Внезапно Марка охватил ужас. Кристально чистый воздух обострил его восприятие, и он осознал, что это было не просто логово врага-получеловека, а место, где произошла грозная и жестокая трагедия.
— Ее взяли без боя? — спросил Марк Юлиан и поймал себя на том, что говорит слишком тихо, словно находится у могилы.
— Вряд ли это можно было назвать боем, — ответил Фест, изумленный как вопросом, так и поведением Марка, но не подавший вида. — Нам пришлось выкурить отсюда и уничтожить несколько десятков женщин с детьми, вот и все.
Марк Юлиан резко повернул лошадь.
— Я сейчас вернусь. Мне хочется поближе взглянуть на это место.
— Ты хочешь отправиться один? — в глазах Феста появилось выражение крайней тревоги. — Но это же неразумно! Я не могу гарантировать твою безопасность.
— Значит, я ее сам себе гарантирую.
Прежде, чем первый центурион успел возразить ему, Марк Юлиан пустил лошадь легким галопом и стал взбираться по узкой тропинке, извивавшейся среди молодого сосняка. Тропинка вела прямо к воротам этой маленькой крепости. Ему уже не было страшно, и он не смог бы объяснить, почему. Казалось, что его мысли каким-то сверхъестественным образом перемешались с мыслями врага, словно они обрели способность передаваться друг другу на расстоянии. Непонятно почему, Марк вдруг потрогал тогу в том месте, где под ней висел амулет с землей. Ему не давало покоя ощущение, что будто именно эта дорогая реликвия привела его сюда.
Марк чувствовал, что он будто бы поднялся в иной мир, старый, добрый, все понимающий, чья мудрость заключалась в терпении, накопленном им за тысячи лет. В воздухе, где-то совсем рядом, витал дух покровительницы этих мест, которая представлялась Марку старой колдуньей с молодым лицом и печальными водянистыми глазами. Ее всклокоченные травянистые волосы никогда не знавали расчески, а тело состояло из земли и холодного, вселяющего дрожь воздуха. Ее одеждой был ветер, задувавший со всех сторон и толкавший незваного гостя то туда, то сюда. В ветре же скрывалась и ее пылкая душа, которая заставляла поверхность воды играть волнами, которая врывалась в неведомые долины, поднимала ввысь лебедей, уносила пепел сожженных мертвецов, торопила дождь. Этот ветер дул привольно, в нем не было запаха городской гнили. Большой ястреб стремительно взвился ввысь из-за частокола и стал, быстро снижаясь и изредка делая взмахи крыльями, приближаться к Марку Юлиану, впечатлительная натура которого восприняла эту птицу неким часовым-хранителем, посланным местными богами узнать о том, кто нарушил их покой. Он почувствовал, что покровительница здешних мест приняла его.
Когда он подъехал поближе, то заметил, что частокол в одном месте завалился и повис, словно кусок мяса, вырезанный лентой вместе с ребрами из бока какого-то гигантского животного. Ворота были почти сожжены. Боевые тараны легионеров как правило оказывались бессильными против стен и ворот подобных укреплений, располагавшихся на возвышенности в этих северных лесах. Это происходило из-за их упругости, обеспечивающей устойчивость к сокрушительным ударам тяжелых таранов. Изнутри, словно из птичника, доносилось хлопание многих сотен крыльев — это из разбитых закромов неподалеку от ворот высыпалось зерно, и птицы всевозможных пород слетались сюда на нежданное пиршество.
Марк подумал о том, что мертвые, как всегда, питают живых. Он почувствовал, что оказался не во вражеском укреплении, а в храме загадок и чудес, очень старом, словно возникшем из-под земли на границе жизни и смерти. В поисках тайн люди всегда стремятся под землю или в горы, потому что в царящей там тишине отчетливо слышно шуршание духов.
Он проехал на лошади через довольно узкие ворота, почти физически ощущая присутствие в лесном воздухе чужой боли, той самой, которую чувствовали в свой последний смертный час женщины и дети, застигнутые в крепости врагом.
За полуразрушенными стенами, в молчаливой дымке виднелась череда холмов. Он не увидел там врага, вооруженного до зубов, да и не ожидал увидеть. Но у Домициана здесь был еще худший враг: сама природа, упрямо исторгавшая из себя все новую и новую растительность, которая никогда не покорится земным владыкам.
