ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Госпиталь размещался на окраине Кабула, в красивом старинном парке, среди могучих деревьев и цветников. Рядом с главным четырнадцатиэтажным зданием, облицованным гранитом и мрамором, располагались несколько корпусов поменьше. Весь госпитальный комплекс построен при советской помощи в 70-х годах и рассчитан на две с половиной – три тысячи мест с пятью-шестью тысячами человек медицинского персонала. Все обустройство, оснащение, аппаратура и фармацевтия – на высочайшем уровне, либо западногерманское, либо чехословацкое, либо югославское. Конечно, этот комплекс обошелся нам в копеечку. Но ведь мы богатые! Да, еще и щедрые!
Начальником госпиталя служил афганский полковник медицины Абу Хатр. (Его брата Сулеймана, тоже полковника медицины, душманы сначала похитили, затем пытали в наказание за то, что врачевал неверных. В конце концов его четвертовали и останки сожгли на костре.)
Большинство ординаторов и врачей госпиталя – наши дипломированные специалисты высокой квалификации. Пятую или четвертую часть врачей составляли афганцы. К декабрю 1979 года по статистике в ДРА было лишь до 800 дипломированных врачей афганцев. С вводом наших войск около шести сотен из них покинули страну. А большая часть тех, что остались, находились в афганской армии. Средний медицинский состав госпиталя был наполовину афганским, остальные – наши. Няни, обслуга и прочий технический персонал – афганцы.
Госпиталь надежно охранялся. Там лечились раненые в основном средней и тяжелой степени. И советские, и афганцы. Но наших было значительно меньше, так как в 40-й армии действовала хорошо развитая сеть медицинских учреждений – от полковых медпунктов до дивизионных госпиталей.
Были в этом госпитале и раненые душманы. И вот с чем мы столкнулись – трудно даже себе представить! Душманы выкрадывали своих пленных раненых. Особенно, если эти раненые были с ампутацией ног, рук, то есть искалеченные люди. Зачем? А для проведения жестокой, циничной пропаганды: смотрите, дескать, советские врачи по приказу своих командиров калечат наших пленных, мусульман, отрезают им руки, ноги… Так что вы не попадайтесь в плен, даже раненые… «Мстите неверным!».
Поэтому мы были вынуждены плотно и надежно охранять госпиталь. Ну и, естественно, если ГВС ложился на операцию, значит, плотное кольцо охраны было еще более усилено. Об этом уж побеспокоился Владимир Петрович Черемных!
Операцию под местным наркозом 30 декабря 1980 года мне сделал доктор медицинских наук, подполковник JI. из ленинградской Военно-медицинской академии им. Кирова. Безупречно сработал, и я до сих пор благодарно вспоминаю этого человека.
Сразу после операции ко мне пришла Анна Васильевна, а в соседней с палатой комнате уже занимался с аппаратурой связи мой постоянный помощник Алексей Никитич Карпов. Выносные трубки радиосвязи находились у меня, и, при срочной надобности, со мной легко было связаться, хотя про госпиталь я сам никому не сообщал, чтобы не вызывать лишних недоуменных вопросов.
Приближались новогодние праздники…
Первыми утром 31 декабря навестить меня приехали близнецы-братья – два секретаря ЦК НДПА Нур Ахмет Нур и Салех Зерай. Поинтересовались моим самочувствием и поделились восторженными впечатлениями о джелалабадском мероприятии и совещании в генштабе. По замыслу вождя парчамистов Бабрака Кармаля для демонстрации единства крыльев (парчам и хальк) эти два секретаря ЦК НДПА должны были везде появляться вместе и говорить примерно одно и то же. И вот с подачи Самойленко, а он с ними часто общался по долгу службы, мы стали называть их близнецами-братьями.
Вскоре после их визита мне сообщили, что прибыла Анахита Ротебзак и генерал Голь Ака.
Она, как всегда, была в костюме английского покроя, с высокой прической, красивая и величественная. Приветливо улыбнувшись, расцеловалась с Анной Васильевной и преподнесла мне, лежавшему на кровати, огромный букет роз. Я, насколько мог, тоже приветливо отвечал и благодарностью, и улыбкой. А Голь Ака сказал:
– Леди очень благодарна вам за все и надеется, что и впредь ваши отношения останутся такими же в интересах укрепления завоеваний Апрельской революции.
