— О чем они говорили, не помните?

Уильям снова взглянул на Спенса и сказал:

— Да, сэр. Его светлость говорили, что скажут кому-то о чем-то, если мистер Беллер не хочет этого сделать сам. Потом раздался ужасный грохот. Барабаны. И удар, словно выстрелили из пистолета. Все это слышали, сэр, внизу.

Элейн посмотрел на слуг. Мисс Паркер холодно сообщила, что его светлость, без сомнения, тренировался, словно для лорда Пестерна было привычным делом палить из револьвера дома, и что ничего особенного во всем этом она не увидела. Элейн почувствовал: она и Спенс вот-вот навяжут Уильяму свое направление мыслей, и заторопился с вопросами:

— Что вы сделали затем? — спросил он.

Как оказалось, Уильям был обескуражен звуком выстрела, но вспомнил про свои обязанности.

— Я пересек лестничную площадку, сэр, собираясь зайти в кабинет, но из гостиной вышла мисс де Сюзе. А потом — да, этот убитый джентльмен, он выскочил из столовой, и они встретились, и она сказала, что хочет поговорить с ним наедине, и они зашли в кабинет.

— Вы уверены в этом?

Уильям не имел никаких сомнений. Он, видимо, основательно подзадержался на площадке. Он вспомнил даже, что мисс де Сюзе держала что-то в руке. Он не может с уверенностью сказать, что именно. Какой-то блестящий предмет, с сомнением в голосе сообщил он. После того как она и джентльмен закрылись в кабинете, из гостиной вышла мисс Хендерсон и отправилась наверх.

— Вы оказали нам большую помощь, — поблагодарил Элейн, — и сами видите: ваш рассказ в точности совпадает с тем, что отобразил лорд Пестерн в своем графике. Я бы только хотел еще раз взглянуть на него. Фокс, будьте любезны…

Фокс деликатно передал листок и, пока Элейн изучал заметки лорда Пестерна, продолжил обрабатывать Уильяма методом, как он сам его называл, безболезненного извлечения информации. Все это должно быть ужасно для Уильяма, сказал он. Конечно, невозможно вмешаться в tete-a-tete[26], как бы тебе этого ни хотелось. Стоит только задуматься, и вдруг выясняешь, что жизнь — забавная штука. Взять хоть эту несчастную юную леди: светясь счастьем, она занята беседой с — он надеется, что не разгласит никаких секретов, если назовет его женихом, — молодым человеком и даже в мыслях не допускает, что через пару часов или около того он падет мертвым. Мисс Паркер и служанок явно тронули эти слова. Уильям же, красный как рак, только переминался с ноги на ногу.

— Она будет ценить на вес золота каждое слово из того последнего разговора, уверен в этом, да, каждое слово, — сказал Фокс и испытующе посмотрел на Уильяма, а тот после долгого молчания вдруг громко изрек:

— Я бы не заходил так далеко в своих предположениях, мистер Фокс.

— Будет так, Уилл, как говорит мистер Фокс, — спокойно заметил Спенс, но Фокс перебил его:

— Неужели? Вы бы не заходили? Почему? — голос Фокса стал ласковым.

— Потому что, — смело отвечал Уильям, — они ругались.

— Уилл!

Уильям повернулся к своему шефу.

— Я обязан говорить правду, мистер Спенс, разве не так? Во всяком случае, полиции.

— Ты должен заниматься своим делом, — сказала мисс Паркер с нажимом, и Спенс пробормотал что-то, изображающее согласие.

— Прекрасно, я лично уверен в том, что не хочу быть втянутым в чужие делишки, — задиристо возразил Уильям.

