— «Этих» становится все больше. А что парню делать? Матушка гуляет с этими молодыми жеребцами, а об отце вообще ничего не известно. Денег же у них много. Вы знаете кто он?

— Откуда мне знать?

— Это сын Ставроса Аргириса. Состояние у них… нешуточное.

Я рискнул спросить:

— За несколько минут до моего появления не звонил Аргирис по телефону одной из кабин?

— Одной из кабин… не понял? — удивился неожиданному вопросу бармен.

Я повторил.

— Из кабины? Да… думаю… а почему вы спрашиваете?

— Пожалуйста, попытайтесь вспомнить.

— Думаю… но… нет. Я не уверен. Видите ли, здесь проходит так много народа…

Зашло еще три или четыре человека, и новый знакомый покинул меня. Я направился было к выходу, но почувствовал, что кто-но пристально смотрит вслед. Я резко повернулся. Толстяк, развалившийся в кресле, тщательно меня разглядывал. Следил ли он или рассматривал неизвестного посетителя из любопытства? Как бы то ни было, телефонный разговор все-таки лишил спокойствия.

Я возвращался в свою комнату, когда увидел ее, самую элегантную женщину из всех виденных мною в жизни. Она шла походкой принцессы. На плечах переливался чрезвычайно дорогой мех. Красавицу сопровождало маленькое чудовище, которое называется «великосветской собакой». Они встретились с толстяком, уселись в большую черную машину и покинули гостиницу.

— Кто это дама? — неожиданно для себя спросил у швейцара.

Тот улыбнулся.

— Красивая женщина, не так ли?

— Очень. Кто это?

— Мы почти ничего не знаем о ней. Она проживает всего лишь несколько дней в гостинице. Зовут Кондалексис, Ирма Кондалексис. Кажется, приехала из Египта.

— Благодарю вас.

Было одиннадцать часов, когда я вернулся в комнату. Сильно чувствовалась усталость, но заснуть никак не мог. В полночь раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.

— Страдаете бессонницей?

Это был тот же голос.

— Вы думали над тем, что я, сказал?

— Вы с ума сошли?

— Нет. Просто предупреждаю…

— Не пойму, о чем.

— Не прикидывайтесь. Вы начинаете верить в мои слова. Кстати, когда состоится встреча с дорогими родственниками…

— Идите к черту!

Я бросил трубку, но еще успел расслышать неприятный смех. Немедленно позвонил на телефонную станцию гостиницы.

— Опять мне звонили из телефона-автомата?

— Нет, сударь. На этот раз из города.

— Благодарю.

— Если еще будут спрашивать…

— Не соединяйте. Я хочу спать.

— Будет исполнено.

Что за цели преследует это странное создание — мужчина или женщина — со своими «предупреждениями»? Я опять подумал о «нейтральном» господине Аргирисе. Пока только ему подходит голос.

Завтра попытаюсь встретиться со своими знаменитыми родственниками.

Вчера вечером Афины еще не надели свое самое нарядное платье: над Салоникским заливом нас ожидала довольно сильная гроза, а в аэропорту влажный острый ветер. Однако в это утро Афины вернули свой облик, а весна оказалась самой прекрасной в мире. На рассвете меня разбудили теплые лучи золотистого солнца. Я встал и открыл окно: Площадь Конституции купалась в ярком свете, голуби образовали веселый непрерывно движущийся ковер перед Памятником Неизвестному Солдату и казалось, что Акрополь медленно плывет по голубому небу столицы. Я глубоко вздохнул. Вчера я еще не осознал, но сегодня стало ясно, что я вернулся в любимый город, который, невзирая на долгое отсутствие, был моим городом…

Насвистывая какую-то мелодию, я вошел в ванную комнату. И уже под холодным душем вспомнил о двух телефонных разговорах. Теперь они казались незначительными и потешными.

В хорошем настроении я спустился в бар и с аппетитом съел первый завтрак. За соседним столом Александрос Аргирис пил фруктовый сок. Теперь, при дневном свете, его лицо казалось осунувшимся, светлые кудри — крашеными, а порок был еще очевиднее.

