Но она не слышала:

— Мне не надо было ввязываться, но прошлое иногда берет свое. Мой брат попросил меня об этом. Затем я… влюбилась в тебя, Джим.

Я слышал, как Ле Брев стиснул зубы, и комната затихла. Где-то в городе люди спали, жили своей жизнью, но в данный момент настоящая жизнь проходила здесь, отделенная от мира полицейским окружением, словно заразная болезнь.

— Как часто ты видела Анри?

— Я была его связью с внешним миром. Он прятался в этом доме. После того, что случилось с нами, когда мы были того же возраста, что и твои дети. Подвал был его укрытием.

— Кто построил его?

— Моя мать, еще до того, как потеряла рассудок.

Тихим голосом Эмма спросила:

— Что Анри попросил тебя сделать?

Эстель посмотрела на свою соперницу, на женщину, у которой она хотела отнять меня.

— Мама очень страдала, у нее начались галлюцинации. Она не узнавала Анри, и это мучило его. Она требовала детей — она звала нас как детей. И Анри сказал, что если мы найдем подходящих детей, они вернут ей рассудок.

— Вы надеялись вылечить ее? — удивленно подняла брови Эмма.

— Нет, просто хотели дать ей немного счастья в ее последние дни. Вы были свидетелями того, как она живет, не видит даже дневного света.

Мои собственные дети внимательно слушали, и я понял, что им нужно знать правду, если она поможет им забыть эти страшные дни.

— Каким же образом возникла эта идея?

— Я отвечала за усадьбу мамы, занималась и сдачей дома внаем. Анри решил, что мы можем найти детей, указав возраст для агентства. Вы ответили и идеально нам подошли. Срочный заказ английской семьи с двумя детьми. Девочка и мальчик, и возраст тот же самый. Я думала… надеялась… что им будет легче. Они не будут понимать языка, когда мы будем выводить их к маме.

— Ты похитила их.

— Со мной был Анри. Мы пришли ночью и взяли их на время.

— Взяли на время? Это же игра со смертью! Они отсутствовали больше трех недель. А ты еще вернулась и утащила их игрушки.

— Это Анри. Чтобы они не скучали. — Она говорила, как автомат. — Когда мать увидела их, она, казалось, воспряла духом. Она хотела, чтобы они остались, чтобы она могла всегда их видеть. И Анри умолял меня оставить их, иначе грозился покончить с собой.

— И ты согласилась, — с горечью выдохнул я.

Вмешался старый Раймон:

— Она пришла ко мне. Судя по ее умственному состоянию, у нее прогрессирующий сексуальный психоз… у нее шизоидный тип…

— А на нас тебе было наплевать?

— Клянусь, я хотела все рассказать тебе!

— Ты знала, где их содержат?

— Я думала, что они могут свободно передвигаться по дому. И не знала, что они в подвале.

— Врешь ты все.

— Нет, это правда, клянусь Богом. Я видела их только ночью. Мы играли с ними в доме. Спроси их, спроси.

— Играли?

Я вспомнил, какие напряженные у нее были дни, как поздно она приходила домой. Но где в ее объяснении правда, а где выдумка, я и сам не мог понять. Я переводил взгляд с Эстель на Ле Брева, Эмму и на детей, которые смотрели на нас, широко раскрыв глаза.

— Это правда, — вдруг вмешалась Сюзанна. — Мы играли в „монополию“. И смотрели телевизор, но все программы шли на французском.

— Клянусь тебе, я не ожидала, что все так кончится. Я не просила тебя приходить к нам в газету. И не хотела брать у тебя интервью, — говорила она про тот злосчастный день в Понтобане, когда она сидела в солнечном свете, а я попросил ее о помощи.

Ле Брев взял инициативу в свои руки:

— Ну ладно. Достаточно. Мы потом проведем допрос. Не здесь.

Но я продолжал обвинять ее:

— Ты содержала моих детей… как животных.

И здесь она наконец заплакала, закрыв лицо руками, ее тело сотрясалось от рыданий:

— Я не хотела причинить им боль, но не могла не считаться с Анри. Мать и брат так же дороги мне, как тебе твоя семья.

— Ты похитила детей и оставила там, а затем узнала, что мы их ищем.

— Я не знала, как остановить тебя.

— Как ты забрала их из нашего дома?

