

был на новые завоевания.

И опять я стоял в кузове машины, пролетая по России, которая для иных, может быть, казалась

таинственной и страшной, но не для меня. Я пролетал по ней, а она расступалась и расступалась передо мной,

не имея силы меня остановить. Придорожные кусты и деревья мелькали мимо меня справа и слева с такой