Одного взгляда на молодую женщину, в то время как она говорила это, достаточно было для того, чтоб у Андрея Александрыча мгновенно пропала всякая решимость "непременно разговориться с ней": ему совершенно верно подумалось, что, о чем бы он ни разговаривал с ней в эту минуту, весь его разговор показался бы одной натянутой фразой в сравнении с той простотой, с какой эта женщина говорила все, что только случилось ей сказать.

   – Да ничего не делал! – ответил вдруг Аргунов по какому-то внезапно нашедшему на него вдохновению и тотчас же мысленно сам себе сознался, что и она, на его месте, не могла бы ответить ничего проще.

   – Вот как! Ну и отлично! Знаете! Я начинаю замечать, что вы исправляетесь...

   – Очень рад,– сказал Андрей Александрович, чувствуя, что в самом деле начинает незаметно исправляться под ее руководством.

   Молодая женщина улыбнулась.

   – Как вы серьезно сказали это! – заметила она ему.

   – Я серьезно и рад,– отличился Аргунов:– вы даете мне превосходный урок!

   – Что вы! Помилуйте! Какой урок? – спросила она торопливо, удивляясь и оробевши немножко.

   – Надо вам признаться, что я очень мало знаю общество, особенно... женское,– тихо и скромно заметил Андрей Александрович.

   – А! Это очень легко может быть... Но я, право, уверяю вас, и не думала даже серьезно сказать вам что-нибудь в поучительном смысле, шутя разве... Простите меня, если так!

   – Не прощаю, а благодарен вам... очень! – сказал Аргунов, невольно залюбовавшись ее милым смущением и сам не понимая, как это так ловко удалось ему извернуться с ответом.

   – О, да какой же вы злой еще вдобавок!– оправилась она тотчас от своей минутной робости:– Я этого и не подозревала за вами... Поздравляю вас!

   Ей ужасно хотелось в эту минуту смутить его самого. Но Андрей Александрович (порадуемся за него) решительно чувствовал себя под вдохновением.

   – И есть с чем! – сказал он весело и развязно.

   – С чем же, позвольте узнать?

   – С таким учителем, например, как вы! С вами, мне кажется, я в один урок пройду всю общественную азбуку, даже грамматику, пожалуй,– наивно сознался Андрей Александрович.

   – Вы подсмеиваетесь надо мной, или так просто говорите это, как комплимент? – спросила молодая женщина Аргунова, с таким видом, с каким дуэлист спросил бы своего противника: деретесь вы со мной или наморены извиниться?

   Андрей Александрович вдруг страшно смутился и покраснел.

   – Нет,– отвечал он, благоразумно отступая.

   – Как это нет? – полюбопытствовала хозяйка, очевидно радуясь, что ей удалось-таки смутить опять своего застенчивого гостя.

   – Так!.. Я сказал только, что думал,– ответил он, уже инстинктивно попадая в прежний искренний тон.

   – А! Это совсем другое дело. Радуюсь от души за такой нечаянный проблеск искренности с вашей стороны и, кстати, буду еще раз просить вас – говорить мне и на будущее время только то, что вы думаете. Заметьте уж также раз навсегда: я не сержусь, если надо мной немножко подсмеиваются, люблю, когда со мной говорят от души, и выхожу из себя, если слышу... комплименты.

   "Ложь", кажется, хотела она сказать, но удержалась почему-то.

   – Поверьте, что я и сам терпеть не могу комплиментов,– заметил Аргунов, совершенно оправившись:– однако ж в обществе они допускаются...

   – Мало ли что терпимо, послушайте, в нашем обществе! Я знаю, что отдельной личности часто приходится делать уступки этому обществу, понимаю, что иногда это даже необходимо – но ведь какие опять уступки? Их там так много требуется! Я, по крайней мере, признаю только те, которые не противоречат нн совести, ни здравому смыслу...

   – Но позвольте,– живо перебил Аргунов, обрадовавшись, что разговор их свернул на любимую дорогу – на путь анализа: – таким образом, вы допускаете весьма мало уступок: или даже, пожалуй, и вовсе их не допускаете?

