— Ладно. Делай, как знаешь. Тебе видней. А что, если поставить ее в комнате? Можно к шкафу, к дивану привязать… — озираясь по сторонам, предложил Марцин.

Пришлось вынести стулья и отодвинуть стол. Только тогда удалось разбить палатку, привязав ее к чему попало: к дивану, к ножкам шкафа, к столику, на котором стоял проигрыватель и приемник, к полке с книгами. Но вот она поднялась во всей своей красе!

Взяв с дивана подушки, приятели с комфортом устроились под высоким и просторным гостеприимным кровом.

Дискуссия, как известно, — это обмен мнениями, которые могут совпадать или не совпадать. И даже лучше, если они не совпадают, ибо в споре рождается истина. Проводить дискуссию можно где угодно: в зале, в комнате, на открытом воздухе. Хуже, когда место оживленной дискуссии — одноместная палатка, в которой помещается двое мальчишек.

А так именно и произошло. Спор начался с того, в чем конкретно заключается самовоспитание, выработка характера. И тут мнения разошлись.

Костик необходимым условием считал помощь по хозяйству. Марцин категорически возражал:

— Общественная работа — другое дело! А с эксплуатацией в семье надо бороться всеми доступными средствами. Умение увиливать — тоже признак характера.

— Вопрос только, какого? — поддел его Костик.

Кто первый сгоряча нанес удар по челюсти партнера, неизвестно. Но дальше события развивались с молниеносной быстротой. И перед глазами мальчишек в зеленовато-желтой палатке замелькали красные круги.

Они не слышали, как опрокинулся столик, как упала и разбилась вдребезги ваза с цветами, как с полки посыпались книжки. Не помня себя, катались они по полу и мутузили друг друга. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы их не привел в чувство громкий крик Алиции:

— Что здесь такое?!

— Вы что тут натворили? — спрашивала рассерженная мать, показывая на перевернутую мебель, на книги, валяющиеся на полу, и на осколки вазы в луже воды.

Ребята испуганно озирались, словно в поисках виноватого. В пылу «дискуссии» они не заметили, как палатка рухнула и была теперь похожа на кучу тряпья.

— Ма… мамочка, — проговорил Костик, заикаясь, — это палатка… Походная палатка…

— Сейчас же это уберите! И чтобы я ее больше не видела! Идем, Алиция, на кухню! Не желаю видеть этих варваров! Походная палатка! Походы! Погоди, я тебе покажу походы!

— Моя любимая ваза!.. — причитала Алиция, поднимая с пола ветку сирени. — Я тебе этого не прощу!

Когда они привели кое-как комнату в порядок, Марцина выставили вон вместе с палаткой, сказав напоследок, чтоб его ноги здесь больше не было. Потому что без него никогда не дошло бы до такого безобразия.

О памятнике Сенкевичу снова заговорили — поводом послужила заметка в «Вечернем экспрессе». В ней сообщалось, что ученик одной варшавской школы жертвует свой выигрыш в спортлото в размере 150 злотых на строительство памятника своему любимому писателю — Генрику Сенкевичу, и призывает поддержать его почин. По просьбе юного почитателя Сенкевича фамилию его редакция не напечатала.

Когда Ирена прочла вслух заметку, Пионтковский закричал:

— Вот дурак! Я бы на его месте…

— Предпочел жвачку, — перебила Эва.

— Ты чего слова не даешь человеку сказать! — накинулся на нее Бирюк. — Наподдать бы тебе, чтобы вверх тормашками полетела и десять раз в воздухе перекувырнулась! Продолжай, Казик!

— …я бы на его месте постарался, чтобы вся Варшава, вся Польша узнала мою фамилию и номер школы, в которой я учусь, и вообще, сдается мне, здесь что-то нечисто. Уж не липа ли это?

Приход Скочелёвой положил конец разговорам.

— Пани Скочелёва, вы уже читали? — подбежала к учительнице Эва с газетой в руках.

— Читала, — ответила та ледяным тоном, — но, по-моему, к ученикам шестого класса «А» это никакого отношения не имеет.

— Как?! — заорал Чушка. — Мы тоже хотим присоединиться! Мой папа прочел заметку и сказал, что даст деньги на памятник. И вообще, сказал папа, стыд и позор, что в Варшаве до сих пор нет памятника великому писателю.

