Глава сорок четвертая

— Святозар, Святозар, эхе-хе! Да, проснись же ты, наконец, — услышал наследник радостный возглас Джюли.

Он открыл глаза и сел, ошарашено уставившись, как ему показалось в первый миг, на поющего Джюли.

— Джюли, ты чего? — подавляя зевок, спросил Святозар.

— Да, как чего? Сейчас воды принесу, проснись, — воскликнул Джюли и побежал к веренице душ.

Святозар удивленно посмотрел вслед Джюли, который уже протянув вперед руки получал воду от двух других душ, от одной с бледно-зеленоватой левой ногой, носом и ухом; и другой с желтоватыми руками от плеча до локтя. Наследник тут же вскочил с покрывал и поспешил к двери, а просунув ногу сквозь решетку увидел, что вода вылитая на рану образовала на ней плотную болячку и от кроваво-красного месива остался лишь маленький кусочек, размером с мизинец. И в тот же миг у Джюли стало от ног до груди фиолетовое тело, и почти вся голова, кроме глаз и лба, которые все еще оставались черными. Души же которые дали воду, вышли из вереницы и принялись рассматривать себя. У бледно-зеленоватой души посветлело все тело, голова, руки и ноги, лишь на правом плече осталось небольшое черное, круглое пятно. А у желтоватой души осталась черной лишь левая нога.

Внезапно послышался резкий свист кнута, и тот не долетев до душ, совсем немного, упал на землю, а желтая и зеленая души вскрикнули, оглянулись и поспешили вперед, чтобы догнать свои места в веренице душ. Два дасуня, тяжело припадая на ноги, бежали следом за душами. Они на миг остановились возле темницы, злобно глянули на все еще сидящего возле ноги наследника Джюли, затем перевели взгляд на Святозара, и теперь в этом взгляде была не только злоба, но еще и испуг, и как-то странно передернув плечами, побежали вперед, размахивая на ходу кнутами и подчуя души грешников ударами.

Джюли вскочил с присядок, широко улыбнулся и громко закричал:

— Эге-гей! Святозар! Святозар! Как же прекрасно быть светлым!

— Ты, еще не светлый Джюли, — заметил наследник, и, втянув ногу в темницу, поднялся. — Но ты уже и не черный. Бери Джюли палку и бей, бей этот камень, чувствую я, что следующие ладони воды излечат мою ногу и осветят тебя до конца!

— Да, да, да, да, да, — точно запел Джюли, и, схватив палку, принялся бить свой камень. — Терли, терли, терли, але!

— Джюли, — усмехаясь, спросил Святозар, и прижался лицом к холодным прутьям решетки. — Ты, чего поешь, что ли?

— Терли, терли, терли але! — поворачивая голову к Святозару, радостно засмеялся Джюли и его тонкий, журчащий смех наполнил темницу наследника.

— Джюли, сейчас придут дасуни, и начнут тебя бить, — улыбаясь, откликнулся Святозар. — А я не хочу, чтобы они тебя били и начну заступаться… И тогда наш бой услышит не только Пан, но и Чернобог, а я почему-то думаю, что мне стоит быть более благоразумным, и не стоит злить Чернобога.

— Эх, — все также радостно, воскликнул Джюли. — А я не боюсь теперь, ни Пана, ни Чернобога… теперь я им не подчиняюсь… Да… да… да, пусть они это знают, я им не подчиняюсь.

— Да, Джюли, я им тоже не подчиняюсь, — согласно молвил Святозар. — Но все же не стоит, мне кажется, злить Чернобога…потому что повелителя тьмы, властителя Пекла боится воевода Вий… и я думаю неспроста.

Джюли на малеша перестал стучать палкой, замер, с лица его сбежала улыбка, он тяжело вздрогнул всем телом, и, понизив голос, проронил:

— Да, да, Святозар, ты прав, Вий, его боится, да и оно понятно почему. Видел, видел бы ты, Святозар, его глаза… его глаза… Очи у него такие… такие…. — Джюли замолчал, тяжело задышал и беспокойно стал озираться, а после с дрожью в голосе и часто прерываясь, продолжил, — точно собрано в них все зло мира…. зло всего мира, всей Яви и всего Пекла… У него белая-белая кожа лица, широкий, большой лоб, прямой с небольшой горбинкой нос, у него даже тонкие, аккуратно очерченные алые губы, и черные, как смоль длинные, прямые волосы… И он очень красив… или нет… или не красив… этого не разберешь и не поймешь… А глаза… глаза его необыкновенно черные, их тьма заполняет полностью его очи, и нет там внутри ни капли света, лишь мгла, боль и страдания. Стоит тебе взглянуть в эти очи и ты, будто сам испытываешь эти страдания. Твои уши слышат плач и стенания обиженных тобой. Твой желудок ощущает страшный голод тех, кто по твоей вине не доел хлеба. Твое тело наполняет дикий холод, тех кто по твоей вине мерз и умирал. Твоя спина, руки, ноги, грудь чувствует ту боль, какую испытывали истерзанные по твоей вине. А когда длинные, прямые волосы Чернобога поднимаются на миг над его головой, а затем опускаются, словно живые, ты видишь перед собой эту вереницу несчастных погибших по твоей вине людей.

