Проснусь — и увижу замечательный восход дневного светила, освещающего башни лучших в мире минаретов. Я проснусь в далеком-далеком будущем, где люди Аравии будут вместе делить радость знойного лета со светлокожими германцами и черными как уголь жителями Африки. И даже страшные желтые люди востока окажутся на поверку не драконьим племенем, а самыми что ни на есть обычными людьми, пусть на нас и непохожими.
Нас будут возить по небу стремительные машины, созданные гением человечества. Машины эти будут бесшумно рассекать воздушные океаны, туда, дальше к другим материкам и континентам, а может быть, когда-нибудь и к звездам… Ведь я не верю что небо твердое, а звезды маленькие и колючие. Звезды должны быть большими, горячими и дарующими жизнь. Как наше Солнце.
Я смотрела в небо и видела свою Цель, знаешь? Я поняла, что когда-то увижу единую планету: людей и зверей, черных и белых, машины и растения. Рэм, я была уверена в этом, даже вися под потолком замка очередного неугодного церкви вельможи. Я сжимала в зубах острейший стилет и думала, что в том, другом мире, который я обязательно увижу, этот самый вельможа окажется мне добрым другом и товарищем, а вот эта пробегающая под сводчатым потолком орава детишек, возможно, назовет меня «тетей Саджах». Именем, которое я забыла много-много лет назад…
И вот, наконец, я увидела своего проводника на том самом Пути к той самой Цели. И знаешь что самое смешное, Рэм? Этот проводник, терзаемый своей собственной нерешительностью, грубо отдает мне приказ заткнуться и идти спать, в то время как он героически будет спасть черный континент от мирового зла. От просочившихся из подземного мира големов, демонов и прочей нечисти…
− Не нафо, Гифа…, − снова прошипел Флавий, терзаемый дикой болью. Правда, злобная тетка теперь переместилась от изрезанных рук и ног куда-то внутрь, поднялась в грудь и принялась душить, душить, душить… рвать какие-то тонкие струны и уродовать стенки сосудов, сжимая их подобно лекарским зажимам. Стало тяжело дышать, а залитые кровью и остатками плоти глазницы, казалось, сейчас разорвутся от невозможности проронить хоть одну слезинку.
− Не могу молчать, Рэм, − тихо, но уверенно произнесла Гиза. Саму ее Флавий не видел с тех пор как темная тень на пороге дома, в который он ринулся на помощь арабеске, свалила на пол и несколькими быстрыми движениями рассекла все сухожилия и выколола глаза.
Но в последний момент Флавий успел увидеть такой знакомый силуэт неправдоподобно великолепной фигуры демона и синий свет ее диавольски божественных очей. Это было последнее, что Флавий видел. А затем — боль, боль, боль, миллиарды лет боли. И теперь — снова боль, еще глубже, еще острее, и каждое еле слышное слово арабески режет не хуже ножа.
− Кто бы мог подумать… два десятилетия в Пути, и только перед самым концом я вижу проводника к Цели, − как-то особенно тихо, почти мечтательно произнесла Гиза. − Рэм… любимый…
Флавий уже не мог говорить, но девушка услышала беззвучное «да».
− Рэм, ты — и есть та самая Цель. И Цель, и Путь, и мой проводник по нему к ней. Я хочу чтобы ты знал — с того самого момента когда ты смог решиться на свой собственный Путь… Когда ты послал меня с Йоном к диаволу… Рэм, с этого самого мига я пообещала быть вместе с тобой до самого конца этого Пути. Прости, что он оказался таким коротким…
Рэм Флавий Александр не отвечал. Вытекающая сквозь воткнутые в жилы трубочки кровь окончательно покинула изрезанное тело воина. Тело, брошенное на такую знакомую Флавию кушетку, возле которой жадно вьются трубочки разного размера и цвета.
Гиза подняла голову и посмотрела на умирающего римлянина. Диавольская тварь оставила ей зрение. Черная смерть почти не тронула ее — остались лишь пара неглубоких царапин да синяк на плече. Но Гиза была связана по рукам и ногам, которые демон стянул веревками с ужасающей скоростью и проворностью.
Пока над Флавием кружили туземные колдуны, подключая к каким-то трубкам изрубленное, лишенное обоих ног и правой руки незрячее тело, Гиза сделала над собой усилие и мысленно воззвала ко всем богам, какие только есть на свете: «Дайте мне видеть!!!».