Я опять прижимал их к себе, Сюзи и Мартина, детей, вернувшихся из ада.

Раймон сказал:

— Она приходила ко мне… за снотворным.

Я повернулся к Ле Бреву:

— Вы тоже помогали ей?

Слабы голосом Эстель произнесла:

— Старший инспектор Ле Брев ничего не знал.

— Но вы что-то подозревали, — наседал я на него. — Вы отвели меня на поляну, где произошел пожар.

Ле Брев перебил меня:

— Эстель Деверо, вы арестованы. Предупреждаю вас, что вы имеете право ничего не говорить.

Один из его людей подал наручники, которые свисали с его пояса, как маленькие петли от виселицы. Я наблюдал, как он надевает их на руки Эстель.

Инспектор склонил голову, глядя, как ее уводят, но роль, которую сыграл он сам, представлялась мне не менее важной. После того как увели Эстель, я повернулся к нему:

— Вы знали о Сультах. Я разговаривал с вашим другом Элореаном, которого они купили. Вы солгали мне, что во время пожара дети погибли.

Я подошел к нему и уставился на его подобранную маленькую фигурку. Он подождал, пока стихнут шаги в коридоре и закроется входная дверь. Заработали моторы машин. И затем мы остались одни, Ле Брев, Эмма, дети и я. Старый Раймон плюхнулся в одно из своих потертых кожаных кресел.

Ле Брев обратился к Эмме:

— Мадам, не могли бы вы спуститься с детьми вниз? Мы присоединимся к вам через несколько минут.

— Хорошо, — согласилась Эмма.

— Папа, не задерживайся. Мы хотим домой.

Мы стояли друг против друга, я и Ле Брев, еще недавно задиристый и самоуверенный инспектор, который вытянул короткую спичку в розыгрыше. Сейчас он казался меньше и мрачнее, был какой-то приниженный.

— Месье, вы должны понять, что быть черным не всегда легко. Для нас всегда ставятся лишние барьеры. Предрассудки, вы понимаете?

Я понимал, но промолчал.

— Итак, я хотел продолжать службу в полиции. Мой отец был полицейским, — с гордостью сказал он. — В Тулузе, до войны.

— Я знаю. Я разговаривал с вашей женой Нинетт.

Он улыбнулся:

— Когда вы остались, чтобы самому взяться за расследование, я подумал, что вы хотите запутать следствие.

— А я обнаружил, что вы живете в роскоши.

Он занервничал, затем разозлился:

— Послушайте, месье, вы знаете, сколько мне платят? Триста тысяч франков в год. Неужели вы думаете, что на это можно прожить? Как я мог содержать Нинетт на эти деньги? — Он рассмеялся мне в лицо. — Отнюдь нет, сэр.

— Поэтому вы занимаетесь шантажом?

— Шантажом? — Он опять рассмеялся. — Не будьте так глупы. Я не сделал ничего плохого, кроме того, что закрыл глаза на одно маленькое нарушение. Ничего незаконного. Когда мы с Элореаном были молодыми полицейскими — как те парни, которых вы здесь видели, — мы расследовали гибель ребенка, который сгорел в лесу. Это было тридцать семь лет назад, в пятьдесят третьем году.

— Я знаю. Кто это был?

Он пожал плечами:

— Цыганенок. Сульты, Анри и Елена, собирали вокруг себя бедных детей для своих садистских игр. Одно лето они жили в том доме, который вы сняли. Они построили в лесу шалаш, привязали в нем этих детей и подожгли его. Один из них сгорел. Анри уже тогда был наполовину сумасшедшим. Говорили, что он даже пытался спасти того мальчишку и сам упал в огонь.

— Вы сначала утверждали, что погибли двое. В газетах тоже писалось, что двое.

— Конечно. Чтобы выручить Сультов. Мальчика Сультов, Анри, который был жутко обезображен, и его сестру. Мадам Сульт хотела защитить их обоих. И она могла заплатить. Им выправили другие бумаги. Смерть мальчика скрыли. Розы лежали на настоящей могиле. — Он указал на обессиленного Раймона. — Он может подтвердить это.

— У Анри Сульта была расстроенная психика, — отозвался доктор. — Садомазохизм.

— Вы уверены?

— Да. Это совершенно ясно. Даже в те дни Анри требовалось держать в изоляции. Он был опасен. Как и мадам, он так и не пришел в себя после войны.