лишь хлынувшие потоком слезы открыли, что происходило в моей душе.

Мария по-прежнему не произносила ни звука и лишь крепко сжимала мои руки,

словно в последней, предсмертной судороге. Тщетно я просила, умоляла ее

говорить; нескоро она собралась с мужеством и приступила к объяснению,

для которого у нее уже не оставалось ни голоса, ни сил.

— Не осуждайте меня бесповоротно, матушка, — наконец воскликнула моя

милая дочь, — не осуждайте, как бы вас ни гневило то, что видится вам. Я

прошу судьбу лишь продлить мне жизнь настолько, чтобы я смогла

оправдаться перед вами, и до последнего мгновения я буду благодарить Бога,

возвратившего меня в ваши объятия, даже если я краснею, оказавшись в них. Но

мне не в чем винить себя, кроме как в сдержанности, нераздельно слитой с

моей натурой. Увы, еще вчера я считала ее достоинством. Быть может,

Господь даст мне силы рассказать все от начала до конца; по крайней мере, я

должна попытаться сделать это. Постарайтесь же извинить невольную

прерывистость моего рассказа и выслушайте меня терпеливо.

В тот миг, когда мы впервые повстречали принца Генриха, его

сопровождал граф Сомерсет... Как при взгляде на него зародилась привязанность,

которую разум не в силах оказался победить, не знаю, но глаза мои мгновенно

сделали выбор в его пользу. Почувствовал ли граф это невольное

предпочтение, испытал ли равное ему сам — этого я также не знаю, но я поняла, как

неохотно он подчинился необходимости удалиться, оставив нас в обществе

принца. Презрение, с которым вы упомянули лорда Сомерсета, странным

образом поразило и встревожило меня, но (решусь ли признаться в этом?) я

втайне обвинила искреннейшее из сердец в гордости и предубеждении и

нашла сотни поводов мгновенно воспротивиться суждению, которым до той

минуты неизменно руководствовалась. Когда, во время посещения нашего дома

принцем Генрихом, предусмотрительность и осторожность вынуждали вас

отсылать меня на верховые прогулки, увы, какому искушению вы неосознанно

подвергали меня! Сомерсет пользовался этими случаями и, выказывая издали

знаки почтительного внимания, способствовал усилению зародившейся у

меня склонности. Какого стыда, какой печали, какого унижения она мне стоила!

Можно ли представить себе горшее несчастье, чем отдать свое сердце

недостойному, терпеть унижения без вины, ежечасно краснеть за чужие ошибки,

жить в постоянной борьбе с теми властными, естественными чувствами, что

при более счастливых обстоятельствах составляют блаженство юных лет?