   – Весьма мало и редко – это правда; но почему вы непременно заключаете отсюда, что я отвергаю их совсем? Не понимаю!

   – Сейчас поймете. Видите ли, все дело в том, что вы ваши уступки ограничиваете одним только непротиворечием здравому смыслу и совести...

   – Так что же? И довольно!

   – Не совсем; какой бы лучше сказать вам пример?..

   – Скажите какой знаете.

   Опять последовало коротенькое молчание.

   – Извините ли вы меня, если я приведу вам такой пример, который... который будет... ну, хоть не совсем приличен в разговоре между людьми только что познакомившимися? – спросил Аргунов, краснея, как шестнадцатилетняя девушка.

   – Совершенно, если только ваш пример пойдет к делу!

   – В таком случае я скажу,– проговорил Андрей Александрович, краснея еще больше.– Представьте себе, что вы на бале и танцуете...

   – Представляю.

   – Положим, танцуете с человеком, которого любите и который тоже вас любит...

   – И это могу представить.

   – И вам вдруг, тут же, в зале, и именно во время танца приходит неодолимое желание поцеловать его...

   – Даже могу представить и это! – заметила молодая женщина с такой обворожительной улыбкой, что Андрею Александровичу решительно потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и продолжать.

   – Скажите же, поцелуете вы его или нет? – спросил он, наконец, сам удивляясь своей храбрости.

   – Нет.

   – Почему?

   – Не скажу, пока не узнаю вполне вашей мысли.

   – Хорошо! Но если б вы его поцеловали – противоречило ли бы это, по-вашему, здравому смыслу?

   – По-моему, нет; в строгом смысле, заметьте.

   – Так. А совести бы это противоречило?

   – Тоже нет.

   – Видите? Ваш поступок был бы согласен и со здравым смыслом и с совестью, а вы все-таки его не сделаете; потому не сделаете, что общество, среди которого вы будете находиться в ту минуту и которое не терпит ничего подобного, незаметно подскажет вам уступку, и вы, как сами сейчас сказали, сделаете ему эту уступку...

   – Боже мой, какой нерациональный пример! Нет, не правда, не потому я его не поцелую, что сознаю в этом случае необходимость уступки обществу!

   – А почему же?

   – Я не поцелую его просто потому, что не захочу порадовать его таким завидным признаком моей любви при других; они непременно испортят и у него и у меня это удовольствие, так что неприятность, которую мы будем испытывать в минуту такого поступка от присутствия посторонних, уничтожит для нас самую приятность поцелуя. Счастливый поцелуй любит уединение и потому счастлив, а не потому, чтоб в нем чувствовалась неправота или уродство; таким поцелуем я даже дома мужа никогда не поцеловала бы при свидетелях! – заключила молодая женщина тихо и застенчиво.

   – Помилуйте! – скромно заметил Аргунов:– много ли женщин у нас так понимают? Одна из тысячи, может быть!

   – Не знаю, право, так ли это? Представляю другим понимать вещи, как они хотят; я тоже хочу понимать так, как я хочу... как умею! – сказала она с жаром.

   – И имеете полное право на это; но...– хотел было возразить Андрей Александрович.

   – Послушайте-ка, милостивый государь! Вы, как я замечаю, думаете, кажется, уклониться от сущности нашего разговора? – перебили его вопросительно.

   – Нисколько!

   – А! Ну, виновата! Так позвольте же прежде всего вам заметить, что пример ваш нам не годится и, по условию, я могу не извинить вам его; но так и быть, в первый и в последний раз – прощаю!

   – Благодарю; однако ж он совершенно пригодился бы, если б вы разделяли мнение большинства женщин.

   – Да; но я его не разделяю, по крайней мере в этом случае...

   – Все-таки пример мой показывает, что я мог бы привести вам и другие, ужо положительно идущие к нашей речи, и, таким образом, был бы в состоянии доказать вам мою мысль; досадно только, что примеры такого рода как-то не приходят в голову...

   – Постараемся обойтись без них. Не буду противоречить вам, хоть и люблю поспорить: сегодня я немножко устала; но, скажите на милость, допустив, что я не признаю почти никаких уступок обществу, какой вы особенный сделаете для меня вывод отсюда?