Мы обменялись еще несколькими фразами и любезно распрощались…
Около полудня в палату вошли председатель правительства ДРА Султан Али Кештманд с Кариной. За ними следом с огромной корзиной цветов вошел переводчик. Понятно: цветы в руках Карины – от четы Кештманд, а корзина, конечно же от вождя Бабрака Кармаля. Теплые слова, объятия и пожелания здоровья…
Затем навестили меня министр обороны Рафи, председатель СГИ Наджиб, министр внутренних дел Гулябзой, министр связи Ватанджар и заведующий административным отделом ЦК НДПА Кадыр… Цветы, цветы! Бог мой, уж не на смертном ли одре я?! Палата моя напоминала оранжерею.
– Саня, я думаю, что даже Имма Сумак в дни ее недомогания не имела столько букетов и… гирлянд… – не без иронии произнесла Анна Васильевна. – Не пора ли?.. – и перед моим носом указательным пальцем очертила круг, – а?..
– Да, пора… К тому же, кажется, температура скачет…
И вдруг – «булава». Москва. Беру трубку, слушаю:
Говорит Епишев, спрашивает, на каком я командно пункте, а то он меня долго разыскивал.
– Не на КП, а в госпитале.
– Да что с тобой?
– После операции лежу…
– А Дмитрий Федорович знает?
– Нет,- отвечаю, – я не хотел бы об этом ему докладывать…
– А кто отвечает за твое здоровье?
– Партия и правительство, Алексей Алексеевич, – отвечаю и добавляю: – И Главное политическое управление…
– Шутишь? А кто подтвердит твою дееспособность?
– А вот «академик» тут рядом сидит. Он и подтвердит, что я в строю…
Трубку взяла, немного волнуясь, Анна Васильевна.
– Алексей Алексеевич, это я, Анна Васильевна. Саня… извините, Александр Михайлович через пять-семь дней будет на службе, – и подала мне трубку.
– Здоровья тебе крепкого-крепкого,.. От меня и от Татьяны Алексеевны. Центральный Комитет обо всем знает и одобряет все ваши действия… Спасибо. Крепись! Считай это за поздравление с Новым 1981 годом. Обнимаю.
Больше из Москвы меня никто не вызывал, очевидно, Епишев сохранил мою тайну. Все там были заняты своими делами. Тем более что об итоговом совещании Черемных доложил и Огаркову, и Соколову, и Ахромееву, а Устинов, возможно, в то время болел.
Похоже, все, кто хотел меня видеть, прошли. И тут, с огромным букетом цветов прибыл полковник Халиль Ула. Честно скажу, ему-то я особенно обрадовался. Одет он был в гражданское, в руках держал еще и бутылку виски «Белая лошадь». На что я ему сказал:
– Коран-то ведь запрещает…
– Знаю, господин генерал армии…
– Ну, а как же ты?..
– Прошу прощения, товарищ (на этот раз – «товарищ») генерал армии. Коран – для здоровых. А больным Коран разрешает, – он постучал пальцем по бутылке.
Я поблагодарил его и спросил:
– Почему не стал выступать?
– Традиции наши восточные таковы: не давать совет высоким лицам.
– Ну а я, если спрошу у тебя совета… Что надо еще предпринять, чтобы одержать полную победу в 1981 году? А?
– Не знаю.
– Знаешь.
– Не знаю.
– Знаешь! Дай совет.
Он помолчал, потом сказал:
– Обратитесь к Хусейну, отцу Бабрака Кармаля. Его вера – моя вера.
Я знал, что отец Бабрака, генерал-полковник в отставке, в прошлом командир армейского корпуса, который дислоцировался в районе Герата. Что сейчас он отошел от общественно-политической деятельности. Но, естественно, как личность незаурядная, видная в Афганистане, он обстановку знает и по-прежнему интересуется положением дел в армии. За совет я поблагодарил Халиля. И он ушел.
Я ждал еще одного звонка из Москвы. И телефон зазвонил. Перед заходом не по-зимнему яркого кабульского солнца засигналила «булава» – Николай Васильевич Огарков. Он, как всегда корректен, конкретен, немногословен.
– Генеральный штаб располагает всей полнотой информации. Одобряю твои действия и поддерживаю. Крепись! С Новым 1981 годом – от меня и Раисы Георгиевны – тебя и Анну Васильевну. Поправляйся. Обнимаю!