— Ты куда?

— Отгоню овец к ручью, заеду к Хуртэ, пусть поможет, надо саврасого прикончить, часто стал спотыкаться.

Харло вступилась за коня:

— Цэцэг будет жалеть саврасого, узнает, слезами зальется... Глупое задумал...

Бодо промолчал, выпустил из загона овец, сел на лошадь и погнал отару на пастбище. Собаки старательно помогали ему.

Как всегда встречали Бодо и Харло утреннее солнце, когда оно лишь золотым краешком выглядывало из-за горы Верблюжий горб. День быстро разгорался, и не заметишь, пора гнать овец на водопой. Коротенький отдых, последний выпас, и встречай вечер. Так бывало. Теперь день медленно шагал — старец с костылем, не дождешься его конца. Солнце лениво катится по небу, кажется, оно и не двигается...

Харло испытующими глазами поглядывает на Бодо, ждет, когда же он заговорит о поездке к Цэцэг в больницу. Прошло уже немало дней.

Сегодня Бодо поднялся до восхода солнца, погнал овец на пастбище. К обеду в юрту не вернулся. Вечером овец пригнали пастухи. Бодо уехал на Центральную усадьбу госхоза. Вернулся он поздно. Едва перешагнул порог юрты, обрадовал Харло:

— Завтра утром заедет за тобой Дорж... Он торопится в аймачный центр на совещание. Навестишь Цэцэг... Хороший мужик Дорж, его и уговаривать не пришлось.

Спать долго не ложились. Харло готовила гостинцы Цэцэг, Бодо помогал и уже в который раз (Харло надоело слушать) твердил, чтобы она не вздумала потакать Цэцэг. Он знает свою дочку — будет домой проситься, говорить: здорова, ничего не болит...

Машина Доржа загудела около юрты рано утром, но Бодо и Харло были уже давно на ногах. Дорж торопился, в юрту не вошел. Бодо упросил его выпить чашку кумыса. Не найдется монгола, который бы отказался от этого всеми любимого напитка.

...В больнице Харло никогда не бывала. Замерла от удивления — все белое: стены, потолок, столы, люди; даже ее, старуху, нарядили в белый халат, дали мягкие тапочки. Неумело и робко зашагала она по гладкой клеенчатой дорожке. В палате, где лежала Цэцэг, стояло несколько кроватей, занятых больными. Они и все больные на них показались ей одинаковыми. Где же Цэцэг? Из дальнего угла палаты донеслось:

— Мама, иди сюда.

Цэцэг лежала на высоких подушках, укрытая до подбородка одеялом; бледная, похудевшая. Мать обняла ее, приоткрыла одеяло и тяжело опустилась на табуретку. Нога Цэцэг была в гипсе.

— Мне, мама, долго придется лежать в больнице, у меня сломана нога... Ничего, врач говорит, срастется.

Утешение было неутешительным, мать расплакалась. Ее пригласил врач:

— Дочь вашу поставим на ноги, вылечим...

— Будет ходить?

— Танцевать будет...

— Какую еду ей надо привозить?

— Никакой, в больнице все есть; если сможете, пришлите для разнообразия немного урюма.

В приемной ее ждал Дорж.

— Удача, все быстро провернул. Дайте-ка мне халатик, схожу к Цэцэг. К ней можно?

Цэцэг оживилась. Доржа удивили ее горящие глаза, густо-розовые щеки. Соседка по палате, молодая женщина, шепнула рядом лежащей худенькой женщине:

— Мать встречала холодными глазами, а мужчину видела как?.. Эх мы, слабенькие женщины...

Цэцэг попросила у Доржа бумагу и карандаш, склонилась к тумбочке:

— Отодвинь чашку, вот так, я напишу.

Она подала написанное Доржу:

— Прошу тебя, пошли эту телеграмму...

— Кому?

— Эрдэнэ...

— Нашему Эрдэнэ?

— Я очень больна, хочу, чтобы он приехал...

Столкнувшись с его смущенными глазами, она попыталась улыбнуться, но губы ее застыли в полуулыбке, багровые пятна разгорелись на щеках и на лбу:

— Счастливо на сердце, когда близкий человек с тобой.

— Его же нет, о чем ты говоришь?..

— Почему нет?.. Ему нельзя не быть со мною...

— Она бредит,— прошептала соседка.

Дорж пощупал ладони, лоб Цэцэг, взял за руку, — горячая, вздрагивает. Он склонился к ее уху:

— Я тебя понимаю...

Харло заждалась. Подошел Дорж.

