И в глазах старика засверкали искры. Он еще рассказывал некоторое время о том, как рубали они басмачей, а я, глядя на него, думал о том, что вот сидит передо мной воин-ветеран и я вполне его уважаю. Но что, если он все врет, старый пасечник? Что тогда?

Черненко опять поразил меня своей догадкой:

– Поди, сидишь, слушаешь и думаешь: привирает старик, а?

Я глупо промолчал.

– Да, много всего в молодости было. А теперь, – и он обвел взглядом свой стол, – папки, бумаги, и опять папки, и опять бумаги. Сколько тут разных судеб… Ну ладно, карты – забирай. Они тебе пригодятся в Афганистане. – И тут же другим тоном, вежливо, но без всякой простоты:

– Приятно было с вами побеседовать.

Он встал, подошел ко мне, взял под локоть и, проводив до двери, тяжеловато протянул свою руку и пожелал мне всего доброго.

В приемной передо мной вытянулся полковник и доложил:

– Я из секретариата министра обороны Маршала Советского Союза Дмитрия Федоровича Устинова. Он вас ждет у себя в кабинете.

В приемной министра мне задерживаться не пришлось. Дверь передо мной тотчас отворилась, и, к великому моему удивлению, министр вышел из-за своего стола и тяжело, медвежьей походкой пошел мне навстречу, чего прежде никогда ради меня не делал. Поздоровался и задал совершенно неожиданный вопрос:

– Александр Михайлович, а вас, оказывается, хорошо знает Леонид Ильич. Почему вы мне раньше ничего об этом не говорили?

– Да как-то не к слову было, не к делу, Дмитрий Федорович.

– Вы, оказывается, неоднократно встречались с ним во время службы в Чехословакии?

– Да, я многократно докладывал Леониду Ильичу обстановку в ЧССР. Он всегда внимательно выслушивал меня: и когда мы говорили о кадрах, и о военной политике, и о многом другом, касавшемся Чехословакии в те годы.

– Ну вот видите, а я этого и не знал.

Я подумал: неужели только ради этого министр обороны и вызвал к себе Главного военного советника в Афганистане? Мне была неприятна наигранная любезность Устинова, этого опытного царедворца, паркетного Маршала Советского Союза. Но в то же время я видел, как, подминая меня под себя своей фальшивой теплотой, министр переигрывает меня в жизни, дурачит что ли. А что поделаешь: он действует по логике своей жизни и у меня нет оснований сомневаться в искренности его поведения. Тут, в кабинете министра, театр высокого класса – с полным перевоплощением, не то что в Кабульском дворце, где играют/как в нашей клубной самодеятельности.

– Когда летите? – мягко спросил Устинов.

– Сегодня.

– Ну что же, мягкой посадки, – не в меру ласково произнес министр и продолжал еще мягче:

– Все, что надо, мы отсюда дадим. – И уже со сталью в голосе: – Леонид Ильич надеется на нашу скорую победу в Афганистане. Оправдайте его доверие!

Мы попрощались.

Через два часа я уже был на военном аэродроме имени В.П. Чкалова близ города Щелково. На борт Ту-134 я не пригласил ни Табеева, ни Спольникова – желания разговаривать с ними у меня не было. Со мной находились только Анна Васильевна, Илмар Янович Бруниниекс, мой помощник Алексей Никитич Карпов и моя охрана из четырех десантников.

В полете я думал о том, что, не раздайся тогда в Ореховой комнате спасительный звонок Черненко, на должности ГВС уже мог находиться другой человек.

Что же произошло?

Вероятно, дело обстояло так. Леонид Ильич поинтересовался у Черненко ходом заседания Комиссии ПБ по Афганистану. Спросил, кто там сейчас Главный военный советник. И, услышав мое имя, порылся, вероятно, в своей памяти и вспомнил наше с ним общение во время чехословацких событий, когда я неоднократно докладывал Генсеку о положении дел.

Наверное, какие-то хорошие воспоминания пронеслись в голове Брежнева, и он попросил Черненко передать мне привет и выразить поддержку.

Впрочем, все это лишь мои догадки.

С чем же я возвращаюсь в Кабул? В то время как для кремлевских вождей афганская война еще продолжала оставаться средством достижения их амбициозных целей, для меня она уже представлялась бессмысленной. Но доверие мне было пока еще оказано, поддержка обеспечена, и я возвращался к тому месту службы, на котором был призван и дальше исполнять волю Кремля.

Восемь месяцев назад я летел этим же маршрутом, чтобы одолеть моджахедов. Теперь я летел за тем же – только между этой задачей, поставленной передо мной в Москве, и моим собственным пониманием имеющихся возможностей для ее решения пролегала большая пропасть. Теперь-то я понимал, что в моей афганской жизни начинается всего лишь второй круг. Такой же бесперспективный, как и первый.

В ноябре 1981 года я был отозван из Афганистана.

Война продолжалась до февраля 1989 года. В тех же местах, которые описаны в этой книге, продолжала литься афганская кровь. Продолжала она литься и во многих других, не названных здесь точках Афганистана. И повсюду вместе с афганской кровью рекою лилась кровь наших соотечественников. Страна понесла такие потери, которые никогда и никем не будут восполнены.

Афганская война стала последней войной, которую вел Советский Союз, она оказалась одной из тех последних самоубийственных мин, на которых подорвалось огромное государство.

…Я сказал – и спас свою душу.

Так говаривали в древности. Тогда, наверное, количество грехов и прегрешений было таковым, что один лишь рассказ о них позволял считать свою душу спасенной. Иные времена – иные прегрешения. Своим рассказом об участии в Афганской войне я вряд ли спас свою душу. Но я попытался это сделать.

КАРТЫ