Наметанным взглядом Марк оценил качество сооружений, с грустью признав, что они скорее похожи на творения каких-то диких животных, а вовсе не людей. Их скорее можно было сравнить с птичьим гнездом или домиком бобра. Рядом с закромами был колодец, но инженеры Восьмого легиона осушили его, выкопав отводную канаву. Земля вблизи колодца была плотно утоптана — очевидно, там водили ритуальные хороводы. Ветер изменил направление, и на Марка Юлиана повеяло страшной вонью. Он взглянул на шалаш из жердей, находившийся в углу крепости, и увидел, как лучи солнца, пробивавшиеся сквозь широкие щели, освещали кучу трупов. Там лежали три женщины, младенец и мальчик постарше. Все они умерли, цепляясь друг за друга.
Потрясенный Марк Юлиан подумал, что человек никогда не сможет хладнокровно воспринимать такое зрелище. Нельзя безучастно смотреть в эти лица и видеть безграничный страх, сковавший навсегда их черты, на закоченевшую белую руку матери, обхватившую свое дитя в попытке спасти его. Кровь уже почернела, глаза мертвецов были открыты. Он с трудом поборол желание закрыть глаза младенцу, чтобы они не взирали на эту ужасную картину. Глиняный горшок, край которого все еще сжимала рука одной из женщин, да бочарная клепка — вот все оружие, которое было в распоряжении этих людей и оказавшееся бесполезным против коротких острых мечей легионеров, которыми они вспороли животы своим жертвам.
Зрелище было настолько отвратительным, что его охватила дрожь, и он чуть было не рухнул на колени. Волна тошноты подступила к горлу.
Большинство мужчин назвали бы это малодушием. На самом же деле это знание, которое висит на человеке как проклятие. Знание того, что о нем думают не как о человеке, а как о вещи, пригодной лишь для работы или убийства.
У Марка Юлиана появилось желание не покидать это место. Здесь он мог позволить жизни течь и развиваться свободно, пока ему не удастся найти секрет ее источника. В таком месте он мог жить так, как должны были жить человеческие создания с момента своего появления на земле, а не замурованным за стенами, покрытыми плесенью книг, раз за разом переписываемых людьми, никогда не видевшими того, что в них написано…
Каждый зеленый листок дерева около него казался изящным томиком в своем футляре, каждая трель ветра — голосом учителя философии.
Внезапно его лошадь навострила уши. Он вдруг с удивлением обнаружил, что слышит иные звуки — быстрые осторожные шорохи, приближавшиеся из глубины соснового леса с северной стороны. К месту, где находился Марк, легкими шагами приближались быстрые создания, напоминающие хищных животных. Девственный покой, только что окружавший его, словно по мановению волшебной палочки, превратился в кошмар. Лес ожил фигурами врагов.
Хатты атаковали. Марк Юлиан испустил проклятье, поняв, что попал в ловушку. Затем он спрыгнул с коня, разнуздал его и, ударив по крупу, пустил животное в галоп. Он понимал, что конская сбруя римского образца сразу бы выдала его присутствие. Затем Марк со всех ног бросился к вышке и, держа кинжал в зубах, быстро взобрался на площадку для часового. Там он лег плашмя. С одной стороны от глаз врага его прикрывал частокол, а с другой — полуразрушенный амбар с зерном. Через проломы в частоколе Марку хорошо был виден весь лагерь римлян внизу и хвойный лес на востоке.
Воздух огласился гортанными боевыми выкриками, вырвавшимися из сотен глоток. Сначала слышался низкий угрожающий рев, который вскоре перешел в свирепый крик, напоминающий шквал налетевшей бури.
Судя по тому, что крики раздавались совсем близко, Марк Юлиан определил, что орды дикарей сосредоточились на гребне холма и наступали широким фронтом, просачиваясь между деревьями. Разрушенная крепость находилась как раз у них на пути.
Далеко внизу в укрепленном лагере римлян послышались крики — это часовые на сторожевой башне подавали тревогу. Мгновенно весь лагерь пришел в движение. Загорелась копна сена. Загудели прямые металлические трубы и рожки манипулов, которые серией коротких, резких сигналов призывали легионеров к оружию.