Желание ее было исполнено. Правда, не волею свыше, а все той же черной тенью с горящим невероятным голубым огнем глазами. Демон поднял тело девушки прямо с ложем и прислонил к стене комнаты. Пленница смогла увидеть Флавия.
И Гиза совершила еще вчера невозможное — мысленно поблагодарила демона. Ей уже было все равно кого проклинать, а кого превозносить.
И то ли показалось, то ли действительно так, но на нечеловечески красивых устах служителя Ада промелькнула обжигающая сознание улыбка.
«Сочтемся».
Утром уже не было сил ни переживать, ни плакать, ни биться в ярости. На сознание опустился полог тупого холодного равнодушия. Казалось даже, что она сходит с ума — ну как можно оставаться отстраненно холодной, когда труп единственного близкого человека лежит в полудюжине футов перед тобой, истекая последними, уже холодными каплями крови? Флавий умер, арабеска знала это также верно, как и то, что она почему-то до сих пор жива. Она по-прежнему лежала-висела, привязанная к набранному из толстых древесных веток ложу, и лишь саднящие порезы на лице и боль в плече подтверждали жизнь бренного тела. Душа же Гизы витала где-то в совершенно других краях.
Первые лучи солнца проникли через маленькое оконце у потолка и коснулись стены напротив. Уголком сознания девушка почувствовала что-то, сравнимое со вздохом человека, проведшего честный трудовой день и теперь упавшего в кровать на потеху бога Морфея. Это ощущение не проходило до тех пор, пока перед мысленным образом Гизы не предстала темная фигура с горящими голубым пламенем глазами.
«Сочтемся» — сказал демон девушке, прежде чем исчезнуть. Молниеносно быстро, почти неуловимо. Гиза была уверена, что черная тень просто растворилась в воздухе, но мощное дуновение воздуха, взбаламученного демоном, подтвердило: просто эти тва… создания способны двигаться со скоростью мысли.
Сквозь прореху в двери был виден небольшой грязный двор с каким-то странным сооружением в центре. Своеобразный колодец, хотя Гиза ни разу не видела колодцев, дополненных грубо сколоченной П-образной аркой и наскоро сбитыми деревянными ступенями. Чуть позади арки чернело жерло колодца: стенки аккуратно обложены угольно черным камнем.
Но самое пугающее — внутрь колодца уходили десятки разноцветных трубочек. Точно таких же, по которым кровь римлянина покинула тело. Гиза слабо разбиралась в жертвоприношениях, но мысли крутились вокруг них. Правда, она не помнила, чтобы кто-нибудь пускал кровь жертве через трубки, коим место в паровой машине.
За весь день в комнату никто так и не вошел, если не считать пары черных мальчишек, трусливо подвинувших к Гизе какой-то глиняный сосуд. Видимо, в их обязанности вменялось напоить пленницу, но тощие туземные дети побоялись даже подойти, не то чтобы напоить. Гиза могла обходиться без воды до двух дней, даже под палящим солнцем, но сейчас было не до хитростей хашшишинов.
Под конец дня шевеление во дворе усилилось. Словно трудолюбивые черные муравьи, местные жители толпами приносили какие-то предметы и сдавали их представителям городской власти. Эти отличались вышитыми набедренными повязками и плетеными веревочками на шеях. Каждый воин держал при себе короткое четырехфутовое копье с бронзовым наконечником, а самый главный — так и со стальным. По-видимому, трофейным римским.
Командир местного ополчения лениво покрикивал на подчиненных, которые устанавливали вокруг колодца подносимые населением дары. Для себя Гиза решила называть странные предметы дарами, хотя во многих из них она узнавала что-то знакомое.
Ну конечно же! Вот это — закисший зеленью медный котел, который легионеры используют в полевой кухне. Чуть левее — связка стальных полос, снятых с прямоугольного скутума. Наверняка где-то внутри этой связки покоится и кошелек-умбон — полусферический стальной купол с центра щита. В других подношениях девушка уже не могла узнать что-то определенное, но все они имели одно общее свойство: содержали металл. Медь, бронза, сталь или черный плавкий чугун — металл был в каждом предмете, сейчас аккуратно положенном туземцами у «колодца».