— Она с тобой говорила больше, чем с матерью, — Харло заглядывала ему в лицо. — Что просила? Жаловалась, сильно болит нога? Да?

— Нет, ничего не просила, не жаловалась, крепкая девушка, нашей степной закалки... Не надрывай свое сердце, почтенная Харло, дочка поправится.

Харло всхлипывала. Дорж заспешил.

— Сейчас заедем на почту, у меня там небольшое дельце, задержусь недолго. Возвращаться будем короткой дорогой, через Красный перевал. Тебя, уважаемая Харло, доставлю точно к ужину...

— У меня кое-что вкусное приготовлено, будешь доволен...

— Вся степь знает тебя — мастерица готовить кушанья. Буду гнать машину, торопиться, не остыла бы вкусная еда, — пошутил он.

ВЫЗДОРАВЛИВАЙ, ВСТРЕТИМСЯ

...Телеграмма Цэцэг пришла в один из самых накаленных дней в жизни Эрдэнэ. Вчера на курсах были последние занятия; сегодня экзамен по водонапорным машинам. Когда почтальон шагал по коридору, отыскивая Эрдэнэ, он стоял перед столом, накрытым красной скатертью. Члены экзаменационной комиссии, среди которых он многих знал, теперь казались незнакомыми людьми. У всех, особенно председателя — главного инженера рудника, — такие строгие лица. В билете Эрдэнэ вопросы: строение насосов, режим работы моторов в зимнее время, правила эксплуатации водонапорной машины. Отвечал он уверенно. Председатель попросил подойти к настенным плакатам и схемам. Ответом Эрдэнэ комиссия осталась довольна.

Телеграмму ему вручили вечером. Он шагал по комнате, перечитывая, разговаривал сам с собою, и выходило — надо ехать. Цэцэг больна, Цэцэг в больнице... Утром он пойдет к самому директору рудника, покажет телеграмму, конечно, дадут отпуск. Задерживаться нельзя, надо скорее сложить дорожные вещи. Успеть бы сбегать на автобазу, узнать, когда уходят машины. Посмотрел на часы. Поздно...

...Директора в кабинете не было, он пришел позже, увидел Эрдэнэ в приемной.

— Ты что тут сидишь? Кто у машины?

— У меня срочное дело...

— А начальник цеха не мог решить?

— Не мог, очень важное...

— Ну, заходи.

Директор взглянул на телеграмму, потом на Эрдэнэ, вновь на телеграмму:

— Кто такая Цэцэг? Мать, сестра, жена?

— Нет. Мы друзья, самые близкие друзья, еще со школы...

— Значит, друзья... Так-так... Ты только окончил курсы, хорошо окончил. Можно бы и отпустить. Но пойми — дело есть дело. У нас на руднике сейчас самое горячее время, все ударники — и монтажники, и слесари, и наладчики. Всюду людей не хватает... Сам знаешь, мы вынуждены были отпустить мастера Бямбу. Врачи запретили ему работать в Гоби. Человек он в годах...

Эрдэнэ выпрямился, его удивленные глаза столкнулись с такими же удивленными глазами директора:

— Что так смотришь? Не знал?

— Товарищ директор, Бямбу не будет работать на руднике? Как же я без него?..

— Врачи, понимаешь, врачи! Проводим старика дружески. Все жалеют; по водонапорным машинам он алтны-дархан — золотых дел мастер...

Директор отвернулся, потом посмотрел на Эрдэнэ столь строго, что тот опустил голову. В кабинете тихо, лишь лениво тикают стенные часы. Директор позвонил, вошла его секретарь. Она уже привыкла — знала для чего ее вызывают. Села у стола, открыла блокнот.

— Пиши. Назначить помощника мастера водонапорного цеха Эрдэнэ на должность исполняющего обязанности мастера, установить ему оклад в размере...

Эрдэнэ смутился, но заговорил твердо:

— Не надо... Я не справлюсь...

Директор переложил папку с бумагами с одного места на другое, постучал пальцами по кромке стола, поглядел на Эрдэнэ:

— Что ты сказал, подумал? У кого учился? У Бямбу! Иди, да будь достоин своего учителя...

— Отпустите меня, товарищ директор.

— Куда?!

— Прошу отпуск. Только на две недели...

— Слышал. Где она, кем работает?

— Лаборантка, на комбинате в Сайн-Шанде.

— Соседка. Прекрасно. Всегда договоримся. Переведем ее сюда, нам нужны такие кадры. Она знающая лаборантка?