Утром я пораньше уехал на службу. В восемь часов звонок по «булаве». Мягкий вкрадчивый голос:

– Здравствуйте, Александр Михайлович, как вы поживаете?

За мягкостью и вкрадчивостью Устинова порой скрывалась жесткость и не исключено, что жестокость.

– Доложите оперативную обстановку.

Доложил.

– Ну, а мы вот тут готовимся к съезду партии. Вы не беспокойтесь, ваше политическое положение, я полагаю,-и в ЦК сложилось такое же мнение – останется прежним (на двух предыдущих съездах КПСС я избирался в состав ЦК).

Мне предлагался торг, это было очевидным. Я поблагодарил министра за заботу, тем более что я числился и среди делегатов съезда, и только в связи с необходимостью заботиться о стабилизации обстановки в Афганистане министр разрешил мне оставаться по месту службы.

И вот он перешел к главному:

– Ну вы там, конечно, уяснили, что злодейское глумление над мирными гражданами совершено переодетыми душманами. У нас тут такая информация и по линии «ближних», да и Фикрят Ахмедзянович это подтверждает.

Я изо всех сил старался сохранить твердость в голосе:

– Товарищ министр обороны, дважды проверено, дважды доказано, и дважды я от имени Советского правительства приносил извинения председателю правительства ДРА в связи с этим злодеянием, совершенным воинами 40-й армии.

– Да что вы плетете, товарищ Майоров? Ведь доказано!

– В Москве, может быть, и доказано так, как вы говорите, а здесь доказано, что преступление совершено нашими воинами. И эти преступники арестованы.

И тогда он тихо меня спрашивает:

– Послушайте, вы за кого?

И услышал я сталь в голосе сталинского наркома. И как бы смел и уверен в себе я ни был в тот момент, испарина покрыла мой лоб.

– Товарищ министр обороны, я за правду.

А он опять, тихо так:

– За какую правду?

– За ленинскую правду, товарищ министр…

Не успел я сказать «обороны», как в трубке раздался щелчок. Разговор был окончен.

Развязка состоялась.

Пригласив Самойленко и Черемных, я изложил им суть разговора с министром. Сказал им и о поведении Табеева в Москве, о коварстве и лжи представителя КГБ Спольникова. Одно лишь утешило нас – обилие работы. Предстояло закончить планирование операций на март-май.

Вечером того же дня позвонил мне из Москвы один из заместителей Епишева, генерал-полковник Соболев Михаил Георгиевич.

– Саня, что ты там натворил? Характер свой показал? Так вот знай: как бы там ни было, я тебя уважаю. И еще будь в курсе: басурман Фикрят тебя предал. Сейчас вернулся Алексей Алексеевич от хозяина, ему было сказано, чтобы вычеркнул тебя из состава ЦК… Но ты не переживай. Твои настоящие друзья тобой гордятся.

Этот случай многое тогда перевернул в моей душе. Я понял, что либо выстою, но меня отсюда уберут, либо окажусь сломленным.

…Бандитов-насильников судили, нескольких приговорили к высшей мере наказания. Остальных к большим тюремным срокам.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Хмурым вечером 22 марта 1981 года в одном из кремлевских зданий, в так называемой Ореховой комнате собралось немногочисленное по составу присутвующих совещание по проблемам Афганистана. Ярко светила над их головами люстра – похоже, для того, чтобы помочь им внести полную ясность в оценку советского присутствия в Афганистане.

Итак, за большим круглым столом – первый заместитель министра обороны Маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов, первый заместитель начальника Генерального штаба ВС СССР генерал армии Сергей Федорович Ахромеев, командующий Туркестанским военным округом генерал-полковник Юрий Павлович Максимов, чрезвычайный и полномочный посол СССР в Афганистане Фикрят Ахмедзянович Табеев, представитель КГБ в Афганистане генерал-майор Виктор Николаевич Спольников и я – Главный военный советник в Афганистане, первый заместитель Главкома сухопутных войск генерал армии Александр Михайлович Майоров.

За тем же столом, рядом с ними – четыре члена Комиссии ПБ ЦК КПСС по Афганистану: ее глава Председатель КГБ СССР, член Политбюро ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов; член Политбюро ЦК КПСС министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко; член Политбюро ЦК КПСС министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Федорович Устинов и кандидат в члены ПБ ЦК КПСС секретарь ЦК КПСС академик Борис Николаевич Пономарев.