— Что я слышу? — все так же холодно спросила учительница. — Разве не в вашем классе заявили мне, что родители по горло сыты всякими поборами.

— Ну, Солянка — это еще не весь класс, — сказал Казик Пионтковский. — И потом, он у нас с приветом.

— Пионтковский, как ты выражаешься? Какая «солянка»? И при чем тут «привет»?

— «Солянка» — это Солянский. А «с приветом» — значит, он малость того… у него не все дома, дурак попросту. Но если бы я сказал «дурак», вы тоже сделали бы мне замечание, — оправдывался Казик.

— Пионтковский, ты давно в нашей школе, пора бы тебе научиться объясняться человеческим языком. Ну, а теперь приступим к занятиям. О Сенкевиче, если мне память не изменяет, я вам, кажется, не задавала.

— Она тебе никогда этого не простит, — шепнул Костик другу.

Но Марцин сам понимал: дела его плохи. И решил любой ценой доказать, что учительница не права. До сих пор с историей у него осечек не бывало, но историчка известная вредина. Надо быть начеку. А впрочем, скоро каникулы…

10

На переменке Немек рассказывал ребятам про цирк. А они слушали, разинув рты, и немного ему завидовали.

Билет в цирк стоит дорого. Устроили бы специальное представление для школьников, продавали бы со скидкой билеты, тогда другое дело! А так откуда же двадцать злотых взять, родители и без того за голову хватаются: сколько всяких расходов в начале лета… Рубашки, трусы, сандалии, куртки — даже не перечтешь всего! И еще родительский комитет торопит с деньгами на школьный лагерь.

— Представляешь, какой ужас! Мама перешивает на меня кофточки Алиции, — пожаловался Костик другу. — Девчачьи кофточки! Ну не издевательство это над человеком? Одна черная с зелеными листочками, другая — розовая в коричневую клетку и в каждой клетке — белый горошек! Я в них как чучело огородное буду!

— Зеленое, коричневое, розовое… — прикидывал Марцин. — А не плохо, знаешь! Еще бы только гитару под битла!

— От гитары я бы не отказался, но попробуй объясни маме!

— Может, хоть битловку купят?

— Даже заикаться нечего. Я уже третий год таскаю синюю куртку — в ней только по грибы ходить!

— Мне куда хуже, чем тебе, — вздохнул Марцин. — Вечно всякое старье после Вацека донашиваю. Приличную вещь он не отдаст ни за что. А мама на меня даже и не переделывает. «Великовато, — говорит, — да за лето подрастешь, будет в самый раз». Но к осени, когда вещь становится впору, она уже расползается по всем швам, потому что ей сто лет в обед. И меня же еще попрекают: на тебе, дескать, все горит, к Петрику ничего после тебя не переходит. Как же ему может что-то перейти, если мне самому обноски достаются? Никакой справедливости нет на свете! Вацек во всем новеньком щеголяет. Петрик тоже, один я в отрепьях. Знаешь, Костик, хуже нет быть средним ребенком. Ни то ни се. Лучше к дервишам податься. Только где их искать, неизвестно.

— Зато сандалии у тебя мировецкие и новые совсем, — заметил Костик.

— С обувью мне везет! У меня нога больше, чем у Вацека, — с гордостью сообщил Марцин. — Но разговоров, расчетов сколько по этому поводу было! Обсуждали, будто в сейме государственный бюджет. Папа, мама, Вацек. Даже Петрик что-то вякал… Но никуда не денешься — не босиком же мне ходить, вот и пришлось им раскошелиться. Да, сандалии подходящие, на лето, пожалуй, хватит…

— Знаешь, я иногда завидую Немеку, — признался Костик, — все-то у него есть, об одежде и говорить нечего, но взять хотя бы тот же цирк…

— А ты заметил, Немек никогда не хвастается, как другие? И сегодня начал про цирк, а потом пожалел. И под конец сделал вид, будто ничего особенного там нет. На зверей, говорит, стоит посмотреть, но их и в зоопарке полно. А трюки разные — чепуха на постном масле! Просто ловкость рук. Как это называется? Иллю…

— Иллюзионист.