И нам повезло. Но не слишком сильно. Решили, наверное, что они слишком молодые, пара еще может развалиться. Поэтому их поселили втроем, с таким же молодым парнем, геем-одиночкой. Друзей у него не было. Это был грустный литовец, зануда и тихоня. Не удивлюсь, если он рассказывал психологам на собеседованиях, что у него эротические фантазии о сексе с двумя парнями одновременно, и ему решили помочь. Мы дали ему кличку Нос. У него было проколото крыло носа. Ему это не шло. Ему вообще ничего не шло. Так мы стали жить вчетвером с Носом.

В лагере это воспринимали нормально. Несмотря на неукротимый мужской шовинизм и невидимые сковородки на жопе у каждого второго. Все изгалялись как могли: чем более странные декларировались проблемы, тем, казалось, это лучше для получения азюля. Вроде как ментальные проблемы – пропуск в нездоровое датское общество. Проблемы придумывались и раздувались. Мы на ощупь исследовали границы датского законодательства. Подумаешь – лже-геи! У Армена вообще была телега, что его изнасиловала женщина. Он всех потешал подробностями: «Она села мне на лицо! Так, что я даже дишать не мог!» Это должно было, видимо, вызвать сострадание датских властей к оскорбленному самолюбию армянского мужчины. У нас это вызывало детский радостный смех. Армен радовался вместе с нами свой двойной хитрости: так ловко предстать жертвой насилия и посмеяться потом над теми, кто поверил! Но были и настоящие геи. И действительно, они жили отдельно в этих комнатах. Они казались нам скучными семейниками. Один из них регулярно перестригал мои нелепые эксперименты на голове с причитаниями: «Ну как же может девушка доверить свои волосы непрофессионалу!» Девушка эта доверяла всему, что встречалось ей в жизни. Открытая всему, ни к чему не привязываясь, ничего не жалея. Не имея ничего, не защищенная ничем. Мой стиль жизни отражал бессмертную фразу из фильма «Серенити»: «Я – словно листок на ветру. Смотрите, как я парю!» Он, кстати, погиб после этих слов, уничтоженный снарядом корабля «пожирателей». А я оказалась живучая, как ящерица, постоянно отбрасывала хвосты.

Просрав квартиру, я оказалась ближе к своему бойфренду и его дружкам. Я была практически счастлива. Каждый раз, приезжая в лагерь, я изображала посетителя. Здоровалась со стаффами и регистрировала ID-card, чтобы записали меня. Даже делала вид, что выхожу в 23.00. А потом потихоньку заходила обратно под прикрытием обкуренных и хихикающих друзей. Вечерами мы в своей комнате обсуждали высокие материи. Курили и философствовали. Нос был, понятное дело, с нами. Сидел все время тихо и молчал. Но курил вместе с нами. Мы были шумные, наглые и яркие. Мы были прекрасны. Мы были бандой, и мы не считались ни с кем. В частности, мы не считались с несчастным Носом. Долгое время мы просто не давали ему рта открыть. «Нам не важно, гей ты или нет, ты просто Нос. Что с тебя взять?» Когда он пытался вставить хоть слово, его быстро захихикивали или делали вид, что его вообще нет в комнате. Он долго терпел, но однажды разразился эскападой о нравственности и порядке, очень долгой, аргументированной и уничижительной. Он вывел нас на чистую воду, воззвал к совести, уел. Ему даже, наверное, показалось, что он завладел нашим вниманием, потому что мы долго и внимательно слушали его. И когда он закончил, воцарилась пауза. И Паша озадаченно переспросил: «Что ты там сказал-то, я не понял?». Я думаю, Нос был разочарован.

Нос стал реже появляться «дома», у него были какие-то друзья в городе. Поэтому на Носовой кровати всегда кто-то спал: я или кто-то из нас. Или даже кто-то из соседней комнаты, если не дошел до своей кровати. В изголовье у Саши всегда лежал дежурный косяк, на утро. Утро сразу приобретало интерес, несмотря на отсутствие смысла. И всем казалось это абсолютно естественным. Никто ни разу не сказал, что так жить нельзя. Например, что негигиенично спать на чужой кровати.

Делать нам было нечего. Помимо того, что мы болтались везде без дела, мы иногда ходили на дело. Мы для этого собирались, договаривались и шли. План был всегда, и все знали – кто куда пошел и когда вернулся. Куда и зачем – не обсуждалось. Дело хозяйское. Забивали стрелки. Чтобы знать – не приняли ли кого-то где-то. Типичный разговор утром с полотенцем на плече: «Так, ты куда сегодня идешь?» – «Я – в ILLUM, а ты куда?» – «А я сейчас в SuperBrugsen, потом занесу все, потом встретимся – пообедаем, а потом Dallas Varhus». Ну и опять же: «Ты идешь в SuperBrugsen, возьми, пожалуйста, то, то, то, то, а я в ILLUM, если смогу носки лишние сунуть, то тебе принесу обязательно». Приблизительно такая была экономическая схема.