О времени проведения в Москве этого совещания и о вопросах, которые предстояло на нем обсудить, в Кабуле стало известно сразу после выступления Бабрака Кармаля на партийном съезде в Кремле – не преувеличу, если скажу, что для нас оно было сенсационным. Нам стало понятно, что отныне руководящей идеей становится скорейшее окончание войны, ибо, согласно выводам, сделанным афганским лидером, война практически завершена и в стране установлена твердая народно-демократическая власть, мир и покой царят за дувалами простых смертных мусульман и во дворцах провинциальных и столичных властителей. Аплодисменты, конечно, отгремели, а вот как в действительности победно закончить войну – это оставалось для нас острейшей проблемой. Выполнить план боевых действий на март-май, укрепить границы с Пакистаном и Ираном – это по-прежнему война на всей территории страны, огромные потери, лишения и муки всех воюющих по обе стороны революции: моджахедов, советских воинов, афганской армии и измученного войной афганского народа.

Конечно, мы по-прежнему владели инициативой, но душманы, обороняясь, копили силы за границей, чтобы с началом весны перебросить свои части и подразделения в Афганистан и перехватить у нас инициативу в боях.

Я откровенно поделился со своими боевыми товарищами мыслями, которые долго вынашивал и держал в тайне даже от самого себя, но теперь, в канун заседания в Москве Комиссии по Афганистану, на которое меня пригласили, эти мысли следовало еще и еще раз сверить с действительностью и, возможно, подготовиться к их изложению. Черемных, Самойленко и Бруниниекс поддержали меня, подготовив к совещанию необходимый справочный материал.

– Надо конька менять. С ним войну не выиграть, – настаивал Черемных.

– Поздно! – парировал Самойленко. – Теперь, после объятий с Леонидом Ильичем, это признанный вождь!

Илмар Янович был настроен оптимистически, как и подобает наследнику традиций латышских красных стрелков:

– В Крэмлэ найдут правильноэ рэшэниэ.

Уже не первый час идет обсуждение. Судя по всему, проблемы предстают сложными и запутанными, их возможное развитие не вполне ясно. Выступающие говорят много, но сколь-нибудь определенного и толкового изложения той или иной проблемы нет, потому и к ясным понятным выводам все никак не удается прийти.

Только один из присутствующих в Ореховой комнате не принимает участия в разговоре – сидящий за столиком у высокого окна перед телефонными аппаратами, очевидно, офицер КГБ.

Назову рассматривавшиеся на той встрече проблемы. Это военно-политическая обстановка в Афганистане, роль НДПА и руководства страны в ее стабилизации; положение в экономике, в армии, Хаде, Царандое, в среде интеллигенции; национально-племенная политика; прикрытие границы с Пакистаном и Ираном; ход земельной реформы. Главное внимание, естественно, обращалось на состояние вооруженных сил и ведение ими войны в целом и отдельных операций и боев; на поставки необходимых техники и материалов из СССР.

На столе передо мной лежали тогда две карты, датированные 21 марта 1981 года, и рабочая тетрадь в твердом красном переплете с записанными в нее необходимыми справочными данными. Члены Комиссии брали в руки карты, делая вид, что определяют свое отношение к ним. Лица их не выражали никаких чувств, и потому можно было подумать, что все им ясно и понятно…

Мне, кадровому военному, длительной службой приученному к ясному и определенному пониманию фактов, к предметному их обсуждению с определенными выводами, не вполне понятен был метод проведения данного совещания Юрием Владимировичем Андроповым. Я его просто не узнавал. Я неоднократно бывал у него на Лубянке, раз пять или шесть. И всякий раз я уходил с впечатлением, что имею дело с мудрым сановником, который без ненужного менторства втолковывал мне некоторые, пусть и прописные истины. Он всегда был приятен в разговоре. Темы бесед всегда ясно прорисовывались, хотя и подтекст было нетрудно обнаружить. И, несмотря на то, что я находился в кабинете руководителя политического сыска страны (а кадровые военные никогда не приходили в восторг от посещения этого места), я чувствовал себя комфортно и зачастую ловил себя на том, что с симпатией рассматриваю этого уже грузного, седовласого, с мучнистым лицом человека. Глаза его, однако, упрятанные за толстенными стеклами очков в роговой оправе, не выдавали истинного его отношения к собеседнику. Думаю, что и одной встречи с Андроповым хватило бы, чтобы сделать вывод о нем как о сильной личности, обаятельном и одновременно хитром человеке самого высокого государственного положения.