Первым средством диалектической аргументации является сообщение общезначимых фактов или примеров. Ю.В. Рождественский говорит об этом так: «Подбор примеров — основа сбора материала для подготовки речи, выбор и распределение примеров — основа расположения речи, основа ее композиции. Объяснение примеров — основа доказывания. Тип примеров и его место в композиции — главное средство эмоционального влияния речи»[559]. Пример — семантически сложная категория. Простейшим видом примеров является пример — сообщение о событии, удостоверенном очевидцами и заслуживающими доверия источниками. Это фактографический пример[560]. В нашей интерпретации это факт-2. Это сообщение, суждение о том, что было, есть, вероятная констатация какого-то состояния.

Очевидно, с определенными оговорками можно говорить и том, что в судебном доказывании используются и так называемые научные примеры. «Содержание научного примера состоит из поведения объекта в эксперименте со строго заданными условиями или из возможности каждому убедиться в том, что данный факт имеет в указанном месте прочное существование»[561]. Следственный эксперимент, проведенный в зале судебного заседания, видимо может претендовать на статус «научного примера», но надо иметь в виду значительный люфт.

Таким образом, в целом для судебной аргументации характерен диалектический, основанный на фактах-2 тип разработки доводов. Извлекается факт, и он интерпретируется с использованием прежде всего законодательных, научных источников, и изредка — гипотетическими примерами. «В устном диалоге факты (фактографические примеры) при интерпретации требуют примеров-текстов, научных и гипотетических примеров. Фактографические примеры тем самым истолковываются другими типами примеров, переходы от фактографических примеров есть рассуждение — доказательства и опровержения. […] Так построены тексты, главная цель которых заставить аудиторию принять решение и перейти к действиям»[562]. Ссылка на законодательный акт — наиболее сильный аргумент в доказывании субъекта. Но юридической особенностью является доказывание соотношения закона и факта — суть спора процессуального. Именно применение закона к факту и доказывается субъектами[563].

Судебный довод (диалектический) — это суждение аргументатора, основанное на факте, выявленном в результате судебного следствия. Впрочем, гипотетический пример или умственный эксперимент также возможны как основания аргументов, но их применение в суде редко. Гипотетические примеры могут служить для обоснования рассуждения о вероятности, справедливости.

Фактическая основательность довода проявляется в том, что если достоверность его основания ставится под сомнение, оспаривается, то делается невозможным «выведение» / «доведение», то есть конструкция рушится. Требуется восстанавливать фундамент. Как пишет Рождественский, сам замысел речи, ее пафос зависят от позитивного решения вопроса, которое невозможно без объективного знания[564]. В связи с этим в случае если приводится довод, с которым убеждаемый не согласен, нужно будет доказывать истинность самого этого довода, а потом уже опираться на него при доказывании тезиса, либо искать другой, более «удачный» довод. Поэтому-то, как уже указывалось, доводы сторон сами являются предметом оценки (как и остальные моменты правовой позиции субъектов доказывания)[565].

Итак, мы отметили, что аргументация может состоять и из эристических, и диалектических доводов. По словесным и смысловым фигурам эристические или диалектические фигуры не различаются. Каждый довод может внутри себя содержать энтимему, то есть силлогизм с подразумеваемой посылкой. Имеет смысл рассмотреть более пристально понятие риторического силлогизма.

«Риторический силлогизм», которым может быть довод, это также вероятностная версия логического силлогизма. Он содержит обобщающее предположение, которое является основанием всего логически выведенного рассуждения от косвенных улик до версии. Как указывает П. Мерфи, сущность обобщения, заключенного в риторическом аргументе, состоит в факторе частоты [{∫} = всегда/обычно/часто/иногда/время от времени/редко/никогда], указывающем возможные степени вероятия, с которым общество (универсальная аудитория) могло бы принять как правильное данное суждение. Это обобщение является вероятностным, а никак не абсолютным, и не может выступать как главная предпосылка логического силлогизма (все мужчины смертны; Сократ — человек; поэтому Сократ смертен)[566].

Обобщение может использоваться как главная посылка риторического силлогизма для выведения вероятного вывода: люди {∫} выполняют свои угрозы; X угрожал убить Y; поэтому Y убит X. Но ведь нельзя с абсолютной уверенностью распространять этот вывод на всех людей. Не все люди выполняют свои угрозы. Большая посылка, так же как малая, должна быть доказана, и сила обобщающего суждения будет зависеть от ценности, которую судьи (присяжные заседатели) готовы придать {∫}.

Довод может привести только к вероятному знанию, поскольку сам факт, который выступает его малой посылкой, в свою очередь не может быть верифицируем до абсолютной степени точности. Как отмечает Ф. Велман, опыт приводит к заключению, что громадное большинство дел построено на нескольких главных, бесспорных фактах, которые окружены множеством других — незначительных; и что сила той или иной стороны в деле зависит не только от прямых свидетельских показаний, относящихся к одним только этим принципиальным фактам, но и от «поддержки, даваемой им вероятностями, возникшими путем установления и развития отношения этих малозначительных фактов по делу»[567].

Исходя из анализа известных нам зарубежных источников можно указать на три специфических свойства судебной аргументации: 1) нарративность, то есть роль рассказа или рассказывания историй, в процессе установления судебных фактов; 2) транзитивность; 3) психологичность, то есть действие определенных психологических эффектов. Каждый из этих моментов свидетельствует о психолингвистическом своеобразии доказательств и доказывании в суде, что обусловлено природой человека и общества[568].

Нарративность[569]. Судебное доказывание — это повествование, рассказывание или, можно сказать, представление (перформанс) того, что было в действительности или выдается за таковую. Аристотель был первым, кто предложил схему нарративного понимания как построения интриги. Этот же подход демонстрировали и другие античные авторы. Так, М.Ф. Квинтилиан писал: «Да и какая разница между доказательствами и повествованием? Только та, что повествование есть непрерывное приготовление к изложению доказательств, а доказательства опять составляют приличное повествованию подтверждение»[570]. Он полагал, что «в делах же, догадкам и сомнению подлежащих, повествование имеет часто предметом не столько само дело, сколько обстоятельства, к объяснению оного служащие. Что мешает собирать многие доводы и излагать их один за другим, если это выгодно? Что мешает и обещать, что мы приведем еще сильнейшие на другом месте? Почему и не разделять повествования, не присовокуплять доводов к каждой части и таким образом переходить от одной к другой?… Повествовать так, как нам полезнее… Прибегать ко многим фигурам»[571]. На этот же момент обращает внимание и У. Бест: «Есть две вещи, которые никогда не должны теряться из виду при оценке доказательств любого вида:…последовательность различных частей повествования»[572].