— Наши руководители считают, что Германия не может больше развиваться в своих старых границах. Она перенаселена, — осторожно сказал Винклер.

— Это вы совсем о другом, — Виктор победительно вскинул голову. — Я вас о другом спрашивал. И все же могу дать совет: заберите землю у юнкеров, заводы у концернов — и вам станет свободнее в Германии.

Винклер по-простецки развел руками: дескать, и рад бы… Улыбнулся.

— Хочу задать еще вопрос. Считаете ли вы, что существуют только национальные интересы, что в основе политики лежит национальный эгоизм и тогда, по-видимому, объединение наций невозможно и человечество обречено на бесконечные и изнурительные войны? Или возможен другой путь? Я обращаюсь к вам лично, меня интересует ваше мнение.

— Мне трудно вам что-либо определенное ответить. Я специально не размышлял над этими вопросами. Но мне кажется, надо учитывать, есть сильные и слабые нации. И есть особая ответственность сильного…

— Вы считаете нас, русских, слабой нацией? Или, если взять более широко, всех славян?

Винклер молча уставился в верхнюю доску стола. От напряжения у него порозовели уши.

Что сказать им?.. Во время войны он побывал во Франции, Голландии, Бельгии, Чехословакии… Пожил в Париже. И после этого оказался в России. Три месяца в стране — и ни разу не попал в большой город. Ему сначала показалось, что его отбросило на тысячу лет назад, что он попал в не тронутую цивилизацией древнюю Русь. Ту Русь, какой она была еще до норманнского завоевания. Заметенные снегом деревни с приземистыми домишками, кладбища на окраинах с покосившимися от ветхости черными крестами. Хмурая глушь нетронутых лесов. Первобытно-дикая Азия! И если начистоту… Он презирал русских, их неустроенную жизнь, их жалкие дома, которые так расточительно неудобно были построены из дерева, их бани, которые ютились на задах поближе к реке (эти деревенские жители, видимо, даже не подозревали, что такое водопровод, канализация!).

— Русские и немцы могли бы сотрудничать, — ответил Винклер и сам почувствовал, как нестерпимо фальшиво прозвучал его голос.

— Я понимаю, — без улыбки сказал Виктор, — в сложившейся ситуации вам затруднительно ответить точнее на этот вопрос. Тогда вы, может, вот о чем скажете… Мы выдвигаем идею исторической справедливости, идею равных возможностей и способностей, идею равенства и братства народов. Что вы об этом думаете?

— Это еще так далеко… — Винклер пошевелил пальцами, как бы пытаясь нащупать эту сомнительную даль.

— Не так далеко, как может показаться, — рубанул Виктор. — Доживем — увидим, какие чудеса произойдут в мире в результате этой войны. Вот вы увидите, вернетесь после войны в Германию, не узнаете своей родины.

Я поражался, откуда у Виктора бралась энергия, любопытство, ненасытность интереса. После этих дней похода, после боя.

Я понимал, Виктор стремился уловить в шелухе слов главную побудительную идею, понять ее философское и социальное обоснование, воссоздать систему.

Я же взглядывал на немца, и меня одно занимало в его ответах: то, что он говорил, несомненно было убеждением, но было ли оно таким убеждением, за которое можно на костер, на плаху, в застенки…

Или это как рябь на реке, подул ветер — есть она, перестал — и все вновь спокойно и гладко? Было ли это убеждение самим существованием или поведение Винклера всякий раз определялось подчиненностью обстоятельствам? Пройдет время, и он, — гляди-ка — если посчитает выгодным для себя, станет у нас в плену антифашистом!

Хотя вряд ли… — решал я.

Мне хотелось представить его мать, отца, братьев и сестер, если они есть, увидеть их всех за домашним столом, увидеть Винклера, когда он в коротких штанишках в первый раз пошел в школу, узнать, о чем разговаривали они, спорили, мечтали у ночных костров во время туристских походов…

Для себя я решил, что Винклер — фашист. Но как, почему  ч е л о в е к  становится фашистом, трудно, невозможно было для меня понять. И ответы Винклера мне не помогали в этом.

Я решил вмешаться в разговор. С трудом я сконструировал какой-то хитроумный вопрос, но тут меня неожиданно опередил Павлов.

Он все молчал, покуривал свою самокрутку. Приглядывался к Винклеру. С явным одобрением посматривал на Виктора. Из простой семьи, а смотри, как шпарит по-немецкому!.. Но и у него был вопрос, который он считал наиглавнейшим.

