Йон же сделал вывод, что жить ему осталось не более чем до рассвета — традиционного времени казни в Ордене. За то, что имел несчастье подчиняться опальной Обсерватории. Но специалист по шпионажу ошибался, когда считал, что не уважают. Очень даже уважают. Вождь, в знак признательности заслуг действительно очень умелого шпиона, повелел не рубить ему голову до тех пор, пока он не расскажет об Обсерватории все, что когда-либо слышал. Заплечных дел мастера Ордена были настоящими профессионалами, и Йон рассказал все что знал, и даже кое-что из того, что навсегда забыл.
Однако Вождь все равно был недоволен. Половину из сказанного Йоном он знал и так, еще четверть — подозревал. Оставшееся ничего нового не открыло, хотя дало выход на пару доселе неизученных персон, которые не попали в сито чистки, устроенной четыре месяца назад.
«Хуже всего то зло, что добром прикидывается», − сказал один заезжий мудрец из Ордынской Руси. Вождь был целиком и полностью на стороне мудреца, пусть и язычника. Но вероисповедание не имеет значения, когда иномировое зло вторгается в мир людей. А оно смогло не только проникнуть в наш мир, но и добраться до сердца римской цивилизации — до одного из магистратов Престола. Да, эту заразу необходимо выкорчевывать с корнем.
И еще… Если верно то, что рассказал бритт по кличке Гюрза, то нужно отдать жизнь, но разыскать принцессу аль Саджах. Ее нет ни в числе живых, ни в списке умерших. Значит, она сейчас там, куда обычному человеку хода нет. И она совершенно точно сейчас в бою — не такого склада девка, чтобы обходить опасности. Еще Вождь был уверен, она сражается на его стороне. С кем бы она сейчас ни была и на кого бы не смотрела. Хоть бы и на этого молокососа из Сант-Элии. Да диавол с ним, пусть наслаждается обществом принцессы. На отношение Вождя к принцессе это никак не повлияет.
Однажды глава ордена Воздаяния уже пошел на поводу у Престола, предав свое имя, честь и чувства. Больше такого не повторится.
Разыскать, покаяться и поклясться в вечной службе. Ведь вечной любви арабская красавица уже не поверит.
«Пусть просто поверит в меня. Я стал другим. Я верю».
Часть 2. Ночной расчленитель
Глава 1. Сладкая парочка
Если не считать вечно живой гавани, в которой бурление волн не замолкало круглые сутки, весь город степенно уходил на покой с первыми сумерками. Гасили свет и закрывали двери во всех домах, даже в огороженных огромными изгородями особняках купцов и тщательно охраняемых административных ратушах. Полгода назад такого и привидеться не могло. Но времена сменяют друг друга — и не всегда последующие лучше предыдущих.
О причине, по ночам превращающей веселый портовый город в мертвый полис, знали все, но говорить об этом избегали. Авось накликаешь? Лучше уж так, потихоньку, без лишних говорливостей. Глядишь, и минует нас кара небесная. Да и столичные власти, по слухам, обещали разобраться с напастью буквально вот-вот, да только затягивалось это их «вот-вот». Оттого и радости на лицах горожан поубавилось, а уж доход городской казне и вовсе истощился. Не заходят теперь купцы в Марсель. Редкий чужеземец по незнанию ошвартуется, подивится ночным порядкам, да и поспрашивает о причине сей невеселости вокруг. А тут уж и семи пядей во лбу не надо быть. Яснее ясного, что неладно в городе. Неспокойно, недружелюбно.
Так и отчалит вскорости, не потратив в городе заработанной монеты. И что хуже всего — в других портах сплетен напускает. Это по-трезвости, а уж когда дело до винных разговоров дойдет, чего только «об этом страшном городе» не понавыдумывает.
Плохо стало не только портовым служащим, шлюхам да заводчикам трактиров, теряющим барыш. Исхудало и ремесло не менее древнее. Себастьян не без оснований считал, что еще месяц-два такой непрухи, и отчалит он с каким-нибудь случайным капитаном подальше отсюда. Ибо никакой мочи уж нету теребить пустые кошели гулящей публики. Портовым щипачам, уж на что, казалось бы, обеспеченной публике, а и то пришлось подтянуть пояса. Поди наворуй, если гостей в порту неделями не бывает, а местные мало того что сами почитай нищие, так и по вечерам из дома носа не высунут?