Иногда я плохо себя чувствовала, с женщинами такое бывает. В эти дни я не ходила воровать. Как будто у меня было освобождение от физкультуры. Состояние было очень нежное, не стабильное. И вот, как-то раз я не пошла. Осталась одна в комнате, меня закрыли и попросили знакомого ростовского Женю принести мне обед. Постучать условным стуком, и я открою. И вот, сижу я одна, грущу и понимаю, что нахожусь в какой-то глубочайшей жопе. И непонятно, почему, зачем и когда кончится такая жизнь. Саша свалил по своим делам, а я тут жизнь кладу, на то, чтобы быть с любимым. Любимому все это не очень-то нужно. И непонятно, что тогда нужно мне.

Я начала плакать, и плакала я очень громко. Кажется, я всхлипывала. У меня была истерика. Так меня и застал посыльный с обедом. Я вышла умыться в туалет. Туалет был, естественно, мужской. В мужском лагере просто нет женского туалета! Пока я всхипывала и высмаркивалась, кто-то пришел пописать. Какой-то араб из соседней комнаты. У арабов свои законы, прописанные по умолчанию, хотя они делают вид, что именно от них и бегут в просвещенную Европу. Наверняка тоже за колбасой… Араб был страшно возмущен присутствием женщины вообще, присутствием женщины в его туалете, присутствием женщины, плачущей по непонятной причине, и женщины в кожаных штанах, в частности. Он даже у меня что-то спросил на арабском английском. Я была не готова к контакту с внеземной цивилизацией, сказала ему что-то типа «отстань» и убежала. Может быть, он хотел помочь? Не знаю, что им двигало, но он пошел и настучал на меня стаффам. Меня вскрыли. В смысле дверь открыли своим ключом. Привели меня в офис и отчитали по полной программе. Причем я долго не могла понять, что они имеют в виду. Они напирали на какой-то странный аргумент:

– Здесь не гостиница, понимаешь?

Я говорила:

– Да-да, о'кей, здесь не гостиница, нет проблем.

Они:

– А вот скажи, ты же замужем по документам, а где твой муж?

– Дома.

– А он знает, что ты здесь?

– Да, он знает, что я здесь.

– А как он к этому относится?

– А ему все равно.

– А если мы позвоним и скажем ему, что ты здесь, как он к этому отнесется?

Я говорю:

– Да звоните, пожалуйста, ему все равно.

Муж был в тюрьме, но это была для них лишняя информация. Тем более ему действительно было все равно, где я ночую. Тем более он приблизительно знал. Они почему-то не могли поверить в такую ситуацию. Вероятно, они решили, что я проститутка. Или в этом был уверен тот араб. Но мне потребовалось время, чтобы понять, что они имеют в виду. А потом они сказали: «Здесь не гостиница, ты должна уехать». Вот это было уже западло! Вечерело, и ехать было совсем некуда… Я сказала, что у меня нет денег на автобус, и они мне дали 9 крон на билет, чтобы я могла купить его, сука. И они проводили меня до автобуса, дождались, пока автобус приедет, и посадили меня в него. Этот последний ночной автобус должен был меня довезти до Копенгагена. И я должна была куда-то там пойти домой. Но дома у меня не было, поэтому мне пришлось выйти на следующей остановке. И вернуться обратно через лес. Светила луна, высокие стволы покачивались и ветер зловеще шуршал в кронах. Сырая трава казалась совсем черной. До тех пор, пока я не вышла на опушку. Я хотела вздохнуть с облегчением, но вместо этого остолбенела: все пространство лужайки у меня под ногами кишело какими-то черными извивающимися существами. Я даже не испугалась, потому что не поверила своим глазам. Подумала, что у меня совсем съехала крыша. Это было неприятно, но не смертельно. Я подошла ближе. Это были огромные, черные слизни, выползавшие порезвиться на свежей травке. Каждый – размером с приличную морковку. Они пускали пузыри и поднимали свои черные голову к луне, шевеля дрожащими рожками. Кажется, они вот-вот должны были запищать хором или затянуть какую-то богомерзкую песню. Лес там был очень непростой. И я, перестав дышать, побежала к лагерю, перепрыгивая через демонов.