ни любовь, ни женитьба не получаются, судя по их романам. Но здесь еще придумать надо. Вот она входит,

например, в мою мастерскую, а я нажимаю кнопку, и после этого рубанок, стамеска и молоток пускаются в

пляс, а длинный фуганок встает на дыбы и тянет арию из какой-нибудь оперы. О, я знаю, чем их тут можно

взять! И когда я все это ей выкладываю, она вздыхает радостно и говорит мне наконец: “Ну, если так, то я

согласна”.

Да, все шло гладко в моих делах — чего там! И пусть где-то в глубине России подстерегал меня тот

страшный Иван — ему не суждено было меня зацапать. Напрасно он высматривал меня по всем дорогам,

возвышаясь где-то там над своими равнинами, — я не собирался попадать к нему в лапы. Мой путь был теперь

строго определен, и случайностей в нем больше не предвиделось. Я ехал прямо к своей женщине — и никуда

более. Ехал на машине, насчет которой уже договорился. А потом возвращался поездом обратно в Ленинград.

Все было для меня ясно, как шило в мешке, и никаких подноготных не предвиделось. Успокоенный этим, я

вытянулся под мягким русским одеялом и скоро заснул.

7

Проснулся я перед рассветом. Часы мои показывали десять минут четвертого. И в это же время я услыхал

стук в дверь и голос дежурной по коридору. Она сказала:

— Вставайте, гражданин. Вам пора.

Я оделся, умылся, рассовал по карманам все купленные накануне мелкие предметы и спустился вниз, где

получил назад свой паспорт.

Оба парня возле машины уже были на ногах, и круглолицый, увидя меня, сказал:

— Ага, вот и вы пожаловали. Пор-рядок! Можно трогаться.

И мы поехали. Я устроился в кузове грузовика позади товара, закрытого брезентом, а они — в кабине.

Первое время мне было довольно прохладно, и я даже пригибался, прячась от ветра, который создавался

быстрым ходом грузовика вперед, к востоку. Но постепенно там, впереди, на небо выкатилось огромное красное

солнце, обещая скорое потепление. На вид оно было точно такое же, какое выкатывалось по утрам и у нас в

Суоми. Оно неторопливо поползло вверх, как это делало по утрам и наше солнце. И кто знает, не наше ли это

финское солнце переместилось невзначай сюда? Будь здесь Арви Сайтури, он именно так и определил бы это

удивительное явление. И заодно он подметил бы, что и здесь по сторонам дороги мелькают самые доподлинные

финские деревья и кустарники: ель, сосна, береза, ольха, рябина. И только селения, успевшие неведомо когда

разместиться на обширных полях в окружении этих финских деревьев и под этим финским солнцем, были не

финские. Такая несправедливость была тут совершена произволом судьбы относительно Арви. Русские люди

незаконно заселяли эти места и, как видно, даже знать не знали о досаде Арви.

Но если Арви Сайтури зарился на эти края только издали, бессильный в них проникнуть сам, то я

проник. Вот каким хитроумным я оказался. Далеко ему было до меня! Он еще только в мечтах владел этими

землями, а я уже проносился по ним наяву. Я стоял в кузове русской машины позади товара, накрытого

брезентом, и обозревал с высоты своей позиции все эти просторы, заселенные по досадной ошибке судьбы не

теми, кто имел на них право, как утверждал Арви.

Следуя призыву ясного утра, они мало-помалу выходили из своих домов, направляясь на поля и луга, где

их ожидала сенокосная работа. А я летел мимо них, мимо домов, из которых они выходили, мимо полей и лугов,

на которые они направлялись, мимо лесов, болот, рек и озер, которые перемежались у них с этими полями и

лугами. Прямизна дороги позволяла машине идти с предельной скоростью, и уже за первые три часа она увезла

меня далеко в глубину России.

