Василий Михайлович не стал противиться предложению, прошёл за мужчиной в дом. Пройдя через сени, Орлов наклонил голову, чтобы не удариться о верхнюю балку двери и переступил через порожек, перед сыскным агентом была светлая горница, освещённая четырьмя окнами – по два на стену и между ними в «красном углу» икона. Штабс—капитан осенил себя крестным знамением, что подметил хозяин и улыбнулся в усы.

– Здравия желаю, вашбродь, – сощурил глаз хозяин, прикидывая, как именовать гостя.

Орлов в ответ только кивнул головой.

– Проходи, благородие, – мужчина, а это, как понял сыскной агент, был Иван Кузмич.

– Благодарю, – Василия Михайловича не покоробило это «ты», он привык на службе ко всякому. Иной раз за это «ты» спуску не давал, а здесь другой случай. Да и притом хозяин сразу вызывал какое—то непонятное чувство, но более облечённое в форму доверия.

– Садись, – хозяин указал рукой на лавку, стоящую вдоль стены.

Орлов не стал упрямиться, присел, положив руки на отполированный за долгие годы рукавами домашних стол.

– Не желаешь, чаю, вашбродь? – Мужчина даже прищурил правый глаз в ожидании ответа, словно прикидывал, что за птица такая этот пришедший господин.

– Не откажусь, – лицо штабс—капитана не выражало никаких эмоций, казалось непроницаемым, высеченным из бледного куска мрамора.

– Манька, Катька, подить сюды, – повернул голову Иван Кузмич в сторону двери.

Не прошло и секунды, как послышались лёгкие, почти беззвучные шаги, шуршание юбок и в проёме двери показались две девушки – обе со светлыми волосами, ямочками на заалевших щеках и смущёнными улыбками на лицах, хоть и смотрели на хозяина, но украдкой косили глаза на гостя, сидевшего на скамейке. Вначале Василию Михайловичу девчата показались близняшками, но внимательно присмотревшись, он отметил, что одна чуть повыше другой, разрез глаз – у одной открытый взгляд, у второй – чуть с прищуром.

«Погодки», – подумал сыскной агент.

– Самовар и побыстрей, – гаркнул Иван Кузмич и сам сел напротив штабс—капитана, начал с какой—то назойливостью и бесцеремонностью рассматривать гостя, видимо, ожидая, как тот отнесётся к хозяйской выходке. Василий Михайлович обеспокоенности не выдавал, ибо был спокоен. Одно время пришлось ему с солдатами сидеть в засадах, которые не было возможности покинуть сутками, вот и приходилось вести себя, словно мышь, почувствовавшая лисицу.

На столе появился самовар, по горнице поплыл запах берёзы, вслед за ним два стакана в медных подстаканниках, две миски: одна – с пирожками, вторая с блинами, горшок со сметаной.

– Милости просим, – Иван Кузмич подставил стакан под кран самовара и повернул ветку. Вода, обдаваемая паром, полилась тонкой струёй, – чем богаты.

– Благодарю, – произнёс Василий Михайлович и безо всякого стеснения подвинул стакан к самовару, после того, как наполнил до краёв сосуд, поднёс к носу и вдохнул запах. Чай, на удивление, оказался душистым и ароматным, Иван Кузмич не скупился тратить деньги на хороший продукт.

– Петряевский? – Спросил штабс—капитан.

– Он, – довольно улыбнулся хозяин, благодушествуя очередным глотком и тем, что гость оценил по достоинству горячий напиток. Иван Кузмич все—таки настороженно посматривал на гостя, хотя и лёд первого отчуждения начал таять.

– Расторопные хозяйки, – Василий Михайлович смотрел в прищуренные глаза старосты.

– Угу, – то ли горячий чай не давал произнести другое, то ли испытания столичного барина не кончились.

Штабс—капитан взял с миски ломоть пирога, который на удивление был вкусным.

– Да к тому же и знатные поварихи.

– И это есть, – хозяин запустил в бороду пальцы с коротко стриженными ногтями, видимо, все—таки испытывал приезжего, а Василий Михайлович не торопился задавать интересующие вопросы, спешка во всяком, даже незначительном деле не всегда приносит ожидаемый результат.

Иван Кузмич по непроницаемому лицу сыскного агента не мог прочесть, какие все—таки чувства того одолевают, а штабс—капитан и не стремился выказать состояния, в котором находился в эту минуту.