Праздное любопытство окружающих показало мне, как опасно может со

временем стать для меня внимание графа, и я испросила вашего позволения

оставаться дома, а потом, невольно проникнувшись вашими чувствами,

отважно решила пожертвовать своим сердечным заблуждением и принять

признание и клятвы принца Генриха. Я видела, как счастливы вы, я дала надежду на

счастье ему, и это на время заняло мой ум и возвысило душу, но в

одиночестве сердце мое вновь обращалось к предмету своей привязанности: Сомерсет

вновь являлся предо мною, и я находила отраду в слезах, застилающих

милый мне облик. Непонятным образом я стала часто находить в своей комнате

письма от него. Я не решалась спрашивать, как они там оказались, боясь

возбудить ваши подозрения. Увы, быть может, это и стало одной из тех паутин,

что сплетает любовь, пытаясь скрыть за ними свои ошибки! Я узнала, что его

неизменно извещают о всех наших планах; я понимала, что в его власти

разрушить их единым словом, и прониклась уважением к нему за то, что он

отваживается хранить молчание. Во время последней поездки короля по стране

Сомерсет, пользуясь отсутствием Генриха и зная о нашем обыкновении

принимать принца в садовом павильоне, а также о моей привычке проводить там

время в одиночестве, решил явиться туда и высказать мне свои признания. В

тот вечер, ожидая, когда взойдет луна, я дольше обычного оставалась в

павильоне. В слабом свете я увидела лишь смутные очертания его фигуры, но в

ту минуту всякий вошедший вызвал бы у меня ужас. Вскрикнув, я едва не

лишилась чувств, и лишь звук его голоса рассеял мой страх. Мое изумление,

быть может, радость и то мгновенное доверие, которое нам неизменно

внушает предмет нашей любви, несомненно придали ему уверенности. Я лишь тогда

осознала, что согласилась выслушать его, когда он пал передо мной на колени

в знак благодарности за это согласие. То, как он заявил о своей страсти,

заставило меня с опозданием понять, что я плохо скрывала собственные чувства.

Не знаю, долго ли я сумела бы скрывать их далее, если бы разговор наш не

был внезапно прерван появлением Генриха. Принц, к моему неописуемому

смятению, вошел в павильон. Мой голос привлек его туда, но, узнав голос

Сомерсета, он отступил в презрительном молчании. Граф хотел было

последовать за ним, но я схватила его за руку и удержала, а потом, упросив

поспешить к ожидающей его лодке, сама устремилась вслед за принцем. Генрих

сидел на скамье у террасы, но я, понимая, как необходимо в эту минуту

разделить их с графом, попросила принца проводить меня к дому. При свете луны

я разглядела потерянное выражение его лица, говорившее о глубоком

отчаянии. Он не произнес ни слова, и я не осмеливалась прервать его намеренное

молчание, однако расстаться, оставив его со столь двусмысленным

впечатлением, было невозможно, и я наконец сделала слабую попытку объясниться.

— Если бы вы могли опровергнуть свидетельства моих чувств, сударыня, —

вздохнув, тихо и с нежностью промолвил принц, — я, возможно, пожелал бы

выслушать вас, теперь же — пощадите меня, умоляю, не будем говорить о

столь ненавистном для меня предмете. Мне не в чем упрекнуть вас, разве что

в сдержанности, которая позволяла мне обманываться... Прощайте. Я

обещаю вам хранить молчание... Тот, кто некогда надеялся сделать вас

счастливой, почтет за низость разрушить ваше счастье. И лишь в одном, вероятно, я

должен предостеречь вас: ваш счастливый избранник женат. Не подумайте,

что я желаю извлечь для себя выгоду из этого известия: никогда более не

прошепчу я признания, склонившись к вашим ногам. О Мария, вы сразили меня!

В порыве любви и страдания он сжал мои руки, а потом кинулся прочь

через сад, скрывая рыдания, которые продолжали звучать в моих ушах,

пронзая мне сердце. Какую ночь провела я! Она была предвестницей столь многих

мучительных ночей! На следующий день я не вышла, когда принц в обычный

час посетил наш дом. Во все последующие встречи я не могла смотреть на

него без боли, унижения и мучительной скованности, хотя он не жалел усилий,

чтобы облегчить для меня свое присутствие. Во время его роковой болезни

как неумолимо сердце упрекало меня в том, что я если не вызвала, то

отягчила эту болезнь! Как жестоко моя несправедливость к его достоинствам была

наказана унизительным сознанием того, что Сомерсет осмелился обмануть

меня! Какие горячие мольбы возносила я за выздоровление Генриха! Какие

давала клятвы искупить свою ошибку всей жизнью, посвященной ему! Увы, я

была недостойна столь благородного возлюбленного, и Небеса призвали его

незапятнанную душу прежде, чем она утратила свою чистоту. Мысли о

безнадежной и недостойной страсти смешивались во мне со скорбью утраты. За ни-

ми последовали упадок сил и отвращение. Высокий сан, принадлежность к

королевскому дому, почести — все мыслимые земные блага не могли бы

рассеять моих мрачных размышлений или хотя бы на миг примирить меня с

обществом. Для меня не было радости в тех надеждах, которые вы, моя милая,

моя великодушная матушка, лелеяли для меня, но я не желала проявить