— Еще восемь штучек за тобой. Не забыл? — спросил он как бы между прочим, с нетерпением поджидая ответа.

— Не забыл, не беспокойся! — буркнул Марцин. — А теперь проваливай, у меня к Костику дело есть.

— К Костику? — протянул Казик разочарованно. — И чего ты возжаешься с ним?

— Сказано, проваливай, а то получишь!

— Тоже мне, чемпион по боксу! — пробормотал Казик невнятно, так как рот у него был залеплен жевательной резинкой. Но отошел на всякий случай в сторонку: с Марцином лучше не связываться.

С Костиком Марцин подружился в начале года. Как-то оба они оказались победителями в очередной драке и обоим снизили отметку по поведению. А несчастье, как известно, сближает.

С виду тощий, долговязый, Костик производил впечатление скорее неблагоприятное: бледное, усеянное веснушками лицо, чересчур тонкая и длинная, как у жирафа, шея и всегда чуть приоткрытый рот. А вдобавок — руки и ноги длины непомерной.

Но надо было видеть его в деле! Точно боа-констрикторы, обвивались вокруг противника его длинные руки, из невероятной дали пинали врага его длинные ноги, а голова на длинной шее вытягивалась, как высоченная сторожевая башня, с которой ведут наблюдения из крепости за неприятельскими маневрами.

При первом взгляде на Костика новый учитель, а особенно учительница заключали, что он плохо питается. В самом деле, кожа да кости, дистрофик настоящий. Однако отсутствием аппетита Костик не страдал: это каждому становилось ясно, стоило только посмотреть, как загораются у него глаза при виде тарелки с супом в школьной столовке, с какой быстротой уплетает он свою порцию и просит добавки, будь то молочная лапша, суп из шпината или борщ. Значит, полагали педагоги, мальчик — из малообеспеченной семьи, но при проверке и это оказывалось не так. Костик питался хорошо, хотя и был худ, как щепка. Просто, как говорится, не в коня корм.

Сам Костик считал, что ему в жизни не везет. Стараешься-стараешься, из кожи вон лезешь, а толку чуть. Никак маме не угодишь! С утра до ночи только и слышишь: «Костик, бери пример с сестры! Костик, будь человеком!»

И однажды, удрученные несправедливостью, они с Марцином поделились своими огорчениями друг с другом и пришли к единодушному выводу: дом — сущий ад. Семья — чудовищное изобретение. Брать пример с братьев и сестер — постыдно и унизительно! Что значит — быть человеком, точно ты родился обезьяной? И вообще мнение окружающих — мура и нечего с ним считаться. Подумаешь, общественное мнение! Плевать они хотели на него!

Вот как говорилось в минуту жизни трудную, но в действительности-то дело обстояло иначе.

Будь Марцину безразлично, что подумает о нем Казик и что скажут товарищи, не стал бы он сушить себе голову проигрышем.

Когда Марцин рассказал о своих злоключениях Костику, тот решительно заявил:

— Дурак!

— Кто? Казик?

— Казик-то не дурак! Он, будь здоров, марку машины разглядел. Иначе не стал бы рисковать. Ты дурак, что на удочку попался. Десять штук! Ведь это целое состояние!

— Без тебя знаю! Не для того я рассказал, чтобы ты мне нотации читал. Лучше посоветуй, как выпутаться.

— Советоваться надо было раньше, — буркнул Костик.

— Как же теперь быть?

— Вот то-то и оно!

— Может, еще с кем-нибудь поспорить, но чтобы уж верняк. Клин клином вышибать!

— Тогда на шесть спорь.

— А почему не на восемь? Восемь ведь нужно.

— Две беру на себя. А шесть, хоть лопни, но добывай сам. Иначе крышка тебе!

— Согласен. Но с кем спорить-то?

Марцин беспомощно обвел глазами зал.

У окна столпились ребята. Они слушали разглагольствования Вицека Бирюковского, по прозвищу Бирюк, который остался на второй год, как и Пионтковский. В учебе был он не силен, зато кулаки у него были как кувалды и язык подвешен хорошо. Вечно он что-то рассказывал, и рот у него никогда не закрывался. А так как принадлежал он вдобавок к отряду «жвачные», его мощная пасть несла двойную нагрузку — еще бы! — и языком мели и челюстями ворочай!