Ну и огромная же она была у них, эта Россия! Вот уже третий день подряд я проникал в нее все дальше и

все стремительнее. С непривычки мне показалось, что уже за первые два дня я пересек по крайней мере

половину российской земли. Но где там! Каплю в океане я пересек. На одной крохотной точке я, оказывается,

топтался эти два дня. Вот она когда только пошла развертываться передо мной по-настоящему, эта хитрая

страна, недоступная для измерения! Раскинувшись бог знает до каких пределов, она без конца раскрывалась и

раскрывалась мне навстречу, заглатывая меня все глубже в свои таинственные недра.

И странно было окунаться в эту неизведанную беспредельность, не встречая никакого противодействия с

их стороны. Так ли они отнеслись к Арви Сайтури, когда он сунулся к ним через границу где-то там, на севере,

во время войны? Они так его приняли, что он был рад унести обратно в Суоми целыми свои ноги. А я свободно

катил по их земле прямо в сердце России, и сами же они меня туда везли. Вот как надо уметь устраивать эти

дела!

Солнце поднималось все выше, набираясь все больше яркости и жара, нагревающего воздух, и скоро мне

уже незачем стало пригибаться от ветра. Он перестал меня холодить. Я мог теперь стоять в кузове машины

прямо во весь рост, подставляя ветру свою неприкрытую белобрысую голову, и обозревать еще более широкие

горизонты, которые с такой готовностью раздвигала на моем пути Россия. Да, надо было, оказывается, уметь к

ней подступиться, найти правильный способ обхождения с ней — и тогда обрабатывай ее как угодно. Арви не

сумел найти этот способ, а я сумел. Потому-то я и летел теперь свободно в глубину зеленых просторов России,

не встречая противодействия. Арви лопнул бы от зависти, увидя это.

В одном из встречных лесов машина остановилась возле ручья, и водитель сменил воду в радиаторе. Я

тоже спустился с кузова, чтобы поразмяться немного. Лес по бокам дороги стоял густой и высокий, бросая на

дорогу тень. Солнце еще не успело подняться высоко и потому только кое-где пронизывало густоту лиственной

и хвойной зелени своими утренними пологими лучами.

Здесь было тихо, если не считать птичьей музыки наверху и воркотни ручья в бетонном кольце,

протыкавшем дорогу поперек. И вид знакомых деревьев как бы нес мне успокоение, наводя на мысль о

близости этого места к Суоми или, уж во всяком случае, к Ленинграду. Но только что преодоленное мною

пространство было слишком огромно, чтобы так вот внезапно выпасть из памяти. Зеленые и голубые краски

этого пространства, тронутые после ночной свежести утренним солнцем, все еще переливались перед моими

глазами. И когда я подумал, что ведь это ни много, ни мало как новая сотня, а то и полторы сотни километров,

прибавленные к тем, что и без того далеко отодвинули меня от Ленинграда, — когда я об этом подумал, в груди

у меня что-то вдруг тоскливо заныло. И зачем только было моей женщине отправляться в такую даль!

Водитель тем временем повесил ведро на место и, подойдя к левому заднему колесу машины, пнул

несколько раз ногой, обутой в сапог, резиновую покрышку. Круглощекий хозяин машины подошел к нему в

своем расстегнутом дождевике и спросил:

— Ну как?

Тот пожал плечами и ответил:

— Кто ее знает…

Я тоже подошел к ним поближе. Мне следовало договориться с ними насчет платы за проезд, но как? Не

зная, с чего начать, я достал пачку “Казбека”, купленную накануне в гостинице, и протянул ее им в раскрытом

виде. Они взяли по одной папироске. При этом круглолицый сказал:

— Вы же не курите.

Но я ответил:

— Нет, отчего же. Курю иногда немножко.

Сказав это, я себе тоже воткнул в рот папиросу и прикурил от их спички. Круглолицый спросил:

— А вы к нам по какому делу, если это не секрет?

Я ответил:

— Мне с депутатом областного Совета надо встретиться.

— А разве он у нас?

— Да…

Он больше ни о чем не спросил, только взобрался на колесо, выдвинул из-под брезента ящик с товаром,

положил на него старую ватную куртку и сказал:

— Садитесь тут, если пожелаете. Так удобнее будет.