– Считать будем мы здесь в Москве. А вы там – действуйте, товарищ Майоров. Действуйте решительно и твердо.

– Есть товарищ министр обороны. Вы даете согласие на прилет в Джелалабад Бабрака Кармаля и проведения совещания?

– Это уж решайте там на месте. Посоветуйтесь с товарищем О.

«Опять этот чертов товарищ О.!» молнией промелькнуло в моей голове. А Устинов жестко продолжал:

– При любых обстоятельствах головой отвечаете за безопасность этого мероприятия.

– Есть, товарищ министр!

Подготовка к совещанию в Джелалабаде шла полным ходом. Черемных с Бабаджаном и с оперативными группами генералов и офицеров Генштаба и Управления ГВС, Спольников с Наджибом и опергруппами разведчиков, резидентуры с обеих сторон, министр внутренних дел ДРА Гулябзой, министр связи Ватанджар и заведующий административным отделом ЦК НДПА генерал Кадыр – все работали несколько суток, засучив рукава. Черемных получил от меня карт-бланш на любые решения по организации мероприятия и, конечно, все должностные лица – афганские и наши – с ним считались.

Готовились к совещанию и в Кабуле в окружении Бабрака.

– Днюем и ночуем во дворце с Сергеем Васильевичем Козловым, – отрапортовал мне по телефону посол Табеев. И продолжал: – Сам чист как стекло. Здесь постоянно работают Нур и Зерай. Мне лететь в Джелалабад не рекомендовано.

– Добро. Желаю успеха!

Что я мог еще сказать? Нам всем был нужен именно успех – пусть даже пропагандисткий, но способный поднять в глазах общественного мнения страны и пешаварских главарей личный авторитет Бабрака, показать силу и устойчивость кабульского режима. Ведь приближалась годовщина ввода войск в дружественный нам Афганистан…

А мне тем временем как назло все труднее и труднее становилось ходить, беспокоила сильная резь в паху. Анна Васильевна настаивала на том, чтобы я лег в госпиталь. Но до госпиталя ли сейчас! Надо продержаться, пока не закончим джелалабадское мероприятие.

Ярко сияло солнце. Летний театр Джелалабада, тщательно охраняемый командос и десантниками, утопал в розах.

Сюда съехались руководители Министерства обороны, командиры корпусов и дивизий, все губернаторы провинций, вожди десятков племен, в основном белуджей, муллы, и, – о, Аллах мой! – десятки представительниц женского движения Афганистана. Военные – в форме, губернаторы – в европейском платье, как правило, при галстуках, вожди и муллы – в национальных одеждах с чалмой, а эмансипированные афганки, все как одна (по образцу Анахиты Ротебзак) в строгих английского покроя костюмах, при красивых прическах и в меру подкрашенные.

Сколь важным в этой стране считалось женское движение, было видно уже из того, что передние три-четыре ряда в летнем театре занимали женщины. Правда, в первом ряду сидели секретари ЦК НДПА Нур с Зераем. Там же я заметил и третью, любимую жену Кештманда – узбечку Карину. Сам Председатель Правительства остался в Кабуле – «на хозяйстве».

В президиуме – сам Верховный Главнокомандующий, в униформе, без знаков различия, министр обороны в форме генерал-майора, Анахита в сером костюме и министр национальностей и племен Сулейман Лоэк в костюме, при галстуке. Он-то и открыл коротким вступлением совещание, объявив, как требовал этикет, что оно проводится под руководством Генерального секретаря ЦК НДПА, председателя Реввоенсовета страны и Верховного Главнокомандующего ВС ДРА товарища Бабрака Кармаля. Буря аплодисментов. Все встали и, повернувшись лицом к востоку, подняв ладони к лицу и вверх, помолились, испросив у Аллаха помощи и сил для победы над ненавистным врагом…

Чужая страна, чужой говор, чужие лица, чужая молитва – и я в роли «друга и брата» с огромной вооруженной силой, слушаю обращение к Аллаху с мольбой покарать ненавистного врага!.. Конечно, мы полагали, что не о нас идет речь как о «неверных». Но сколь двусмысленной, сколь унизительной кажется мне теперь эта роль в оккупированной нами стране: сидеть среди «друзей» и слушать про «врагов», которые на твой-то собственный взгляд были мятежными моджахедами – а вот на взгляд сидящих в театре людей?..

