Сразу после праздника на остров прилетел вызванный для необычной операции ИЛ-14. Жившего на свалке вконец обнаглевшего Наглого Типа обездвижили, с великим трудом затащили в багажное отделение. Через несколько часов ИЛ-14 приземлился на дрейфующей льдине, за тысячи километров от острова, в районе Северного полюса. Там-то и выпустили медведя на все четыре стороны.

Уезжая на материк, я попросил знакомых сообщить мне, если Наглый Тип вдруг опять объявится в поселке. С тех пор минуло полгода, но письма я так и не получил. Но надежды не теряю. Ведь как-то отыскивают голуби свой голубятни за тысячи верст? Белый медведь ориентируется в родной Арктике с такой же поразительной точностью. А прошагать вечному страннику ледяного безмолвия каких-то две-три тысячи километров нетрудно.

МИ-4 перебрасывал отряд поисковиков на новую точку работ. Это была последняя «выки- душка», и здесь нам предстояло жить и работать около двух месяцев, до конца полевого сезона.

Внизу тянулась Северная Камчатка, край удивительный, ни на что не похожий, кусок иной планеты, упавшей на Землю. Сотни тысяч лет назад в этих местах бушевали геологические потрясения, катастрофы. Взрывались вулканы. Трескалась, как яичная скорлупа, земля. Из кратеров вулканов, трещин извергалась магма, огненно-жидкая масса, туча пепла. Постепенно могучие подземные силы передвинулись на юг полуострова. Нет-нет и дадут они о себе знать и в наши дни. А на севере земля успокоилась надолго, быть может, навсегда. И с тех далеких времен остались памятники — немые свидетели былого разбоя: строго конической формы сопки со срезанными вершинами — погасшие вулканы, окаменевшая ноздреватая магма на склонах и у подножий.

Хребты, долины, сопки, хребты, долины, сопки... В долинах — речка или ручей; кристальной прозрачности вода в белых бурунах неслась с гор с бешеной скоростью. Что это за водичка, я недавно испытал на собственной шкуре. В маршруте довелось переходить неглубокую, по колено, речку. Правая бахилина возле лодыжки была разорвана, резинового клея в отряде не оказалось, забыли в центральном лагере. Снял бахили- ну, стянул портянку и зашагал на другую сторону. На середине реки нога ниже колена онемела, как от наркоза. Кое-как выбрался на берег. И колотил по ноге кулаками и щипал — безполезно, не чувствую боли. Даже струхнул. Лишь минут через десять ожили застывшие капилляры, и началось яростное жжение.

В долинах теснилась плотная тайга. Лиственницы, ели, согнутые в три погибели каменные березы, карликовые ивы. На склонах эти деревья не росли. Их оцепил стланик-кедрач, невысокое, в полтора-два человеческих роста, дерево, ствол и мохнатые лапы которого, спасаясь от жестоких камчатских ветров, стлались по земле. Выше и стланик не рос. До самых вершин —

беспорядочное нагромождение больших и малых камней. Камни, камни, камни... Они покрыты дегтярно-черной и твердой коркой, которая трещит под сапогом, как ореховая скорлупа. Эта «корка» — живой организм, разновидность камчатского мха. На черном фоне камней белели узенькие дорожки — выбитые копытцами тропы снежных баранов.

Перевалив очередной горный хребет, Ми-4 вышел в долину и полетел над быстрой рекою, рывками снижаясь. Через несколько минут машина должна была приземлиться.

Глядевший в иллюминатор Борис, начальник отряда, рослый бородатый мужчина, работавший на Крайнем Севере двадцатый полевой сезон, со студенческих лет, вдруг резко поднялся, пробрался по груде рюкзаков к пилотской кабине и прокричал:

— Командир! Развернись на сто восемьдесят! В реке какая-то зверюшка тонет!..

— Уж не мышка ли полевка? — раздалось в ответ из кабины.

Борис не понял иронии:

— Нет. Кое-что покрупнее.

