Изменить стиль страницы

— В известном смысле вы правы, — сказал монах. — Как только мы показали Синану, что знаем его слабое место, он предпочел прекратить сопротивление, не слишком опасаясь за свое будущее.

— Прошу прощения, брат Гийом, я еще не умею всегда понимать вас с полуслова. Почему Синан мог не опасаться за свою жизнь?

— Он догадывается, что в данный момент нам это невыгодно. Это нарушило бы равновесие сил в Святой земле и вокруг. Тут — сложность. Суть ее в том, что мы разрушаем порядок в стране с той скоростью, какая выгодна только нам.

Это разъяснение не добавило ясности, но де Труа не стал переспрашивать.

— Вы похвалили меня за то, что я все устроил, как следует, в замке Алейк. Но, — де Труа замялся, — но… боюсь, Синан догадался, с кем имеет дело, и теперь не считает меня мертвецом.

Брат Гийом ответил не сразу:

— Я уверен, что вы все сделали сами. Иначе Старец бы не опознал вас. Молодость… С годами поймете, что потрясти воображение своего страшного врага не всегда полезно. Да, годами вы — почти юноша.

— Но не может ли этот случай каким-нибудь образом послужить к пользе ордена? Например, согласие Синана платить дань я связываю с этим.

— Возможно, — вяло сказал брат Гийом. — Но что для нас двадцать тысяч? Ведь завтра, может быть, этим деньгам придется ехать обратно к исмаилитам или отправиться за море.

Шевалье опять не все понял, но спрашивать не решился.

— Кроме того, насколько я знаю этого человека, он попытается убить вас, — добавил монах.

— Мне казалось по-другому. Ведь даже до поражения от де Бриссона он не пускал в ход свои «золотые кинжалы».

— В отношениях между нами пресловутые «золотые кинжалы» — оружие запрещенное. Синан знает, что, если он переступит грань, будет война на уничтожение, не нужная ни ему, ни нам.

За сетчатым окном кельи захлопали крылья, и служка внес почтового голубя. Брат Гийом «распаковал» послание, сняв его с птичьей лапки, и передал голубя служке. Тонкая шелковая ленточка была испещрена какими-то знаками. Скомкав ленту, отец Гийом убрал ее в карман и снова обратился к де Труа.

— Должен для полной ясности сообщить вам, что поручение под замком Алейк было также проверкой. Не обижайтесь. Вы уже на пороге высшего круга ордена, и мы обязаны уяснить, что для вас интересы Храма. Подчините ли вы им свои амбиции… Мы вам дали почувствовать свою полную власть над вашим заклятым врагом. Но вместе с тем запретили бравировать ею. Это — настоящее испытание. Я считаю, оно не выдержано полностью.

Лишь тот знает цену денег, кто преодолел позывы их тратить. — Брат Гийом встал. — Я считаю, что испытание вы выдержали наполовину.

Де Труа опустился на колено и склонил голову.

— Ваша верность ордену не вызывает сомнений, — сказал монах, — но надо признать, что в вас еще бродят отголоски низменных страстей. Вас ждет еще один круг испытаний. Да, вам придется пока задержаться на той степени посвящения, которой вы уже достигли.

Брат Гийом замолчал. Брат Реми не смел приподнять голову. Он понял смысл своего прегрешения, но вместе с тем знал, что не мог его избежать.

— Идемте! — произнес брат Гийом.

Они пересекли двор и приблизились к восьмиугольной башне, превосходившей все остальные своей высотой. В свое время в башне намеревались поместить библиотеку. Но кармелитские монахи здесь не прижились.

Вход, увитый плющом, был приоткрыт. Пришлось подниматься по витой каменной лестнице до самой верхушки.

Башня царила над живописной округой. А на ее вершинной площадке стоял огромный, десять шагов в длину и три в ширину, стол, засыпанный утрамбованной землей. Посреди него находились две продолговатые лужи, соединенные ручейком. Левую сторону странной клумбы заливала вода. На сухой поверхности расставлены были игрушечные глиняные башенки. Возле них торчали белые флажки с красными крестами, или зеленые, или черные.

— Брат Реми, — произнес брат Гийом, кому-то его представив.

Возле стола-ящика с землей и водой появились двое. Большой, массивный, с раздвоенной бородой и крючковатым носом спросил:

— Вас заинтересовало это? — Он указал на стол. — И знаете, что это?