Мы поприветствовали друг друга, я закончил завтрак и вышел из гостиницы.

Швейцар, разодетый в пышную форму, низко поклонился.

Я отправился к адвокату семьи, что, собственно, и было причиной путешествия в Афины.

Меня ждали. Представительная секретарша пригласила в кабинет, отделанный ценным деревом и полный книг с золотистыми переплетами, Апостолос Мелахринос, семейный адвокат, остался таким же, каким я запомнил его во время последней встречи: самодовольным, внушительным, светским человеком.

— Очень рад вас снова увидеть, дорогой господин Никодемос. Когда мы встречались в последний раз, это было…

— Вскоре после оккупации. В 1946 году…

— Прошло столько времени… Я постарел, а вы…

— И я начал стареть.

Апостолос Мелахринос сменил светский тон на профессиональный:

— Как писал, ваш покойный дядюшка…

Он повторил известную мне историю, как мой покойный дядюшка, брат матери, который никогда не одобрял ее брак с отцом и не вступал в их дом, сделал меня своим наследником.

— Никодемос поставил и несколько условий.

— Если вы не против, обсудим их позже, господин Мелахринос. А сейчас расскажите, пожалуйста, то, что знаете о моем родственнике. Кажется, он женился незадолго до смерти…

— За год…

— На женщине…

— На двадцать пять лет моложе него. Вы с ней не знакомы?

— Нет, ведь я отсутствовал все это время…

— Я думал, может быть, за границей во время какого-нибудь их путешествия…

— Дядя избегал любой встречи со мной. Честно говоря, я удивился, получив известие о наследстве.

— Дядя вас любил. Значительно больше, чем вы можете представить. Мы были друзьями много лет. Припоминаю, как он, когда вы еще были ребенком, водил меня в городской сад, только для того, чтобы посмотреть на вас издалека. Да, мой милый, — Мелахринос вздохнул, — он очень вас любил, так же как любил и вашу незабвенную матушку.

— Он эту любовь никогда не проявлял.

— Он был очень упрямым человеком, с нежными чувствами, но упрямым. И сильно переживал из-за этого. Незадолго до своей ужасной кончины…

Я прервал:

— Почему «ужасной кончины»?! Ведь скоропостижная смерть в результате сердечного приступа самая легкая?

— Сердечного приступа?

Мелахринос вынул очки и начал их протирать.

— Разве он не умер в результате сердечного приступа? Так писали газеты, так же написали и вы…

— А… да…

Поведение его показалось странным.

— Разве не это причина смерти? — раздраженно спросил я.

Адвокат надел очки, как будто в них легче говорить правду.

— Нет, — ответил он.

— Однако…

— Собственно, с вами я могу говорить открыто. Он всегда считал вас своим единственным сыном. Нет… Ваш дядя не умер от сердечного приступа. Ваш дядя…

— Что же произошло?

— Он был убит…

Я не поверил — а газеты, письмо, все остальное…?

— По крайней мере, я полагаю, что он был убит, — добавил Мелахринос.

— Кем?

— Не могу сказать, так как не имею доказательств.

— Но у вас есть подозрения…

— Да. Ваш дядя был отравлен. Мы старались избежать скандала и придумали версию с сердечным приступом.

— Но как? Это невозможно. А полиций? Разве полиция не вмешалась?

— Почему? Вмешалась.

— И что?

— Они ничего не обнаружили. Была принята гипотеза, что дядюшка перепутал снотворное с ядом. Смерть рассматривалась как несчастный случай. Для знакомых же и газет он умер от сердечного приступа.

Адвокат волновался.

— А сами? Вы верите в несчастный случай?

— Я же сказал, нет.

Я знал Апостоласа Мелахриноса еще ребенком. Это был серьезный, уравновешенный человек, очень сдержанный в своих высказываниях.

— Кто убил его?

Он молчал. Кажется, я начал понимать.

— Жена моего дядюшки, какая она?

— Очень молода. На двадцать пять лет моложе Тимотеоса Констаса.

— Все находят ее чрезвычайно привлекательной.

— А вы?

— Она обладает какой-то красотой, которая…

Ему было тяжело продолжать.