— Вы спросите его, товарищ командир, когда Гитлер капут? — Павлов, ткнув дымящейся самокруткой в направлении Винклера, даже привстал от внимания.

— Верите ли вы в победу Гитлера? — спросил Виктор.

Мы все спрашивали тогда пленных, верят ли они в победу Гитлера.

— Я бы хотел обратить ваше внимание только на один факт, — сказал Винклер, глядя куда-то в сторону, мимо Виктора. — Гитлер еще ни разу не ошибся в своих предположениях и расчетах. Мы вернули без крови Судетскую область, присоединили Австрию. Польша была разбита мгновенно, Франция покорена по расписанию. Ей помогала Англия. А вы согласитесь, что это самые крупные европейские державы.

— В России, видно, не получается по расписанию.

— Россия трудная страна.

На сумрачном, настороженном лице Винклера мелькнуло что-то похожее на улыбку. И нельзя было понять, что означала эта улыбка. Или простое признание факта, или уверенность в том, что, как бы трудно ни было, Россия разделит участь Польши и Франции. Хотелось бы вам этого или не хотелось.

Виктор поглядел, поглядел на немца, качнул головой. В построжавшей тишине спросил, с какого времени Винклер на Восточном фронте.

Винклер еще не закончил ответа, а Виктор начал медленно приподниматься, словно двигала им внезапно хлынувшая, неистовая, с трудом сдерживаемая сила…

— Выходит, вы участвовали… по крайней мере, могли… должны были участвовать в поджогах деревень, в угоне… в расправе над мирными жителями, — сказал он. — Что они вам?.. Это мой последний вопрос. Объясните, как можно убивать детей, сжигать дома с живыми людьми… Это как понять… Это можно по-человечески понять?.. Объясните вы нам, образованный немец!..

Виктор вцепился руками в край стола, пальцы его рук побелели. Мне показалось, он опрокинет стол и…

— Нет!.. Нет!.. — вскрикнул Винклер, тоже приподнимаясь и подаваясь вперед. Глаза его — бессмысленные голубоватые стекляшки — слепо уставились на Виктора. — Нет!.. Нет!.. — почти простонал он. — Это специальные части. Выделялись специальные части, которые соответствующим образом оснащались, их задача состояла в том, чтобы…

— Встать! — заорал Кузьма.

В избе стоял Борис Варавва. В заснеженной шапке с опущенными ушами, похожей на шлем, во всей пригнанной амуниции своей, словно Марс, грозный и непримиримый бог войны. Холодное бешенство металось в его глазах.

Подскочивший Винклер, едва увидев его, замер по стойке «смирно», отставив локти.

Твердо печатая шаг, Борис подошел к столу.

— Карту!

Едва мы разбросали на столе карту-двухверстку, он начал спрашивать Винклера:

— Где пушки? Сколько? Минометы?

— Ну! — грозно прикрикнул он на запнувшегося Винклера. И Винклер, склоняясь перед этой властной сокрушающей силой, длинным грязным ногтем начал показывать расположение боевых точек. «Известных мне», — сказал он, словно оправдываясь.

Минут через десять с Кузьмой Федоровым и донесением Борис отправил Винклера в штаб батальона.

— Кисель вы, а не вояки! — сказал он с жестоким презрением. И так же внезапно исчез, как и появился.

— He-неправ он, Борис, — сказал Виктор, даже запинаясь от волнения. — Ну, допустим, этот — фашист. А остальные как?.. А те, кто ошиблись… Ведь с такими придется строить новую Германию. Их понять надо. Нащупать дорогу к их чувству и разуму…

Разговор, который мог состояться в феврале 1942 года.

— Ты идеалист, Виктор. Ты веришь, что из фашиста можно сделать человека? И мы будем брататься с ним, жать ему руку, и он будет просто бывший солдат, обманутый Гитлером… Может, он даже будет проклинать Гитлера, этого проклятого Гитлера, который доставил столько страданий Германии. И никто ему не напомнит о войне и не спросит, что он, Винклер, сам делал в России? И он кругом и во всем будет прав? Он станет магистром, доктором и, может, даже профессором. И ты однажды встретишься с ним в Мюнхене или Дюссельдорфе. Или я не знаю, где еще. Он будет в визитке, в начищенных ботинках, воспитанный, сдержанный, учтивый. И он будет твой хозяин, а ты будешь его гостем. И вы должны будете поднять бокалы и выпить… За что ты с ним выпьешь, Виктор?.. И что ты ему скажешь?