— Догадываюсь. Я видел карты различных стран, нарисованные на бумаге, на коже…

— А это — карта Святой земли.

Второй монах был лыс, как коленка, а брови его почти белы. Оба придвинулись к «карте».

— Брат Аммиан, брат Кьеза, вот — брат Реми. Он на рассвете прибыл из замка Алейк. — Далее отец Гийом сказал: — Брат Аммиан явился к нам от папского престола, а брат Кьеза — от константинопольского императора.

Де Труа понял, что эти сведения важны для дела, в котором он должен участвовать.

— К сожалению, — продолжил брат Гийом, — здесь не могут присутствовать несколько братьев, советы которых были бы нелишни. В поневоле чрезмерно узком кругу мы обсудим вопросы огромной важности, и да поможет нам Бог.

— Аминь, — негромко, без аффектации молвили все.

Брат Гийом взял тонкую длинную трость.

— Для начала несколько предварительных слов… Мы одержали победу, так? Вернее, победы в Риме, в Константинополе, в горном краю. Это дела счастливые, их вольно нам забыть. В ряду наших успехов — и полное посрамление Госпиталя, и гибель злобнейшего графа д’Амьена. Этот успех вроде бы сокрушил всех врагов, и пред нами все сникли. Даже маркиз Монферратский шлет льстивые письма, не говоря уже о вассалах Раймунда. Мы ведь послали войско против Синана под знаком мести за убийство графа Триполитанского. Но это мало кого обмануло. В самом Святом городе. Иудеи и сарацины не были и не будут нашей опорой. Латиняне ропщут. Их вытесняют с рынков и из аскалонского порта. Все приходские священники что-то бубнят о единой церковной власти… Словом, замечу, что в результате побед страх и ненависть к Храму объяли Святую землю. Но страх имеет обыкновение рассеиваться раньше ненависти. Всех победив, мы сошли с твердого берега в опасную трясину.

— Я всегда уважал вашу способность чуять опасность, брат Гийом, — сказал плешивый монах. — Но не преувеличиваете ли вы на этот раз?

— Я обдумал все это. Но поглядите на карту, — трость возникла над лужей, обозначающей Мертвое море. — Здесь обозначены города с нашими гарнизонами. Вы заметили рядом с ними черные метки?

— Что они означают? — спросил брат Аммиан.

— Что в этих городах в случае беспорядков в столице нельзя рассчитывать на поддержку населения. Даже на нейтралитет. Наши ростовщики, откупщики и шпионы совсем обнаглели. Разбойники не скрывают, что платят нам дань. Граф де Торрож не внял предостережениям, и шайки их расплодились сверх меры. Иногда они грабят даже церкви.

— Можно распустить слух, что это — сарацины, — заметил брат Кьеза.

— Но мечети они грабят также, не пропускают и синагоги. Иудеи, сарацины и христиане ненавидят Храм с утроенной силой. В портах положение еще хуже, — указка пролетела от Мертвого моря к левому краю стола, залитому водой, — здесь вся торговля переходит в руки ставленников ордена и выливается в формы глумления над совестью и здравым смыслом. Но вам ли не знать наших рыцарей, особенно во хмелю и угаре корысти.

Брат Аммиан заметил:

— Мы наслушались жалоб. Пора предложить выход из положения, иначе бунт всех и вся против ордена неизбежен.

— Я неоднократно объяснял графу де Торрожу, что происходит. И на выборах информировал магистров провинций. Однако они не вняли. Хуже того. Мне никто не возражал. Притом то же делается во Франции и в Испании, и в Португалии. Государи готовы объединиться с кем угодно, лишь бы освободиться от нас.

— Вы правы, брат Гийом, нас погубит спесивость, — вздохнул брат Кьеза, — мы-де богаче всех в мире, мы-де сильнее всех… Но это значит, что мы обязаны прежде всех думать о судьбах мира.

Де Труа опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом с братом Гийомом.

— Да, братья, — сказал человек с указкой. — Вряд ли наши воинственные гордецы примут во внимание укоры совести. Их мысли привычно убоги. А ведь каждый крестьянин знает, что бесполезно хлестать виноградную лозу, побуждая родить щедрее или чаще. Убить можно, убедить — нет.