Надо знать нашего начальника отряда, чтобы понять по меньшей мере странную его просьбу — ради какой- то попавшей в беду зверюшки изменить линию полета машины. В зверей и птиц он буквально влюблен и знает о них больше иного зоолога и орнитолога. Он может часами с просветленным лицом слушать пиликанье синицы или наблюдать, как лущит орехи белка. Его московская квартира смахивала на зверинец. В ней обитали: арктический суслик евражка, летяга, обыкновенная белка, похожий на обугленную головешку северный ворон, четко говоривший каждому гостю: «Прривет!», горностай и даже рысенок с волчонком. Правда, рысенка с волчонком пришлось подарить зоопарку, потому что подросшая лесная хищница однажды через приоткрытое окно проникла во двор и перерезала всех вышедших на прогулку хозяйских кошек и собак, а таежный гангстер, скучая о тайге, выводил по ночам такие арии, что на Бориса написали жалобу в ЖЭК.

Командир экипажа выполнил просьбу начальника отряда. Не видя его за стеною кабины, я представлял саркастическую улыбку на лице вертолетчика: ладно, мол, сделаю одолжение, раз ты «с таким приветом». Машина развернулась и легла на обратную линию полета. Мы прильнули к иллюминаторам.

Вскоре среди белых бурунов и повсюду торчавших из воды острых камней я увидел круглую голову с длинными острыми ушами и часть серебристо-рыжего туловища с резкими черными пятнами на шкуре. Это была рысь. Быстрое течение тащило зверя по стремнине, не прибивая ни к тому ни к другому берегу. Изредка он выбрасывал лапы, цеплялся когтями за проплывавшие мимо камни, но удерживался на одном месте считанные секунды, не в силах сопротивляться бешеному напору воды. Попавшая в страшную ловушку рысь то и дело раскрывала ярко-красную пасть — кричала, но грохот вертолетного двигателя, режущий свист винта заглушали панический крик.

Борис встал на железную перекладину лестницы, просунул голову в пилотскую кабину. Горячо жестикулируя, он уговаривал командира экипажа посадить машину, чтобы попытаться спасти зверя.

Уговорил. Ми-4, намного обогнав плененную рекою рысь, пошел на посадку.

Машина опустилась на каменистую косу. Еще не перестал вращаться винт, а начальник отряда, пригибаясь под лопастями, с топором в руке выпрыгнул из багажного отделения и побежал к плотной таежной стене. Один за другим мы ступили на землю, подошли к воде. Стояли, до боли в глазах вглядывались в горящую солнечными бликами реку, высматривали зверя.

Борис между тем вырубил длинную жердь, пристегнув верх бахил к поясному ремню, пошел в реку. Шел он осторожно, боясь поскользнуться на осклизлых донных камнях и упасть. Жердь перекинул через плечи, как коромысло. В одном месте течение сбило начальника отряда с ног, но, окунувшись с головой, он сумел подняться и вновь стал продвигаться к стремнине. Наконец в мокрой, отяжелевшей одежде Борис достиг середины. Прислонился боком к лобастому валуйу, торчавшему из реки, приготовил жердь. Там, где он стоял, было довольно глубоко, вода скрывала его по пояс. Я живо представил, каково ему сейчас в ледяных струях...

Напряженно смотрели на реку. Ждали. Первым рысь увидел молоденький бортмеханик.

— Вот она! — прокричал он.— Левее порожка мелькнула... Опять!

Вглядываясь в солнечные блики, я наконец увидел четвероногого пленника, точнее, лишь круглую остроухую голову зверя. Она то показывалась над бурунами, то ненадолго исчезала под водой. И только теперь до слуха донесся крик. Он был слабый, осипший и едва покрывал шипение бурунов, беспрерывное бормотание светлых струй. Так однажды под окном моей московской квартиры кричала тяжело раненная кошка, попавшая под колеса автомобиля...

Борис выставил жердь. Он держал ее над поверхностью воды, как держат копье. Рысь ближе, ближе... Поймет ли зверь, зачем протянута жердь? А поняв, доверится ли своему извечному врагу — человеку?

Мы замерли. И вот хищник вровень с человеком. Жердь в руках Бориса пружинисто дернулась. Рысь ухватилась за конец передними лапами и зубами. Стоя на одном месте, начальник отряда медленно развернулся, протащил зверя по воде. Затем так же медленно, приподняв жердь, направился к берегу. Рысь висела на ней, как гимнастка. На мели она, круто выгнув спину, сорвалась в воду, тяжело запрыгала на берег, а когда выбралась на сухое, растянулась на мелких камнях косы. Силы оставили ее.