– И очень особенный: вам после этого нельзя жить ни и каком обществе!

   – Будто бы уж и ни в каком?

   – Поверьте, что так!

   – А в обществе, например, разделяющем одни взгляды со мною, я тоже не могу жить, по-вашему?

   – Там можете; да ведь в том-то и дело, что нет у нас подобного общества!

   – Общества, в обширном смысле – не найдется такого, это правда; но я всегда могу удовольствоваться небольшим кружком сочувствующих мне людей, взгляды которого будут и моими собственными взглядами.

   – Да, собственно вы – это так, а другие?

   – Если я могу, то и другие также могут; это совершенно будет зависеть от них.

   – Нет, извините, не от них!

   – Так от кого же, скажите?

   – Прежде всего, каждый человек, желающий выбирать общество по своему вкусу, должен иметь, по-моему, обеспеченное состояние, то есть, я хочу сказать, что он должен быть прежде всего независим.

   – Как! Стало быть, вы вне богатства не допускаете возможности независимого положения?

   – Положительно не допускаю!

   – Но позвольте вам, если так, заметить, что я сама, например, не имею ровно никакого состояния, живу своими трудами – и чувствую себя вполне независимой!

   – Вы?.. Живете своими трудами?! – воскликнул Андрей Александрович, не в силах будучи преодолеть своего недоверия.

   – Да; что же? – сказала она очень просто.

   – Должен вам поверить; но в таком случае, вы не независимы...

   – Пожалуй, хоть и зависима, если вам это больше нравится; только ведь какого рода эта зависимость? Если я что хорошо сделаю – мне хорошо и заплатят; сделаю хуже – и заплатят меньше, вот и все!

   – Да, это все так!

   – Что же я-то за исключение такое, скажите вы мне на милость?

   – Вы раскольница! – сказал Аргунов, не скрывая своего восторга.

   – А у вас староверческие понятия! – отвечала она стыдливо.

   Они оба тихо засмеялись.

   – Наша независимость, послушайте, зависит, по-моему, от нас же самих, от меры наших требований в жизни,– сказала молодая женщина, подумав немного,– Вы, например, положим, хотите иметь отличную квартиру, роскошный стол, пару лошадей для выезда; чтоб удовлетворить себя с этой стороны, вам понадобится или выгодное частное место, или широкий род официальной службы, если только вы не какой-нибудь исключительный талант, которому общество искательно заглядывает в глаза; для того же, чтобы получить такое место или службу, понадобятся опять связи; придется вам столкнуться с так называемыми сильными мира сего, кланяться, угождать им, делать обществу уступки против своих убеждений, придется, пожалуй, переменить некоторые свои привычки, непременно даже придется! Я же, положим, прежде всего хочу сохранить эти привычки, эти убеждения, и для этого ограничиваюсь простенькой квартиркой, простеньким столом; а это я могу приобрести и на те средства, которые дает мне работа, не требующая от меня ни особенных поклонов, ни уступок каких-нибудь возмутительных! Я только предлагаю свой труд – берите, если кому надо! Вот вам и весь секрет моей независимости! – заключила она с детски-милой улыбкой.

   – Прекрасно! Все это прекрасно! Но... какого же рода ваш труд? Что вы такое работаете?

   – Поверьте, что не египетские пирамиды...

   – Однако ж можно узнать: что именно, хоть это с моей стороны и нескромный вопрос?

   – По-моему, совершенно скромный. Утром я учу грамоте девочек и мальчиков, детей здешних мещан; у меня учится их всего десять человек, и каждый приносит мне по два рубля в месяц: вот вам уже и двадцать рублей в месяц! После обеда я вышиваю что-нибудь, вяжу, шью; это дает мне еще... рублей пятнадцать. Наконец, у меня есть в городе вечерние уроки музыки, три раза в неделю, по полтиннику за урок: вот и еще вам шесть рублей! Кроме того, случаются иногда и другие работы, на заказ, не так правильные, как эти, но больше выгодные, так что, круглым числом, я имею рублей до пятидесяти в месяц, которых мне не только вполне достаточно на мое содержание, но я даже немножко еще, предстаньте, и в кубышку откладываю! – заключила она с невыразимо милой улыбкой.

   – Какая же вы славная женщина! – восторженно сказал Аргунов; – и вдруг, будто испугавшись звуков собственного своего голоса, растерялся, потупился, покраснел.