Наконец, Иван Кузмич поставил стакан на стол, отодвинув от себя, стряхнул застрявшие хлебные крошки с бороды. Складывалось впечатление, что не иначе, как готовится к какому—то действу.

– Я, – начал он и в глазах мелькнул огонёк, – вижу, мил—человек, не для пустого разговора ко мне пожаловал, а с сурьёзными намерениями, – и позволил себе улыбнуться, устремив указательный палец куда—то в потолок, – наподобие жениховских.

– Есть такое. – Василий Михайлович продолжал отхлёбывать маленькими глотками чай, продолжая «тянуть одеяло в свою сторону».

– Н—да, – протянул хозяин, отмечая выдержку именно этого столичного гостя, в обычае приезжающих всегда повышать голос, показывая, что они люди занятые и им недосуг ни чаи распивать, ни «лясы точить». Им сразу же подавай на блюде то, чему проявлен интерес и заради чего приехали. – Не разговорчив ты, барин.

Штабс—капитан пожал плечами.

– Вы, Ваше благородие, из сыскных? – С лица Ивана Кузмича схлынула наигранность и теперь перед Василием Михайловичем сидел умудрённый жизненным опытом пожилой человек, который иногда устаёт от роли простака.

– Да, – кивнул Орлов, – из сыскных.

– Господина Путилина?

– Верно, Ивана Дмитрича.

– Мы, хотя и не столичные, но земля слухами полна, наслышаны о сыскном, наслышаны.

Василий Михайлович не выказывал удивления – сыскное отделение было образовано по образцу Франции и Англии, с учётом российского колорита, никто не верил, даже министр внутренних дел, что приживётся в столице такой департамент. А вот и нет, даже в уездах разговоры о громких делах бывали занятными и обрастали такими подробностями, что иной раз невозможно отделить правду от вымысла.

– Иван Кузмич, не буду лить воду, приехал, однако, не чаи распивать, хотя отменного качества, за что благодарю. Ты говоришь, земля слухами полнится, так вот прослышал я, что местные детишки видели то, что не для их глаз было.

– По верному адресу, Вашбродь, пришли.

– Василий Михайлович, – подсказал штабс—капитан имя—отчество.

– Василий Михалыч, – повторил вслед за сыскным агентом староста и дополнил, на миг задумавшись, – по верному адресу.

Орлов не торопил, иной раз торопливость дорого стоила. Лучше немного подождать и тогда либо человек сам расскажет, что хотел скрыть, либо никакими цепями из него не вытащить.

– Мне понятна ваша озабоченность, – вот это «вы» показывало, что штабс—капитан на верном пути, – Василий Михалыч. Когда мужики после возлияния что—то не могут поделить, это для меня понятно. Хмель не такие вещи с человеком выделывает, иногда и в зверя превращает, а здесь, – он махнул рукой, словно сам являлся свидетелем злодейства, что свершилось в лесочке. – Когда барчуки друг дружку, как баранов татары режут, то тут голова идёт кругом. Неужели свет сошёл с ума?

– Не то, чтобы и вправду сошёл, но порой такое чувство возникает.

– Манька, Катька, – не оборачиваясь крикнул староста и, видимо, почувствовал спиною, как они появились в проёме двери, – быстро за Сенькой, кузнецовым сыном. Одна нога тут, другая… Живо.

Они молчали, слышно было, как где—то залаяла собака, замычала корова. Иван Кузмич выбивал пальцами по столешнице какую—то мелодию, больше напоминавшую марш.

– Служил? – Спросил штаб—капитан.

– Не довелось, – ответил хозяин, – вместо меня другому билет достался. А вы, Василий Михайлович?

– Дела давно минувших дней, – сказал сыскной агент и улыбнулся.

– Крым?

– Нет, тогда я бы молод, Николаевское училище гвардейских юнкеров, – Орлов посмотрел в глаза хозяину, – а потом Кавказ.

– По своей воле? – Удивился Иван Кузмич.

Послышались голоса и в горницу вошли трое – девушки и между ними, как под конвоем, малец лет десяти – одиннадцати. Рыжий, словно белка, веснущатый, с грязными руками, которыми пытался отбиться от дочерей старосты, что силой его приволокли.