Фокс изобразил крайнее добродушие, отметил исключительную наблюдательность Уильяма, воздал должное лояльности и сдержанности мисс Паркер и Спенса. Не вполне точно придерживаясь правовой стороны процедуры дознания в полиции, Фокс сообщил, что любое сделанное кем-либо здесь и сейчас заявление, в силу некоей таинственной алхимии, снимает с такого лица всякое подозрение в причастности. Через минуту-другую он уже знал, что востроухий Уильям, продолжая обретаться на лестничной площадке, видел, как Ривера прошел в бальный зал, и слышал почти целиком его ссору с Бризи Беллером. Против этого сообщения ни Спенс, ни мисс Паркер возражений не имели, и стало достаточно ясно, что они тоже все слышали. Выяснилось, что и мадемуазель Гортензия не в силах скрывать переполняющие ее сведения. Однако она смотрела на Элейна и адресовала свое сообщение именно ему. У нее был своеобразный дар, даже особый талант, свойственный многим ее соплеменницам, выходцам из деревни, демонстрировать, ничего специально для этого не предпринимая, осознание собственной привлекательности и привлекательности — уже для нее — того мужчины, с которым она говорит. Элейн — так, казалось, считала она — прекрасно понимает, что она была доверенным лицом молодой госпожи. Месье Дюпон, до сего времени хранивший полное молчание, изобразил на своем лице безусловное согласие и заявил, что, ясное дело, отношения между служанкой и ее хозяйкой имели деликатный и конфиденциальный характер.

— В связи с этим I affair Rivera…?[27] — уточнил Фокс, намеренно перейдя на французский.

Гортензия повела плечиками и слегка покачала головкой. Она снова адресовалась к Элейну. Несомненно, этот месье Ривера пылал страстью. Это было видно с первого взгляда. И мадемуазель, будучи крайне впечатлительной, отвечала ему взаимностью. Но помолвка? Говорить об этом не совсем уместно. Он на этом настаивал. Бывали сцены. Потом примирения. Потом снова сцены. Однако в последний вечер! Она вдруг сделала сложное и красочное движение рукой, словно что-то написала в воздухе. И при молчаливом, но почти осязаемом неодобрении английских слуг Гортензия с мгновенной решимостью добавила:

— Прошлым вечером все кончилось. Безвозвратно кончилось.

2

Выяснилось, что без двадцати десять Гортензию вызвала к себе в спальню леди Пестерн, где шла подготовка к выходу, и служанка помогла хозяйке облачиться в плащ и добавить, как предположил Элейн, последние штрихи к ее глянцевому и уже безукоризненному облику. Гортензия следила за временем, поскольку такси было заказано на десять тридцать, а леди Пестерн любила отдохнуть. Минут через десять пришла мисс Хендерсон с известием о том, что Фелисите находится в крайнем возбуждении и хочет целиком и полностью сменить toilette[28]. К Фелисите послали Гортензию.

— Вообразите себе эту сцену, месье! — сказала Гортензия, вставляя словечки из родного языка. — В комнате полнейший беспорядок, а мадемуазель в deshabille[29]. Ей нужен совершенно другой toilette, вы понимаете? Целиком и полностью новый, снизу доверху, как вам это понравится? Пока я ее одеваю, она мне рассказывает. С месье Риверой покончено, словно ничего и не было. Произошла ужасная ссора. Она прогнала его навсегда, а тем временем пришло письмо, окруженное романтическими обстоятельствами. От джентльмена-журналиста, которого мадемуазель в глаза не видела, но обменивается с ним посланиями. Он готов предстать ее взору. Говорит о страстном чувстве. И в то же время просит сохранить тайну. Что до меня, — добавила Гортензия с явным ощущением собственной правоты, — то я никогда-никогда не повторила бы ни словечка из того разговора, если бы не считала своим долгом уверить месье в полной потере у мадемуазель интереса к месье Ривере, счастливым освобождением от него, а значит, в том, что здесь не было crime passioned[30].

— Понимаю, — сказал Элейн. — Вы правы. Все очень убедительно.

Гортензия одарила его взглядом субретки и зазывной улыбкой.

— А вы не знаете, — спросил он, — кто был тот человек? Письмоносец?

Оказалось, Фелисите показала ей письмо. Компания уже отправлялась в «Метроном», посему Гортензия побежала вниз с флаконом нюхательной соли для леди Пестерн и увидела (это ее просто сразило!) месье Эдуарда Мэнкса с цветком в петлице пиджака. Все прояснилось! И какой огромной — подумала Гортензия сразу после того, как Спенс закрыл за ушедшими дверь, — какой огромной будет радость ее светлости, ведь она всегда желала этого союза! Гортензия была не в силах скрыть собственного удовлетворения и, когда присоединилась к своим коллегам в комнате для слуг, пела от чистой радости. Ее коллеги, за исключением месье Дюпона, сейчас бросали на нее мрачные взгляды и воздерживались от комментариев.