— О, Джим, не говори так! — Лицо Эммы побелело. — Пойдем отсюда, — она потянула меня за рукав, — это место действует мне на нервы.

Но я воспротивился:

— Никуда не уйду, пока не обыщем все закоулки.

Ле Брев тоже склонялся к этому. Его отряд устал, и двоим надо было возвращаться на ночное дежурство у ворот, но он упрямо настаивал на продолжении поисков.

— Ле Брев не сдастся, — заявил он, — пока мы все не осмотрим.

Впервые за все время мне захотелось обнять его, но оставшиеся пристройки дали нам не больше, чем колодец. В сарае с садовым инвентарем мы нашли старый велосипед, полностью заржавевший, и разные инструменты, брошенные здесь на растерзание времени. Шалендар объяснил, что сейчас у них нет сада — с тех пор, как мадам перестала выходить на улицу, примерно двадцать лет назад.

— Вы хотите сказать, что мадам Сульт не покидала дома все это время?

— Да, все эти двадцать лет.

Сараи, оставшиеся от старой фермы, приспособили под склады, а точнее, свалку всякого барахла. Мы заглядывали в эти заброшенные сараи, люди Ле Брева залезали на стропила. Они по кирпичику разобрали несколько печей для сжигания отходов, но этими печами не пользовались уже долгое время. Даже на старых прессах для отжимки оливок и винограда не сохранилось следов прошлых урожаев. Все место казалось запущенным, покинутым и мертвым, и даже ряд навесов, которые мы обследовали последними, не дал нам ничего, кроме пуговицы, позеленевшей от плесени, которая в свое время украшала какую-нибудь шинель.

Ле Брев повертел пуговицу в руках.

— Здесь были немцы? — спросил он старого Шалендара.

Эмма перевела мне:

— Он говорит, что во время войны его не было в этих краях. Он жил в Тулузе. Но думает, что сюда они не дошли.

Ле Брев отбросил ее в сторону и посветил фонарем по крыше. Его заместитель Констан сообщил, что люди устали.

— Согласен, согласен.

Он, словно Наполеон, больше заботился о своих войсках, чем о себе, и мы видели, что его тщеславие было уязвлено. Он выставил подбородок и посмотрел на меня.

— Завтра мы начнем прочесывать лес.

Они собрали инструменты и побрели назад к машинам. Во всем доме горела единственная лампочка в коридоре, ведущем в комнату мадам Сульт, но мы решили не возвращаться туда. Что-то в этой старой женщине, в ее безрадостной комнате заставило нас отдать предпочтение свежему ночному воздуху, где цокали цикады и мотыльки слетались на свет фонарей.

На ступеньках около входа в дом Ле Брев остановился. Перед ним выстроилась кавалькада машин.

— Вы не станете ждать, пока она проснется? — спросил я.

Он повернул свое упрямое лицо ко мне. Я всмотрелся в белки его глаз. Напуган. Он мог бы подождать сам или попросить Клеррара, в надежде извлечь из бормотания старухи что-то членораздельное; но в его глазах я видел страх, уязвимость, которую замечал и раньше. Он явно чего-то боялся.

— Не думаю, что это поможет. Неужели вы думаете, что она расскажет о мужчине с ножом?

— Можно спросить, куда делась обувь.

Эмма снова начала сомневаться во мне и вернулась на сторону Ле Брева. Он плотно сжал губы.

— Я вернусь завтра. Сегодня мы уже ничего не найдем…

— Вы не верите мне, инспектор, да?

— Я знаю только то, что вы мне сказали, месье. Завтра мы закончим с этим.

Он слегка кивнул, показывая, что с этим вопросом все, и оставил меня наедине с Эммой. Я быстро принял решение.

— Дорогая, возвращайся с ним, — попросил я. — Я хочу остаться. Если здесь есть что найти, я найду это во что бы то ни стало, раз уж я нахожусь во владениях Сультов.

— Нет, Джим, — голос Эммы дрожал. — Это опасно, не делай этого, пожалуйста, — умоляла она.

— Опасно?

Я крикнул полицейским, что остаюсь.

Ле Брев и Клеррар обернулись.

— Мы готовы к отъезду, месье.

— А я нет.

В темноте сверкнули ровные зубы инспектора.

— Вы что, хотите остаться здесь на ночь?

— Именно это я и собираюсь сделать, инспектор.

