— Ну, ну, не распускай язык! Ты, Солянский, смотри у меня! О тебе и так в школе слава не очень хорошая… Что-то больно часто у тебя башка кругом идет. Пора бы ей остановиться. И с этим делом тоже надо кончать. Сходи-ка ты к матери пострадавшего, попроси прощения. И с товарищем помирись. Утром мне доложишь. Понятно? Все. Можешь идти!

— Есть идти, пан директор!

Марцин щелкнул каблуками и, повернувшись, как положено, печатая шаг, вышел из кабинета.

В школе все знали, что директор — офицер в отставке и не против иногда вспомнить старину.

Выйдя, Марцин привычным жестом пригладил волосы. Прямо гора с плеч! Неприятный разговор с директором позади! Умеет он огорошить человека: пораскинь, говорит, умом. Елки-палки! Раскидывай не раскидывай, и так все ясно. Они вчера с Костиком с полуслова поняли друг друга. Идея сама по себе хороша, только с практическим ее применением получился прокол. Нельзя было принимать кого попало, без разбора.

Вот Немек, к примеру: ни одной двойки, а взносы платил аккуратно! Побольше бы таких членов! И Общество росло бы, и деньги в кассе не переводились. Глядишь, в конце года в кино можно бы всем классом закатиться или еще что-нибудь…

— В следующий раз устав надо получше обмозговать, — заметил Костик.

Но Марцин уже сыт по горло всеми этими Обществами. Ничего себе, отблагодарили за ценную инициативу! Сам-то он какую выгоду имел? Подумаешь, две порции мороженого! А теперь иди, у Чушкиной матери прощения проси. Как будто он один с ним дрался! Куртку ему порвали! Да и не куртку, а свитер. Тоже мне свитер, одно название. Еще похуже того, который сам он после Вацека донашивает. Рукав так и пополз, только до него дотронулся.

— Ну, что? — спросил Костик, поджидавший у дверей класса.

— С Чушкой надо выяснить отношения. Извиниться.

— Извиниться? Нет, наверно, я ослышался? — воскликнул Костик, точь-в-точь как историчка. — Еще чего! Перед ним же извиняться за то, что сам в драку полез и ему случайно попало?

— Не перед ним, а перед его матерью. Объяснить, как все получилось. Бывают же завиральные идеи у нашего директора! Как будто предкам можно что-то объяснить. Ничего не поделаешь, нам не удастся отвертеться.

— Что значит «нам»? — Чуя неладное, Костик поставил вопрос ребром.

— Значит, нам с тобой. Так уж в жизни устроено: заварили кашу, а мы расхлебывай. В награду за свои труды! — с горечью прибавил Марцин.

— Елки-палки! — вздохнул Костик и почесал голову; его светлые волосы были, вопреки моде, коротко острижены по настоянию матери. — Только бы мама не узнала! Интересно, кто это наябедничал?

— Сегодня Чушкина мать в школу заходила. Значит, о драке директор узнал от нее. Но Скочелёвой откуда известно о нашем Обществе? Может, от девчонок?

— Они страшный ор подняли вчера, когда потасовка началась. Пронюхали что-нибудь? Громче всех Эвка вопила. Слушай, — сказал Костик, помедлив, — ей-ей, у нее совесть нечиста. Недаром они все с Иркой шушукались сегодня и поглядывали в нашу сторону.

— Точно! Помнишь, как она к нам подъезжала осенью?

— Помню. В Общество хотела пролезть, не знала только, в какое. Воображает, если она красивая, ей все можно.

— Уж и красивая! — протянул Марцин пренебрежительно, но без особого убеждения.

— Все так считают, — стоял Костик на своем. — Иначе почему, когда торжественный вечер или делегация какая-нибудь, на сцену каждый раз ее выпихивают? Может, из-за кос?

— А помнишь, как я насчет длинных кос и длинного языка проехался тогда?

— Зато теперь лопухом тебя дразнит.

— Она у меня еще получит за это! — погрозился Марцин. — А знаешь, директор меня тоже «лопоухим» назвал. Как ты думаешь, что он хотел этим сказать?

— Ничего особенного. Брякнул первое, что в голову пришло. Думаешь, со взрослыми такого не бывает? Вообще, Марцин, поменьше думай о своих ушах, а то у тебя будет… этот, как его, не компост… вспомнил, комплекс!

