– Если встречу, то непременно, в особенности гимназиста.

– Чем он выделялся?

– Мне показалось, что в жизни он тихий и неприметный, а здесь перед приятелями голос повышал, словно хотел показать, что взрослый уже, а сам… – и он махнул рукой.

– Те двое запомнились чем—либо?

– Неприметные, только вот голоса и помню, словно в голове звучат.

Миша припомнил слова Путилина, когда тот рассказывал, что люди разные и память служит не всегда одинаково, вот некоторые из них лица встретившихся, хотя бы мельком, портретами оседают на всю жизнь, у иных в голове звучат голоса, а часть людского племени, отвернувшись, уже не могут вспомнить тех, с кем свела судьбы.

– Может быть…

– Нет, господин Жуков, голоса я запоминаю, а вот лица, увольте.

– Хотя бы помнишь, где они вышли?

– А что не запомнить? Между столицей и Ораниенбаумом пять станций. Стрельна, почитай, середина пути, остаются Сергий, где вы сели в вагон, и Лигово, вот там они и сошли.

– Точно помнишь?

– Точно, господин Жуков, точно. Я их ещё глазами проводил.

– Значит, заметил, куда они пошли? – С надеждой в голосе спросил Миша.

– Да, – улыбнулся кондуктор, почувствовал значимость, что сыскной агент почувствовал живой интерес, и после некоторой паузы сказал, – в буфет.

– Не путаешь эту троицу с другими?

– Никак нет, времени прошло всего ничего, а такими компаниями редко ездят молодые люди, они обычно в одинаковой одежде, то приятели в гимназической форме, то в цивильном, да и ведут всегда тихо и почтительно, а эти, – и он махнул рукой, – ведут себя, словно перепившиеся купчики, дорвавшиеся до лёгких денег.

– Да, – Миша достал из кармана фотографическую карточку, – не было ли среди компании этого?

Кондуктор внимательно посмотрел, потом покрутил в руках и уверенно заявил:

– Был.

Глава тридцатая. Свидетель

Семён, а попросту Сёма, ибо в силу возраста так его называли, толькоИван Кузмичотносился к сыну кузнеца, как к взрослому.

– Семён, ты уразумел, что я тебе сказал.

– Да, дядь Вань, уразумел.

– А значит, ты должен ответить на все вопросы господина Орлова, – староста только кинул колючий взор на дочерей, как те исчезли за дверью, – да не стой у двери. Подь сюда, – и он указал на скамью.

Сёма старался не смотреть на довольно молодого господина из самой столицы, но иногда украдкой бросит взгляд и быстро отведёт, несмелыми шагами приблизился к столу и присел на краешек скамьи, вытертой до блеска платьями и штанами.

Штабс—капитан не знал с чего начать. Допрашивать или вести беседы с людьми в возрасте или на крайний случай с гимназистами старших классов он умел, а вот с детьми тушевался и иной раз сбивался, всё казалось, что столь юные особы не до конца осознают серьёзность расспросов и поэтому не очень доверяют, рассказывая мелочи и утаивая главное.

– Ну, – в голосе мальчишки звучал вызов, словно он, наконец, набрался смелости и теперь готов разговаривать со столичным щёголем.

– Семён, – рявкнул староста и погрозил пальцем. Штабс—капитан умоляюще посмотрел на Кузмича, тот понимающе усмехнулся. – Семён, с тобой господин Орлов имеет желание поговорить, как с понимающим мужчиной, а не с неразумным дитятей. Ты уразумел?

– Да, – кивнул головой в миг преобразившийся мальчишка, ставший похожим на взрослого человека с детской фигурой и лицом.

– Я не хочу ходить вокруг да около, – теперь Василий Михайлович устремил испытующий взгляд на кузнецового сына, который стал серьёзным, насупив губы. Наверняка, подражал отцу. – Ты слышал об убиенном, найденном подле станции?

– Угу, – кивнул Семён и поправился, – слышал. – и бросил вопросительный взгляд на Кузмича, который закрыл глаза, мол, отвечай по совести и без утайки.

– Не буду говорить, что всё сказанное тобой важно для поимки злодеев, я думаю об этом, ты знаешь не менее моего, – штабс—капитан на секунду умолк, – расскажи, что знаешь.