Тут Марцина осенило, и он поспешно направился к ребятам, потянув за собой Костика.

— Бирюк, ты — чемпион по трёпу! — объявил Марцин с притворным восхищением.

— Да брось! — отмахнулся Бирюк, но в голосе его прозвучало самодовольство.

— Но до этого тебе еще далеко… Ну как его?.. Ну который против Карфагена выступал… Вылетело из головы…

— До Катона, — подсказал Костик.

— Вот-вот, его я и имел в виду! Катон говорил, только когда хотел, а ты говоришь, говоришь, без конца, непроизвольно.

— Как это? Что за чушь!

— Вовсе не чушь. У тебя болезнь такая: несешь, несешь и не можешь остановиться. Даже на уроках бубнишь все время потихоньку. А когда один останешься, сам с собой разговариваешь. Я видел раз, как ты шел по улице и бормотал что-то себе под нос. Вот провалиться мне, если вру! Я прямо остолбенел. Но теперь-то я знаю: это болезнь. Сестра Костика говорила даже, какая — она на врача учится, только я название позабыл.

— По-польски это называется недержание речи, — изрек Костик с важным видом. — Алиция и по-латыни сказала, да я не помню уже.

— Точно! Недержание.

— А по уху не хочешь? — грубо перебил его Бирюковский.

— Вицек, миленький, — пропел Марцин сладенько, — я же понимаю, тебе неприятно, но факт остается фактом. Если бы не эта болезнь… Как ее?.. Тьфу, опять забыл!.. Ты мог бы помолчать, правда?

— А я и так могу, если захочу. Отстань!

— Нет, не можешь! Слабо! Это, как его, недержание… сильней.

— Нет, могу.

— Полминуты?

— Сколько захочу.

— Целый урок?

— От звонка до звонка!

— Спорим, не можешь?

Бирюковский протянул руку.

— На сколько?

— На двенадцать, нет, жалко мне тебя, на шесть жвачек.

— Да хоть на двадцать шесть! Все равно расплачиваться тебе! Разнимите, ребята! Никакой болезни у меня нет… Погоди, дам я тебе, Солянка, вверх тормашками у меня полетишь и десять раз перекувырнешься!

Костик разнял их. Ребята сочувственно поглядывали на Бирюковского. Никто не сомневался, что проиграет он.

Звонок возвестил конец перемены.

— Бирюк! Шесть жвачек — тю-тю!

— Внимание, недержание! — крикнул кто-то.

Бирюк даже рот зажал пятерней и, бросая по сторонам свирепые взгляды, вошел вместе со всеми в класс.

— Смотри, Бирюк, до звонка — ни гугу! Могила! — подначивал Костик, желая подыграть Марцину.

Бирюковский молча подсунул кулак ему под нос.

Минуту-другую любопытные взоры были прикованы к Бирюку: выдержит или нет? Но когда историчка объявила, что нового материала давать не будет, а займется опросом, интерес к спору моментально угас.

Не разжимая рта, Бирюк подтолкнул Костика, с отчаянием во взгляде показывая украдкой то на себя, то на учительницу. Но Костик сделал вид, что не понимает.

— Что тебе? — спросил он шепотом.

Бирюковский написал на обложке тетради: «А если вызовут?» «Могила! От звонка до звонка, иначе проиграл», — нацарапал на той же обложке Костик.

Вицек кивнул в знак того, что понял, и его охватила паника. Вообще-то истории он не боялся. Как-никак второй раз проходил ее и кое-что застряло с прошлого года в памяти. Учить уроки считал он ниже своего достоинства, но двоек боялся пуще огня: отец задавал ему трепку за плохие отметки. «В наше время, — твердил отец, — ученье не всем было доступно, не то что нынче». И когда Вицек остался на второй год, покачал головой и заявил: «За каждую двойку драть буду как Сидорову козу!» Так что вызови его Скочелёва, а он будет стоять столбом, чего доброго, кол ему влепит.

И зачем он ввязался в этот дурацкий спор? Из-за Солянки все! При первом же удобном случае надо по шеям ему надавать. И, повернувшись к Марцину, Бирюковский бросил на него испепеляющий взгляд. Учительница заметила.