   Молодая женщина, должно быть, поняла сразу искренность этих восторженных слов, и когда, через минуту, Андрей Александрович осмелился робко взглянуть на нее, она только улыбнулась особенной какой-то улыбкой.

   – Видите, как нехорошо говорить не вполне прочувствованные любезности,– заметила она ему, по обыкновению, тихо-ласково:– сами же вот вы и покраснели!.. Но вернемся к нашему, весьма интересному для меня спору: согласились вы со мной или нет насчет независимости?

   Аргунов бойко ободрился.

   – Нет... не совсем,– отвечал он, прежде подумав несколько.

   – В чем же мы расходимся?

   – Независимость вашего изобретения задумана очень хорошо,– сказал Андрей Александрович: – вы за то ведь и пользуетесь ее привилегией; но она, позвольте вам сказать, удобна только в том случае, если все ваши стремления ограничиваются домашней деятельностью, скромным довольством в вашем хозяйстве...

   – Положим, что у меня только такие стремления, что же вы скажете?

   – А то, что у другого могут быть еще и другие: иной, например, хочет приносить заметную пользу обществу, для этого ему нужно и поле деятельности пошире вашего; и чтоб выбраться на такое поле, ему действительно не раз придется и поклониться, и уступить...

   – У вас, должно быть, очень уступчивый характер, замечу вам мимоходом,– улыбнулась хозяйка.

   – Н...ну, нельзя сказать! – улыбнулся, в свою очередь, Аргунов.

   – Послушайте, как вы думаете,– сказала она серьезно:– капля дождя сама по себе приносит ведь весьма незаметную пользу?

   – Да, по-видимому, очень незаметную.

   – То-то и есть! Вы прибавили же вот: по-видимому, стало быть, вполне убеждены, что множество таких капель, упавших одновременно и на большом пространстве, принесут и очень заметную пользу, такую пользу, от которой бывают (не разб.) тысячи, миллионы!

   – Пример ваш... немного староват,– заметил Аргунов откровенно.

   – Да ведь что станешь делать! Иногда приходится прибегать за доказательствами и к старым истинам, если они и до сих пор все-таки истины...– ответила она, нисколько не обидясь его откровенным замечанием.

   – Но не забудьте, что ведь человек не капля же дождя в самом деле: ему иногда хочется, даже случается, одному и разом, принести такую же точно пользу человечеству, какую приносят в разное время целые мириады дождевых капель!

   – Да ведь я же вам еще давеча докладывала, что допускаю скачки только в отношении исключительных каких-нибудь личностей, исключительных именно по своим особенным талантам! – возразила хозяйка немножко нетерпеливо:– те всегда независимы, даже в своих уступках, потому что же они сами и управляют умами того общества, среди которого живут и действуют, а но оно управляет ими. Обыкновенному же смертному, как мы с вами, например... впрочем, извините, вы, может быть, считаете себя принадлежащим именно к числу таких личностей? – понравилась она и лукаво-вопросительно посмотрела на Аргунова.

   – Увольте, пожалуйста! – сказал Андрей Александрович, рассмеявшись. "Нашла-таки ведь опять, бестия, чем уколоть меня!" – подумал он в ту же минуту.

   – Так обыкновенному человеку, я хотела сказать, если только он искренне намерен быть истинно полезным кому-нибудь, надо, по-моему, прежде всего выработать себя и свою независимость, и потом уже делать свое дело, свободно, без шуму, не торопясь, чтобы не испортить всего,– продолжала молодая женщина медленно и с расстановкой.– Такая сознательная и твердая деятельность может действительно, со временем, выдвинуть вперед и обыкновенного человека, даже может постепенно обратиться у него сперва в не совсем обыкновенную деятельность, а там уж и прямо в необыкновенную, если он только будет настойчиво преследовать свою мысль. Мало ли людей выдвинулось таким же образом из толпы; за примерами недалеко ходить: множество скромных ученых – людей не особенно талантливых, а только умных – оставили благодаря этому свое полезное имя в истории человечества! Спрашивается теперь: что же лучше для человека, желающего принести посильную пользу? Идти ли к этой цели зависимо, путем наклонов и уступок, или идти свободно, путем постепенной нравственной разработки в самом себе и постепенного терпеливого труда? Тем более, что независимый человек может и высказываться независимее! Да, наконец, неужели вы, в самом деле, допустите, что человек, не умевший быть истинно и разумно полезным в своем ничтожестве, может сделаться именно таким от одного величия, которое упадет на него ни с того ни с сего, только благодаря его умению поклониться и уступить вовремя?