Он направился ко мне, а я смотрел на усталые лица его полицейских, которые выглядывали из микроавтобуса. Там же стоял и старый Шалендар, провожавший нас.

— Не думаю, что у вас есть на это разрешение мадам Сульт, — язвительно бросил он.

— У меня и прошлой ночью его не было, только возражала не она, а ваши крепыши.

Он натянуто рассмеялся:

— Они выполняют приказы.

— Хорошо. Я останусь здесь до тех пор, пока старая леди не проснется.

— Не надо, Джим. — Эмма тянула меня за рукав. — Давай уедем отсюда. Ну, пожалуйста.

— Я остаюсь, дорогая, — настаивал я.

— Месье, здесь нет кровати. И еды, — вмешался Шалендар, но он вроде не возражал.

— Уверен, что кофе найдется, — заметил я.

Он уставился на меня, затем его лицо растянулось в некое подобие улыбки, будто я здорово пошутил. Но Ле Брев не находил в этом ничего забавного:

— Не глупите, вы, без сомнения, устали. И расстроены. Я понимаю вас, но оставить вас здесь, месье, не могу.

Он протянул приглашающим жестом руку.

— Нет. — Я прирос к месту, где стоял.

— Месье, прошу вас, пройдемте в машину.

— Я остаюсь.

Он почувствовал мою решимость и внезапно сдался, пожав плечами.

— Ладно, оставайтесь. Это ваши проблемы. Мы вернемся завтра утром.

— Хорошо.

— Где вы будете спать?

— Неважно. Я просто хочу поговорить со старой леди.

Ле Брев повернулся к Шалендару:

— Вы слышали? Скажите ему, что это запрещено.

Шалендар покачал головой. Эмма, используя все свое обаяние, стала уговаривать его.

— Он говорит, что ему все равно, — перевела она.

— Но его жена ухаживает за мадам.

Я услышал циничные нотки в голосе Шалендара.

— Он говорит, что вы можете попробовать, если вам удастся, извлечь какой-то смысл из ее мычания. Она глухая и сумасшедшая, — пояснила Эмма.

Я победно повернулся к Ле Бреву. Все, что мне нужно — это сделать еще одну попытку, использовать последний шанс. Но я видел, что Эмме потребовалось собрать все свое мужество, чтобы еще раз добровольно войти в темные комнаты этого дома. Тихо она прошептала:

— Если ты останешься, Джим… то и я тоже.

— Мадам, я вам не советую… — начал было Ле Брев, но передумал. Он раздраженно подкидывал носком ботинка гравий.

— Дорогая, в этом нет необходимости, — сказал я Эмме. — Это страшно и к тому же спать нам негде.

— В комнатах наверху полно свободных кроватей, — возразила она.

— И перепачканных матрасов.

— Разве это имеет значение? — стояла на своем она.

— Хорошо, хорошо. — Ле Брев, казалось, уступил. — Это ваше дело. Я предупрежу охрану у ворот. Если передумаете, позвоните. Вы поняли?

— Поняли.

— И если что-нибудь будет не так… — Он погрозил мне пальцем.

— Почему что-то должно быть не так?

Он снова пожал плечами и развернулся, стремительный в движениях, как боксер. Мы наблюдали, как инспектор занял свое место в машине, где к нему присоединился Клеррар. Он не взглянул на нас, когда машины спешно завелись и исчезли из виду. Стояла такая тишина, что мы слышали, как вдали закрылись чугунные ворота. Мы остались одни.

Эмма взяла меня под руку. Ее губы шевелились в беззвучной молитве.

— О, Джим. Да поможет нам теперь Бог.

Я притянул ее к себе и поцеловал в макушку.

— Все в порядке, дорогая, я люблю тебя. — Но она дрожала. — Эмма, дорогая, что с тобой?

— Я не могу объяснить.

— Скажи мне…

— Не сейчас, не здесь. Пойдем в дом, — попросила она.

Свет в особняке погас. Был уже одиннадцатый час вечера, воздух посвежел. Мы стояли на ступеньках крыльца и смотрели на парк. Коварная луна, почти полная, отбрасывала причудливые тени. Вглядываясь в темноту, я не мог отделаться от мысли, что где-то там, среди деревьев, возможно, лежат мои Сюзи и Мартин. И уже ничем нельзя им помочь, даже не найти могил.

Эмма тяжело вздыхала рядом со мной:

— Это зловещее место… мне страшно.