С ним победишь ты в решающей битве.

Можешь его в супостата метать,—

В руки твои он вернется опять.

Скрыто в другом лепестке волшебство,

Знай, как использовать силу его:

Где бы твой враг не скрывался трусливо

И превращался в различные дива,

Сыщешь противника наверняка

С помощью маленького лепестка.

Ты приложи его к правому глазу —

Хитрость врага разгадаешь ты сразу!

Слушай меня, чабаненок отважный,

Помни совет мой особенно важный:

Ты не убьешь чародея, не ранишь,

Если проклятого спящим застанешь.

Знай, что когда он без просыпу спит,

Он превращается в твердый гранит.

День да ночь — сутки прочь,

Пастушку шагать невмочь,

Ну а все же поутру

Разогнал пастух хандру

И побрел опять чуть свет

На сверкающий хребет,

Что долине был защитой, —

А за ним, в лощине скрытой,

Видит хлопец — облака,

Словно лужи молока,

Лишь колеблются слегка

Там, внизу, от ветерка.

Полно, облака ли это

Столь пленительного цвета?

То не облака, а пух —

Понимает вдруг пастух,

Это склон горы прикрыл

Плат из аистовых крыл,—

Приглядевшись, видит многих

Птиц, высоких, красноногих,—

Не взлетает ни одна,—

Словно чем-нибудь больна

И взлететь никак не может,

А тоска больную гложет

По небесному простору,—

И она, слетев на гору,

Медлит, опустив крыла:

«Полетела б, коль могла…»

Так стоят они, грустя

И крылами шелестя,—

Не взлететь им никогда —

Видно, тут стряслась беда.

Вот одна идет навстречу,

И, ему в глаза взглянув,

Открывает острый клюв,

Речь заводит человечью:

«Кто таков ты, странник, ныне

Здесь бродящий по чужбине?»

Только аист произнес.

Как вопросом на вопрос

Отвечал пастух ему:

«Птица-птица, не пойму,

Что стоите вы все вместе

В этом неприятном месте,

Где любому станет худо,—

Не летите что отсюда?»

И на тот вопрос пастуший

Аист произнес: «Послушай,

Этот край для нас — чужой,

Мы от века за межой

Этих гор высоких жили,

Наши гнезда сторожили.

Страшный Черный Вихрь сюда

В этот край песка и льда

Нас пригнал, — как ни боролась

Наша стая, — все равно

Погибаем, заодно

Песню потеряв и голос.

Нам без голоса, без песен

Небосвод широкий тесен,

Мы не сможем никогда

До родимого гнезда

Долететь, и наши крылья

Зарасти успели пылью,

Словно их окутал дым:

Мы подобны остальным

Белым аистиным стаям:

Мы без песен не летаем!

Мы хиреем, гибнем — ныне

Нас уж мало здесь, в долине…»

Так поведал речью грустной,

Тихой-тихой, безыскусной

Белый аист свой рассказ,—

С пастушка не сводит глаз.

Ясно: здесь стряслась беда.

Вопросил пастух тогда:

«Отчего в родимых гнездах

Вы не спрятались в тот миг,

Как губитель вас настиг?

Отчего взлетели в воздух?

И в ответ на тот вопрос

Старый аист произнес:

«Ты дослушай мой рассказ.

Сердце доброе у нас.

В смерче темноты и хлада

Гнал злодей овечье стадо:

Громко блеяли барашки,

Белорунные бедняжки.

В тот же миг взлетели мы,

И среди кромешной тьмы,

Друг на друга налетая,

Заблудилась наша стая…»

Грусть у мальчика в сердечке:

Это ведь его овечки,

Это ведь его барашки:

Жребий горький, жребий тяжкий

Горько слышать эту весть,

Пусть скорей свершится месть,

Время, время Вихрю сгинуть.

Страшный край пора покинуть,—

Но ведь аисты — в беде!

Как всегда и как везде,

Пастушонок звонкой, стройной

Огласил ущелье дойной!

Над кремнистою тропой,

Верный флуер, звонче пой!

Птицам больше и не нужно:

Крыльями взмахнули дружно,

Вот уже, собравшись с силой,

Первый аист белокрылый

Оторвался от земли —

Силы в крылья притекли!

Он летит — в его обличье

Что-то царственное, птичье,

Настоящее величье

Стая снова обрела,

И, долину облетая,

Возродившаяся стая

Снова песню завела,

Старинную,

Аистиную;

«Идет, идет весна,

Прекрасная, простая,

Сверкает вышина,

Вернулась наша стая.

И воздух снова чист,

И вновь горят закаты,

Я виноградный лист

Несу на кровлю хаты.

Я там гнездо совью,

Собравши листьев груду,

Я заведу семью —

И знаком счастья буду.

И, может быть, порой

Крыла чуть-чуть намаяв,

Я новой детворой

Порадую хозяев.

О да, я так спешу:

Звенят мои рулады,

Я деток приношу,

Когда мне люди рады!

Всё — так, как я хочу,

И нет судьбы достойней:

Три круга облечу

И осчастливлю тройней!»

Птицы к пастушку вернулись

И вокруг него сомкнулись,

Встали белоснежной свитой.

Он теперь — под их защитой.

И, не опуская крыл,

Их вожак проговорил:

«Андриеш, твоя дорога

Не окончена пока

И куда как нелегка,—

Ждет тебя еще немного

Испытаний: должен ты

Трижды горные хребты

Одолеть, а там, за ними,

В серной копоти и дыме

Пропасть жуткая лежит,

Дно ее всегда дрожит,

Там, под неприступной кручей,

Гад огромный и ползучий

Но не трать-ка, мой родной,

Ты минуты ни одной,

Лучше просто, без усилья

Полезай ты к нам на крылья,

Так минуешь ты хребты

И с прекрасной высоты

На ползучих гадов глянешь

И сражаться там не станешь,

Пусть-ка ползают внизу.

Мы к себе полет направим,

В край, где мы живем, где славим

Виноградную Лозу!

Чем тащиться дни и ночи —

Так ведь путь куда короче!»

Полетели. Вниз глядит

На широкий горный вид

Пастушок, — на скалы, пики

Смотрит не без недоверья,

Только слышит птичьи клики:

«Пастушок, держись за перья!»

Страшные внизу края:

Вот и пропасть, и змея

Исполинская приметна,

К небу жало тянет тщетно…

Впрочем, пастушок, следи:

Дол просторный впереди.

Вот страна отцов и дедов!

Долю горькую изведав,

Познакомясь с черной тьмой,

Наконец летят домой

Аисты — и вот

Кончился полет.

Ну, гляди во все глаза!

Красноногих белых птиц

Ждет здесь, листья свесив ниц,

Грозденосная лоза.

Ну, а с нею — вся семья:

Грозденосцы — сыновья.

Грозденосец самый важный,

Страж долины, куст отважный,

Еле удержав слезу,

Им рассказ поведал грустный:

Черный Вихрь, губитель гнусный,

В мерзостях таких искусный,

Извести решил Лозу.

«Ночью черною, сырой

Он на нас обрушил рой

Мерзких, липких, незнакомых

Безобразных насекомых.

Этот жук —

Листоед,

Всем вокруг —

Гибель, вред.

Хуже крыс

Всё погрыз!

Лишь сейчас