− Себ, а Себ! Айда сюда, разговор есть!
Заглавный их ячейки, длиннющий Николя призывно махал рукой, заприметив Себастьяна на пустой пристани. Этому хлыщу еще кое-как живется, он с квартальной шпаной в отношениях. Бывает, берут на квартирные дела с собой. Рядовым портовым щипачам в городе лучше не появляться — прибьют. Марсельские и раньше территории блюли денно и нощно, а по сей поре и вовсе никого из чужих на свое «пастбище» не пускают.
− Че надо? − отозвался Себастьян. − Не нагулялся я еще.
Не нагулялся — это значит пустой еще, без барыша. Авось отцепится заглавный. Противная харя у этого дылды, лишний раз смотреть тошно. А переть супротив Николя — верный конец. Он хоть и тощий и длинный, а ручищи что гири. Говорят, однажды кому-то из квартальных в сходке череп с одного удара проломил. Голым-то кулаком!
− Иди, сказал тебе! − прикрикнул Николя. − Дело есть.
Ну, раз дело — значит дело. Поди что-то придумалось в голове у галла. Она у него даром что чуть больше пары кулаков, но соображалистая. Да и связи у него по всему городу, не то что у Себастьяна с его-то чужачеством.
Себастьян никогда не смущался оливкового цвета кожи и римского профиля (впрочем, профиль ему Николя вскорости после встречи поправил так, что горделивый изгиб носа превратился в форменный кукиш между глаз — то первая школа была: «не прячь деньгу от батьки»). Но сейчас, когда вся шпана наперечет, ему со своей южной харей вообще никто из местных доверия не дает. Николя проще — чистый южнофранк. «Своих» у него в городе хватает.
Подойдя к ошвартованной старой лохани, служившей заглавному домом и, как это по-местному, локаль афери, то бишь деловым местом, Себастьян заглянул в круглое окно лодки — кто еще собрался-то? Оказалось, что внутри уже почти вся ячейка. Даже мавританец Сол пожаловал, хотя обычно на сходки не приглашают, уж больно малограмотен да молчалив.
− Да чтоб тебя, Себ, а ну внутрь, живо! − прикрикнул заглавный с палубы, увидев, что Себастьян таращится через окно.
Пришлось повиноваться. Хотя с большей охотой Себастьян посидел бы где-нибудь в доках. Уж больно качку он не любит, никакую. Даже в штиль, и даже у причала.
В кубрике по зрелому рассмотрению собрались, кроме Николя и самого Себастьяна, все четверо остальных. Черный Сол, близнецы Жиль и Ришар и даже Лезѝ. Вот уж кого не ожидал так не ожидал!
Лези у Николя заместо любовницы, ударной силы и дополнительной головы одновременно. Девка страшна как грех Господень (одни только раскосые глаза чего стоят, а уж стрижка под мальчика и вовсе фффу!), но любого из ячейки за секунду наземь опрокинет, а еще башковита как никто. Даже сам Николя любой ее совет внимательно слушает, и перебивать боится. И вообще, они с заглавным все больше наедине шушукаются. Себастьян впервые видел, чтобы Лези участвовала в сходке.
− Ну, все в сборе, − удовлетворительно сказал заглавный, глядя в кубрик с палубы. − Сейчас еще кое-кто пожалует, и начнем. Дело вижу.
Если Николя говорит «дело вижу» − значит действительно нажива плывет. На что заглавный противный тип, но в хватке ему не откажешь. Да и Лези, вот, улыбается. Значит, уже все промеж собой обговорили, и таки в самом деле скоро барыш пойдет. Это хорошо. Пожалуй, с хорошей работы можно и еще полгодика здесь покантоваться, не бросать все нажитое… Впрочем, нажил-то Себастьян всего ничего, аж поминать смешно. Но все одно, прирос он, что ли, к этому городу. Хорошо ему здесь. Не телом и мошной, а душонкой своей вольной хорошо. Но то, что в родном Неаполе.
Через пару минут заглавный спустился в кубрик, и действительно не один. Пожаловал с ним человечек — на деле человечище. Кулем ввалился всей тушей в кубрик, аж лохань на воде качнулась. А уж как лицом повернулся… Себастьян стиснул зубы. Рустам-бабочка собственной персоной!