Джюли смолк, беспокойно оглянулся назад, наверно опасаясь, что их может подслушать Чернобог, и стал еще сильнее стучать палкой о камень.

— Значит, ты, часто смотришь в его очи, — тихо вопросил Святозар и вспомнил ту боль в ранах, которую он испытывал тогда, когда, скорее всего, за ним наблюдал Чернобог.

— Нет, вельми редко, — также тихо ответил Джюли и передернул своими черными плечами. — Когда меня приводят на наказание, Чернобог стоит рядом с жертвенником. Он смотрит в мои глаза и даже, как мне кажется, улыбается, а потом меня кладут грудью на жертвенник, привязывают руки и ноги, и начинают бить кнутами по спине и голове. И всякий раз, когда кнут ударяется по моей голове, она подпрыгивает и я вижу очи и улыбку Чернобога….Но сегодня, сегодня, когда меня били, я почти не чувствовал боли, а моя голова не подпрыгивала… но я сам не знаю почему, очень хотел увидеть очи Чернобога. И тогда я поднял голову, устремил свои глаза на него и внезапно… внезапно, Святозар, я увидел в них ярко-красные вспышки огня, высокий, тонкий столб и привязанного за руки и за ноги, к нему человека. Я пригляделся, и оказалось, что этот человек мне знаком, точно я долгие годы смотрел в лицо этого человека, знал его и даже, даже был с ним близок. Огонь уже стал подниматься от ног его, выше и выше, пламя перешло на тело и стало пожирать кожу, мясо, оголяя кости. Огонь стал сжигать и их, но голова и лицо были пока не тронуты… А я, вглядывался, настойчиво вглядывался в это лицо, я хотел рассмотреть и вспомнить, чье же это лицо, потому как я понимал… понимал — это очень очень важно… важно вспомнить кто передо мной. Огонь подобрался к подбородку этого человека, он перешел на светлые, точно ковыльные степи, волосы, он коснулся его больших, красных губ, его изогнутого носа, белого лба и темно-карих глаз… и тогда я, внезапно вспомнил, кто передо мной… Я, вспомнил, Святозар, что этот человек, этот человек и есть я… Я — Люччетавий — Джюли Веспрейлия! Я — знатный и богатый пажрец, предатель веры и Богов, мучитель несчастных людей, приносящий кровавые жертвы выдуманному господу Берцанию — Есуанию! И я, понял, что это, тот Люччетавий-Джюли Веспрейлия сейчас горит в очистительном огне Семаргла, сжигая в себе все зло, всю ненависть, и все страдания, принесенные ни в чем, ни повинным людям.

— Потому, ты, и пришел такой… такой счастливый, — с радостью в голосе, откликнулся Святозар. — Ты, пришел и стал петь, стал смеяться, ты преобразился… Тот другой он сгорел, а остался лишь ты! Ты — Джюли! И, я хочу, лишь одного, хочу, чтобы твоя душа запомнила, запомнила этот кошмар Пекла, и ты, более, никогда не возвращался сюда, слышишь никогда!

— Эх, Святозар, — тяжело вздыхая, заметил Джюли. — Если я вернусь в Явь, то перейду реку забвения, отделяющую Навь от Яви, и моя душа все забудет, все эти страдания, все эти бесконечные века, проведенные возле этого валуна, все твои наставления… Она все забудет.

— Да, ты, прав, твоя душа пройдет реку забвения… но все же она не забудет все… Она как бы утаит в себе все перенесенное тобой. И если ты будешь прислушиваться к ней, если ты будешь ее ощущать в себе, она сможет поведать тебе многое. Она сможет уберечь тебя от неправильного шага в жизни, сможет подсказать и поддержать тебя, — пояснил Святозар. — И мне почему-то кажется, что ты, Джюли, в следующей жизни, будешь очень хорошо слышать свою душу, ты будешь ведомым ей… Потому как то, что ты пережил, то кем ты был, и кем стал, обязательно оставит неизгладимый след не только на твоей душе, но и на твоей будущей жизни.