— Мой Бог! — воскликнул Элейн. — Почему же вы не сказали раньше? Неужели вправду поцеловал вас? Вам было приятно?

— Не будьте круглым дураком! — закричала Карлайл и бросилась наверх.

— Должна сказать, — проговорила Фелисите, — что Карлайл предстает не в лучшем свете.

— Извините нас, — сказал Элейн. Он и Фокс ушли, Фелисите сосредоточенно разглядывала собственные ногти.

3

— Побриться, принять ванну, — сказал Элейн в машине, — и, если повезет, два часа поспать. Я еду домой. Вещественные доказательства передам экспертам. А как вы, Фокс? Трой с удовольствием приютит вас.

— Премного благодарен, сэр, но не хотел бы беспокоить миссис Элейн. Есть одно местечко…

— К черту ваши местечки. Я сыт по горло вашими нарушениями субординации, юноша. К дьяволу. Вы едете к нам домой.

Фокс принял это необычное приглашение с покорным видом. Вынул очки, записную книжку Элейна и график лорда Пестерна. Элейн провел ладонью по подбородку, передернулся, зевнул и закрыл глаза.

— Чертово дело, — пробормотал он и как будто задремал.

Фокс принялся что-то шептать себе под нос. Машина свернула с Кливден-плейс на Гросвенор-плейс, а затем на Хайд-Парк Корнер.

— Шу-шу-шу, — продолжал нашептывать Фокс, глядя в график лорда Пестерна.

— Вы бормочете, — не открывая глаз, сказал Элейн, — как доктор Джонсон по дороге в Стритхэм. Не выскажете ли вслух свои соображения, дружище Фокс?

— Я понимаю, что вы думаете по поводу этого проклятого графика.

— Что я думаю? Четвертуйте, утопите меня, но я не знаю, что думаю.

— Наш клиент, мужского или женского пола, сэр, — вы знаете мою точку зрения — должен был побывать в бальном зале и взять там часть стержня зонта, в гостиной — чтобы прихватить стилет, и остаться в одиночестве в кабинете — чтобы закрепить клеем стилет в куске стержня.

— По завершении пути выяснится, что вы обходили гору кругом.

— Это только часть горы, не более того. По словам молодой леди — я имею в виду то, что сказала вам мисс Уэйн, сэр, — этот зловещий зонтик был в полном порядке перед обедом, когда мисс заглянула в бальный зал, и, по ее же словам, его светлость в это время у себя в кабинете выламывал пули из патронов. Если было действительно так, то он не имел шанса сотворить что-то с зонтом до обеда. Более того, это согласуется с утверждением его светлости, которое сможет подтвердить Беллер, если кто-нибудь проснется, а именно: он разобрал зонт на части после обеда. Для смеха.

— Верно.

— Итак, что же получается? Если график не содержит неточностей, то после разборки зонта его светлость ни разу не оставался один в кабинете.

— И единственный раз, когда ему можно было остаться одному, он носился взад-вперед по дому в поисках сомбреро и орал во весь голос.

— Не выглядит ли это как попытка обеспечить себе алиби? — спросил Фокс.

— Да, бригадир Фокс, хотя алиби довольно необычное.

Он вполне мог держать тюбик с клеем у себя в кармане.

— Да, а еще часть зонтика и стилет и, улучив минутку во время всеобщего переполоха, мог изготовить дротик.

— Ха! А если он принес все это сюда, в «Метроном» и сделал дротик здесь?

— О, боже! Когда и как?

— А если в туалетной комнате? — предположил Фокс.

— А когда же он вставил дротик в револьвер? Не забывайте, что Скелтон осмотрел его непосредственно перед началом выступления.

Машина встала — на Пикадилли была пробка. Фокс с грустью подумал о Грин-Парке, Элейн не открывал глаз. На Биг-Бене пробило семь.

— Черт возьми! — выругался Фокс и уперся ладонью в колено. — Черт возьми, а как вам покажется такое предположение? Что если его светлость одному ему известным дьявольским способом вставил дротик в револьвер, когда сидел за своими барабанами? На виду у всех, когда играл оркестр, а у него были паузы? Чего только не добиваются люди, когда действуют нагло. И каких только не плетут небылиц, сэр! Я понял, откуда взялись небылицы в нашем деле. Из «Похищенного письма»[33]. Принцип: если делать что-то достаточно очевидное, никто не обратит на это внимания.