– Ну, это, – выдавил Семён, сжал губы и произнёс, – иной раз мы бегаем на станцию, любопытно поглазеть за паровозами, как они начинают пыхтеть, с натугой трогаясь с места. Любопытно ведь, – вроде бы, как оправдываясь, продолжил, сморщив лоб, мальчишка.

– Это—то понятно, – провёл пальцем по щеке Василий Михайлович, староста нахмурился, – а что ты видел в тот день?

– Какой? – Спросил Семён и тут же осёкся. – Ну, в тот.

– Да не тяни ты, —пристукнул ладонью по столу Кузмич.

Мальчишка тяжело задышал.

– Иван Кузмич, – с упрёком в голосе тихо промолвил штабс—капитан. Староста, сжав губы, отвернул взгляд к окну. – Рассказывай.

– По лесочку трое шли, мирно беседу вели, смеялись, словно байки друг дружке травили. Потом тот, что повыше, он позади гимназиста шёл, выхватил из кармана то ли верёвку, то ли тонкий ремень, я и не разглядел, до ужаса страшно стало.

– Что потом?

– Ну что? Накинул гимназисту на шею и давай душить, тот захрипел. Руками сперва замахал, начал хвататься пальцами за верёвку. Потом так протяжно всхлипнул, что даже мурашки у меня по спине побежали, жуть такая, и наконец, бедолага обмяк. Видно, дух отпустил.

– Что делал третий?

– Третий? Ах, третий! Дак ничего, только приговаривал «сильнее дави, сильнее».

– Далее.

– А потом мы, как рванули…

– На весь лес, небось? – Снова встрял в разговор нетерпеливый староста.

– Вот и нет, – обиженно надул губы Семён и по взрослому сложил руки на груди, – бежали, как мыши, страх давил, что догонут изверги.

– И всё?

– Не—а, – и снова Семён посмотрел на старосту, словно спрашивал разрешения на продолжение, но Иван Кузмич безучастно смотрел в окно.

– Когда страх прошёл, – продолжил за мальчишку Василий Михайлович, – и любопытство взяло верх, ты вернулся?

– Так и было, – опустил взгляд кузнецов сын, – но убиенный был уже без головы.

– Испугались, небось?

– Ещё как!

– Отчего же взрослым не сказали?

– Боялись, что заругают и по шее надают.

– Стоило бы, – пробурчал староста.

– Ты бы признал убийц? – Спросил штабс—капитан, прищурив глаза.

– Не знаю, – признался Семён, – так страшно было, что не разглядывали мы этих нетопырей.

– А я понадеялся, что надёжных свидетелей заполучил, – посетовал Василий Михайлович, но староста заметил лукавство в глазах столичного гостя. Подзадоривает мальчишку, ишь какой чувствительный, и тоже усмехнулся.

– Ну, не могу вспомнить, лица их, словно чернотой подёрнуты.

– Может быть, если увидишь их в том же платье, узнаешь.

Мальчишка передёрнул плечами, мол, не знаю.

– Что, Иван Кузмич, – обратился сыскной агент теперь к старосте, – не смею более тревожить вопросами, может быть, когда арестуем этих злодеев, то и поможет нам Семён своей памятью.

– Поможешь? – Сдвинул брови Иван Кузмич.

– Помогу, – выдавил из себя на выдохе кузнецов сын, – попробую.

– Ступай, – сказал тихим голосом староста, – ступай, чай заждались сотоварищи, гадают, небось, что за пытку тебе устроили.

Когда Семён скрылся за дверью, в горнице среди возникшей тишины оставшиеся задумались о своём, расследование, хотя и продолжалось, но двигалось малым шагом, что казалось, никогда не завершится и молодые люди успеют состариться к тому времени, когда их настигнет возмездие.

Глава тридцать первая. Паровозы, вагоны, суета…

– Значит, был, – повторил вслед за кондуктором Миша.

– Вот об этой личности могу сказать точнёхонько, – ноздри железнодорожного служащего раздулись, словно у гончей на охоте, – присутствовал он среди молодых людей и именно он был в гимназической форме.

– Значит, они пошли в буфетную?

– Я видел, что они направились туда, а, – кондуктор на миг задумался, – а зашли ли они туда, не могу знать.

– Хорошо, – в воздухе прозвучало безликой интонацией, – сошли в Лигово и, будем считать, направились в буфетную?