Что мне делать?

— Эмма! С тобой все в порядке?

Стон, может, ее, а может, Сульта. И еще один, получеловеческий, полуживотный.

— Эмма! Ответь мне! — кричал я в темноте.

В ответ лишь молчание. Тогда я разбил окно и распахнул жалюзи — до земли метров восемь-девять, ничего не видно и не слышно. Соседняя комната оставалась другим миром. Адом. Я отступил назад и наткнулся на комод и мраморный умывальник.

Я нащупал какие-то ручки и, дернув за них, вытащил ящик, подручное орудие, до которого смог дотянуться. Я взял ящик и разбил его о железные поручни кровати. Дерево треснуло, и у меня в руках оказался метровый обломок.

Я стал колотить по двери, пытаясь пробить ее. Грохот мог разбудить и покойника, но дом словно вымер. Я подумал, слышат ли что-нибудь полицейские, находящиеся всего в нескольких сотнях метров от дома. Возможно, они привыкли к таким звукам в доме. Даже собаки не лаяли.

— Эмма! Анри! На надо, ради Бога…

Что не надо? Душить ее? Бить ее до смерти, добавить еще одно убийство? Что я знал об Анри и его отношениях с Эстель, об этом заговоре брата и сестры, таком скрытном и таком отвратительном?

— Не трогай мою жену! — кричал я.

И затем я услышал одиночный выстрел, последний звук разламываемого дерева и звон разбитого стекла — видимо, что-то выпало из окна.

Я опять позвал Шалендара, но он либо не слышал, либо не хотел слышать. Мой голос сорвался, и старый дом, казалось, наполнился его эхом, но в комнате, где я оставил Эмму, стояла тишина.

— Эмма? Анри? — слова повисли в воздухе, и тогда я бросился вниз, во двор.

Он лежал там, раскинув руки, голова раскололась о каменные плиты крыльца, кровь стекала из раны на виске. Наверное, он свернул шею и теперь валялся как соломенное чучело, с изуродованным лицом, обращенным к небу, одним глазом и безгубым ртом он словно насмехался надо мной. Анри Сульт не издавал ни звука.

Я побежал назад в дом, вверх по лестнице, к Эмме. Дверь в спальню раскрыта, и она стояла на пороге, с мертвенно-бледным лицом, но живая.

Слава Богу, слава Богу!

Я заключил ее в объятия:

— С тобой все в порядке?

Она дрожала, но вреда ей он не причинил.

— Все в порядке, Джим, — прошептала она. — Он сумасшедший, но меня не тронул.

Я прижал ее так, будто собирался никогда не отпускать.

— Что же случилось?

— Он вбежал и запер дверь. Думаю, кого-то искал. Когда он увидел меня, то, казалось, пришел в ярость, но пальцем меня не тронул. Я отбежала в угол. Он просто громил все, что попалось ему под руку. У него был пистолет, из которого он и застрелился. Затем он выпал из окна, и я открыла дверь.

— Господи Боже… Он не ударил тебя?

— Он искал кого-то другого.

Меня осенило. Я даже стукнул себя по лбу от досады, что не додумался до этого раньше.

— Да, дорогая. Пошли!

Думаю, что инстинктивно она поняла, что я имел в виду. Держась за руки, мы побежали по темной лестнице и по едва освещенному коридору в ту комнату, где произошла наша схватка.

Старуха сидела на кровати и, когда я повернулся к ней, улыбнулась пустой и бессмысленной улыбкой, как человек, окончательно потерявший рассудок и в то же время освободившийся от тяжкой ноши.

Я понял, что ошибся, решив, что Эстель может быть где-то здесь, и, подумав так, потерял драгоценное время.

— Пойдем, — сказал я, и мы помчались по дороге к воротам.

Деревья проплывали мимо нас, как мачты, целая флотилия корабельных мачт, безучастно наблюдая за нашим отчаянным бегом. Нам требовалась помощь, а эти полицейские проводили сейчас беспечно время за игрой в карты. Мы все бежали и бежали, моя искусанная собаками рука обжигала болью. Наконец-то показались сторожевые домики. Ворота в ад.

Когда мы подбежали, залаяли собаки. Жандармы держали их ради компании внутри.

Я заколотил в дверь и услышал первый разумный голос:

— Что? Кто там?