Элейн открыл один глаз.

— «Похищенное письмо», — сказал он и открыл второй глаз. — Фокс, вы моя шпаргалка, мой раритет, мое objet darf[34], моя самая большая bijouterie[35], будь я проклят, если в ваших словах не блеснула истина. Продолжайте. Давайте поразмыслим над вашей идеей.

Они непрерывно говорили, пока машина не дотащилась до cul-de-sac[36] Ковентри-стрит, где находилась квартира Элейна.

Утреннее солнце заливало светом маленькую прихожую. Под репродукцией с картины Беноццо Гоццоли[37] несколько снежно-белых георгинов отбрасывали зыбкие тени на пергаментного оттенка стену. Элейн удовлетворенно осмотрелся.

— Трой не разрешено вставать раньше восьми, — сказал он. — Начните с душа, Фокс, а я за это время переговорю с ней. Возьмите мою бритву, подождите секунду. — Он исчез и быстро возвратился с полотенцами. — В половине девятого перекусим. Комната для гостей в полном вашем распоряжении, Фокс, спите спокойно.

— Премного благодарен, — сказал Фокс. — Могу я передать с вами свои приветствия миссис Элейн, сэр?

— Она будет очень рада им. Вы увидитесь с ней попозже.

Трой уже проснулась в своей белой комнате и сидела на кровати в ореоле кудряшек вокруг головы.

— Ты похожа на фавна, — приветствовал ее Элейн, — или на бронзовый георгин. Как ты сегодня утром?

— Спасибо, замечательно. А ты?

— Как видишь. Бесприютный, не сподобившийся миропомазания и лишенный всего, что относится к цивилизованному миру.

— Плохо дело, — сказала Трой. — Ты выглядишь, как тот джентльмен на шестиметровом полотне в Люксембурге. Помнишь, на нем мятая в пятнах рубашка и он во все глаза смотрит на Париса из-за великолепных пышных занавесей? Я думаю, картина называется «Безнадежный рассвет»! А его неразборчивая возлюбленная спит на слоноподобном ложе. Помнишь или нет?

— Не помню. Но уж коли речь зашла о неразборчивых спящих женщинах, не поспать ли и тебе еще немного?

— Господи, пожалей меня! — посетовала Трой. — Меня не кусали мухи це-це. И прошло девять часов, с той поры как я легла в кровать, чтоб ее черти унесли.

— Замечательно, замечательно.

— Что случилось, Рори?

— Нечто такое, что нам не нравится.

— Не может быть.

— Ты все равно узнаешь, поэтому я могу в двух словах рассказать тебе, в чем дело. Помнишь того вульгарного аккордеониста — мы его видели на сцене — у него еще такие зубы и волосы.

— Ты хочешь сказать…

— Кто-то проткнул его подобием кинжала, сделанного из куска зонтика и стилета.

— Поразительно!

Элейну пришлось дать некоторые пояснения.

— Так-так, но когда, — Трой пристально посмотрела на мужа, — ты должен быть в Скотленд-Ярде?

— В десять.

— Чудесно. У тебя целых два часа на отдых и завтрак. Доброе утро, дорогой.

— Фокс в ванной комнате. Я знаю, что недостаточно чист для дамской спальни.

— Кто сказал?

— Если не возражаешь — никто. — Он обнял жену и склонил голову. — Ты не возражаешь, Трой, если сегодня у нас погостит Фокс?

— Нет, если ты этого хочешь, дорогой.

— Да, хочу. Как сильно, по-твоему, я люблю тебя?

— Слов мне недостаточно, — сказала Трой, подражая позднему Гарри Тейту.

— Мне тоже.

— Мистер Фокс уже выходит из ванной, ступай и ты туда.

— Вы правы. Доброе утро, миссис Куиверфул.

По пути в ванную комнату Элейн заглянул к Фоксу. Тот лежал в комнате для гостей на кровати — без куртки, но безукоризненно аккуратный; это относилось к его влажным волосам, выбритому до блеска подбородку, даже к рубашке, плотно облегающей его рельефные мышцы. Он лежал с закрытыми глазами, но сразу открыл их, как только в комнату заглянул Элейн.