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что кто-нибудь скажет: «Дождь идет», а ты подумаешь, он на твои уши намекает.

Они рассмеялись, и оба почти одновременно заметили Немека, торчавшего перед витриной магазина.

— Чего полжешь, как черепаха? — спросил Костик. — Ты ведь давно из школы.

— Да вот решил прогуляться, — ответил Немек невозмутимо. — Обед у нас в четыре, так что некуда спешить.

— Вот жизнь! — воскликнул Костик не без зависти и вздохнул, вспомнив, сколько дома дел. А Немек живет себе припеваючи, на всем готовеньком.

Немек не расспрашивал ни о чем. Такой уж он был: невозмутимый, сдержанный, несловоохотливый. Но по тому, как он глянул несколько раз искоса на Марцина, чувствовалось: ему небезразлично, чем кончилось дело. И Марцин пересказал свой разговор с директором и даже совета спросил:

— Как по-твоему, что мне Чушкиной матери сказать?

— Скажи: «Здрасьте», а дальше как по маслу пойдет. Увидишь! Я в тебя верю: что-что, а заливать ты мастер!

Марцину лестно было это услышать, хотя он, конечно, не подал вида.

2

Томек Чушкелевич жил на Новогродской улице в старом, довоенном доме, уцелевшем каким-то чудом среди пожарищ.

Ребята остановились в небольшом дворе и задрали кверху головы.

Уже смеркалось, и на третьем этаже у Чушкелевичей в окне горел свет.

— Давай сначала с Чушкой поговорим, — предложил Марцин, — с ним тоже не мешает объясниться. Не маленький, сам должен понимать: ввязался в драку — нечего обижаться, если надавали тумаков. Так дело на любых широтах обстоит, — ввернул он не без самодовольства слова географа. — А уж потом перед его матерью извинимся. Никуда не денешься, раз директор велел.

— Надо во двор его вызвать, — сказал Костик. — Во дворе как-то сподручней разговаривать.

— Ладно, — согласился Марцин и, сложив руки рупором, громко крикнул в направлении освещенного окна на третьем этаже: — Чушка!

Окно было закрыто. Во дворе, который обступали с трех сторон новые высокие дома, голос прогремел, как в колодце.

— Чушка! — крикнул Костик еще громче.

За спиной у них, как из-под земли, вырос мужчина. Наверное, дворник.

— Чего кричите?

— Мы не кричим. Просто товарища зовем.

— Тогда ступайте в квартиру или убирайтесь! — рассердился мужчина. — Еще будут тут пререкаться, «не кричим». А ну, марш отсюда!

Пришлось войти в подъезд и подняться на третий этаж. Нажатый звонок загудел, точно сирена.

Дверь открыла женщина с головой, обмотанной полотенцем, из-под которого выбивались пряди мокрых волос.

— Вам кого? — спросила она.

— Мы к Чушке… — сказал Марцин.

— К кому? — переспросила женщина, высвобождая ухо из-под полотенца.

— К Чушке! — крикнул Марцин, решив, что она глухая.

— Нет у нас таких! — так же громко прокричала женщина в ответ и хотела было захлопнуть дверь у них перед носом, когда в полумраке за ее спиной они увидели в передней Томека.

— Чушка! Мы к тебе! — обрадованно завопили они.

Женщина с полотенцем в испуге отпрянула от двери. Ребята восприняли это как приглашение войти, чем не преминули воспользоваться.

— Чушка! Надо поговорить… Выйди-ка во двор…

Тут открылась дверь из комнаты, и на пороге появился высокий, полный мужчина — увеличенная копия Томека. Наверно, его отец.

— Та-а-к, — протянул обиженно Томек, — вчера отделали меня не знаю как, а сегодня поговорить?..

— Томек! — взвизгнула женщина в чалме. — Это они тебя избили? Кто они такие?

— Это Солянка, это Пшегонь, — пальцем ткнул Томек сначала в одного, потом в другого. — Поговорить пришли…

— Простите, — вежливо спросил Марцин, — вы Чушкина мама?

— Чья? Святая мадонна! Чья?! — Женщина не находила слов от возмущения. — Чья, говорите, я мама?

— Что за цирк? Гром и молния! — вскричал мужчина и захлопнул входную дверь, отрезав тем самым путь к отступлению не на шутку перепуганным ребятам. — Это кто? Говори сейчас же! Хочешь, чтобы удар меня хватил?