С Черемных, Самойленко и Костиным мы стояли в стороне, стараясь раствориться и не мешать этому представлению. Мы понимали важность происходящего и подспудно в каждом из нас, наверное, шевелилось волнение от запрятанного в глубине чувства, что мы здесь – среди этих людей другой веры, другой идеологии, другого образа жизни, людей, чьи желания и чаяния были от нас тщательно скрыты, – что мы здесь вряд ли друзья, братья, скорее – чужие.

Пожалуй, впервые я почувствовал себя в этой стране тоже чужим и ненужным ей. Хотя те, с кем я работал, служил, воевал, своими действиями убеждали меня в обратном, доказывая мою и свою, и всех нас исключительную важность…

Четвертый час идет совещание. Уже выступили губернаторы Кандагара и Хоста, муллы из Герата, из Мазари-Шарифа, Бадахшана, министр обороны, Карина Кештманд, пятеро вождей племен… Репортеры, приехавшие из Кабула, снимают, фотографируют, записывают. Охрана бдит, агентура – действует. Всем работы хватает!

Халиль Ула… Я поверил ему, и он не обманул меня. Честный мусульманин, ценный человек!

Наконец Лоэк объявил выступление Бабрака. Снова буря аплодисментов. И снова – молитва. Гипнотический ритуал!

Бабрак заговорил, красиво и в меру жестикулируя, убежденный и уверенный в правоте того, что делается в стране с согласия Аллаха. Народ Афганистана будет счастлив. …Да поможет нам Аллах, – закончил переводить Костин.

И снова шквал аплодисментов, и снова молитва…

Действительно, в том момент я верил, что победа была близка. Все это собрание, казалось, служило тому подтверждением. Но какое-то гаденькое чувство сродни сомнению, закрадывалось все же в мою душу, и я старался гнать его прочь. Нет-нет! Мы здесь не чужие, мы здесь нужны – для победы этих людей, для победы Апрельской революции, для их счастья. И мы – победим!

Расходились чинно. Бабрак со многими целовался, щека к щеке, кому-то удавалось поцеловать ему руку. Восторг, трепет, обожествление. А рядом с ним гордая и величественная Анахита, военачальники, вожди. Все возбужденные, довольные происходящим…

Немногие знали, в каком положении находился их вождь еще несколько дней назад, немногие ведали, как русский генерал приказал Бабраку отставить запой. Ну, слава Богу и Аллаху, конец – всему делу венец. Можно было и дальше работать, воевать, побеждать.

Побеждать! Каждый день такой победы здесь в Афганистане уносил из жизни 8-10 воинов моей родной армии. Еще 20-25 попадали в госпитали ранеными и изувеченными, на всю жизнь оставаясь инвалидами. А 15-17 солдат, сержантов и даже офицеров заболевали гепатитом. Мне было также известно, что каждый день войны обходился моей стране в полтора – два миллиона рублей.

29 декабря мне совместно с министром обороны предстояло провести совещание по итогам 1980 года и наметить стратегию и тактику вооруженной борьбы с мятежниками на ближайшие месяцы. В сентябре-декабре мы полностью владели инициативой, нанесли серьезные поражения группировкам моджахедов во всех провинциях и освободили около ста уездов и волостей. Эти успехи необходимо было закрепить. Мы понимали, что зимние месяцы приведут и к определенному спаду активности той и другой стороны, а, следовательно, и к выработке ими новых решений на зимний и весенний период. Вот свои – то есть наши и ВС ДРА – задачи и предстояло обсудить в тот день. Однако мне с самого утра сильно досаждала боль. Ко мне на виллу прибыл Геннадий Иванович Кудинов, полковник медицинской службы, начальник всей медицины Управления ГВС, и старший советник начальника Центрального военно-медицинского управления афганской армии. Пошептавшись с Анной Васильевной, он решил положить меня в госпиталь на операцию. По его мнению это следовало сделать уже несколькими днями раньше. Геннадий Иванович настаивал: незамедлительно, сегодня же лечь в госпиталь. Анна Васильевна тем более этого требовала от меня.

Я пообещал подчиниться, но только через несколько часов. Кудинов сделал мне обезболивающий укол, и я, как обычно, примерно в начале девятого выехал в Генеральный штаб.