Я закричал, что нам нужна помощь. Мы уставились на одного из полицейских, который принимал участие в дневном обыске. Он был в рубашке с короткими рукавами и расстегивал на ходу кобуру.

— А, это вы. Старуха достала?

— Там стреляли.

К его чести, он сразу же вскочил и позвал напарника. Их оказалось там двое — один дежурил, другой отдыхал.

— Давайте быстрее, — торопил я. — Нужны фонари, аптечка для оказания первой помощи и носилки.

Мы свалили все это в машину и понеслись обратно по дороге. Анри Сульт лежал в свете фар, как забытая кем-то игрушка. Он не шевелился.

— Боже мой, — произнес молодой жандарм, показывая на его лицо.

— Закройте его, — попросила Эмма.

Он осторожно передвинул тело, чтобы осмотреть рану на голове. Единственный глаз Анри уставился на луну. Другой жандарм исходил рвотой в стороне.

— Накройте его одеялом. Мы вызовем врача и инспектора. У Шалендаров должен быть телефон.

Один из жандармов остался у тела. Мы с Эммой и второй жандарм взбежали по ступенькам и понеслись по другому коридору в комнаты Шалендаров. Я забарабанил в дверь.

Послышался слабый голос старика, которого мы разбудили, затем он открыл дверь и уставился на одетого в форму полицейского, и я почувствовал запах алкоголя. Шалендар напился.

Я взял его за грудки и стал тряси.

— Была здесь Эстель Деверо?

Сам того не сознавая, он покачал головой. Озадаченное выражение его лица при свете фонарей, должно быть, было неподдельным. Он увидел сзади меня Эмму.

— Не понимаю, месье.

— Включите этот чертов свет!

— Мадам говорит, что мы должны экономить. Она не любит много света.

— Включите свет!

Неохотно он подчинился, повернув выключатель на щитке в кухне. Желтый свет залил наши лица, а Шалендар в свете стал еще меньше и совсем дряхлым, лоб его покрылся от напряжения морщинами.

— Телефон? — спросил я. — Где телефон?

Он молча указал на гостиную позади себя, где все еще стояли на столе остатки вечерней трапезы и бутылка вина.

Жандарм пошел к телефону, а мы с Эммой повернулись к Шалендару:

— Дочь мадам? Ее зовут Эстель?

— Кто она? Кто? — Я колотил его спиной об стену, пока он не открыл глаза.

— Елена… — пробормотал он.

— Хорошо. — Я смотрел в его испуганные глаза. — Была ли здесь Елена Сульт?

Он сглотнул. Кивнул головой:

— Два дня назад, месье.

— Два дня?

— Да, месье. — Ему не представляло труда вспомнить это. — Вечером.

— Боже мой!

Она, должно быть, поехала сюда сразу же после того, как мы расстались, после нашей совместной поездки, когда мы не смогли проникнуть дальше ворот. Расставшись со мной в Понтобане, она, как видно, помчалась назад. Шалендар сам впустил ее в ворота, она сидела в машине, взятой напрокат. Она была в большой машине, сказал он, а не в маленьком зеленом „ситроене“, на котором обычно ездила. За детьми ли она приезжала и живы ли они сейчас?

Когда я отпустил его, он упал в кресло и закрыл голову руками.

— Что она хотела?

— Я не знаю, месье.

Она, наверное, поняла, что игра окончена, после того, как я посетил Гурдон. И какая игра: заговор вместе с полоумным братом — выкрасть и спрятать детей. И затем шок от встречи со мной, от необходимости взять у меня интервью, оттого, что я попросил у нее помощи.

Вопросы роились у меня в голове. Но зачем, зачем, зачем?

Я стоял, пораженный двойным открытием, узнав, кто она такая и что сделала, уверенный, что теперь что-нибудь найду: тела, улики, моих детей. Но где?

Вернулся молодой жандарм:

— Инспектор выезжает немедленно. Со „скорой“.

Я помню, что рассеянно кивнул, но после этого момента не могу восстановить последовательность событий. Должно быть, мы пытались выудить еще что-нибудь у Шалендара. Жандарм тоже вспомнил женщину с серебристыми волосами, которая подъехала на „пежо-604“. Шалендар попросил их пропустить машину. Она казалась очень спокойной, когда через час уехала с каким-то грузом на заднем сиденье.

— С грузом?

— Под одеялами, месье.