— Знание языков оттачивает ум, а правильность речи свидетельствует о здравости мышления, — поучал Деметрий Леона. — Все суета. Когда челсовек — раб своих страстей и облечен притом большой властью, он превращается в дьявольский сосуд пороков и жестокости. Только знания — истинная ценность. Учись. Будь умерен во всем, избегай соблазнов. В одном ты можешь не щадить себя — в заботах о родной стране. Готовься быть справедливым и разумным пастырем своего народа. В этом твое предначертание от бога. Одно помни: цандрипшские дадалы^[23]издавна ромеям служат, и нынешний дадал Мидас, и его сын в Палатий наезжают, приближенных императора дорогими подарками задабривают, заговор плетут, хотят снова Абазгией править, как их жестокосердный предок Филипп, которого наш первый правитель абазг Скепарна убил. С цандрипшских дадалов глаз не спускай.

Часто у них возникали разговоры о религии.

— Предания свидетельствуют о том, что первыми проповедниками христианства в Абазгии были апостол Андрей и его спутник Симон Кананит. По велению Юстиниана и при содействии Ефрата в Анакопии построен храм Божьей матери. Юстиниан же послал в Абазгию священников, — рассказывал Деметрий. — Но абазги в христианстве не тверды. В них много еще от язычества, они поклоняются своим старым богам. Будешь архонтом, укрепляй христианскую веру. Тем объединишь свой народ. А будут абазги почитать иконы или нет, пусть тебя мало заботит. Одно знай: именем Христа Спасителя много крови пролито невинной. Не допускай этого, будь терпим.

Обычно Леон приходил в келью Деметрия, но как-то писец сам тайком пришел к нему поздним вечером.

— Сегодня я читал письма императору, — зашептал Деметрий. — Было послание и от твоего отца. Вот что он пишет, — старик закрыл глаза и, пропустив пышное титулование императора, на память повторил: — Я стар и немощен, бог призывает меня к себе. Верни мне сына, благослови его архонтом Абазгии. Будет он верным твоим рабом, и страну, тобой мне вверенную, он так же, как я, положит у твоих ног... — Деметрий открыл глаза и в упор взглянул на Леона. — Так пишет твой отец Константин Абазгский, а как он думает, это он скажет тебе с глазу на глаз. Завтра ты предстанешь перед базилевсом. Не избегай его взгляда, но будь смиренным. Час твой пробил, но не забывай: базилевс хитер, он постарается устроить тебе какую-нибудь ловушку. Не погуби себя неосторожным словом, взглядом, даже мыслью. Да благословит тебя всевышний!

В ту ночь Леон не спал. С волнением и беспокойством думал он о том, как предстанет перед грозным императором. Он много раз видел его, но издали — во время молебствий, на ипподроме, среди войск. Он ни разу не удостоился быть им принятым и не жалел об этом, потому что знал: те, кто удостаивались такой милости, нередко прямо от императора отправлялись в подземелья Палатия, откуда не было выхода, кроме как в преисподнюю...

Утром двое молчаливых воинов-гигантов из личной стражи императора обыскали Леона и, не найдя при нем никакого оружия, повели бесконечными ходами и переходами в покои Льва. По тому, каким путем вели Леона, он понял, что встреча произойдет неофициальная. Возможно, базилевс тем самым хотел дать понять сыну абазгского архонта его полное ничтожество перед ним, владыкой половины мира. Но это еще можно стерпеть. Не задумал ли базилевс уничтожить первенца Kонстантина и послать в Абазгию вместо него какого-нибудь преданного ему исаврита? Но ничего уже нельзя было изменить. Слоноподобные воины зорко следили за каждым шагом Леона: не убежишь, не спрячешься, да и ни к чему, надо идти навстречу своей судьбе.

Лев на открытой веранде кормил голубей. С ним был его сын и соправитель Константин по прозвищу Копроним^[24]. Это прозвище, как рассказывал Леону Деметрий, сын императора получил за то, что во время цветения он осквернил святую купель испражнениями. Константин молод, всего лет на пять старше Леона, высок и плечист. Он с интересом поглядывал на Леона, которого не раз видел на военном плацу, где отпрыски византийской знати под руководством опытных военачальников занимались гимнастикой и изучали воинское искусство. На Льве и его сыне—соправителе вместо императорских пышных одежд, расшитых золотом и жемчугом, исаврийские тоги с красной каймой по низу, только багряные сапожки на Льве императорские, Константин же в сандалиях. Льву уже около восьмидесяти, он ссохся, смуглая от природы кожа на морщинистом лице почти коричневая. Лицом он, как святые на иконах, строг и сух, взгляд его старческих блеклых глаз холодно равнодушен. Леон только мельком заметил все это — нельзя разглядывать Божественного императора и его соправителя—сына, как статуи. Он распростерся перед императором, не доходя до него шагов десять.

— Встань и приблизься, — услышал Леон негромкий голос.

— Не смею, Божественный.

— Я повелеваю.

Леон встал и подошел шагов на пять.

— Дела империи не позволяли мне следить за твоим воспитанием, но твои наставники говорят, что в учении ты весьма преуспел.

— Этим я обязан тебе, Божественный, — смиренно ответил Леон.

— Он воинскому искусству отдавал предпочтение, нежели другим наукам, — заметил Константин.

Леон поймал на себе ощупывающий взгляд базилевса и потупил взор. Лев с первого взгляда увидел в статном широкоплечем молодом абазге воина, и это вызвало в нем противоречивые чувства. А что если он свое воинское искусство применит против империи? В таком случае его не следует выпускать из рук. Пусть послужит в войсках поближе, чтобы не спускать с него глаз. Но не вернуть его Константину —это значит предоставить абазгам самим поставить архонта, а они захотят, конечно, такого, который будет добиваться независимости от империи. Варвары абазги не терпят над собой никакой власти. Кто-кто, а он знает абазгов и апсилов. Лучшие годы его прошли в их краях.

— Империи нужны воины, Божественный, — сказал Леон. — Я готовил себя для того, чтобы служить тебе.

Тонкие губы Льва тронула недоверчивая усмешка.

— Не хочешь ли ты послужить в моих войсках? — спросил он мягко.

— Твоя милость беспредельна, Божественный. Сражаться за тебя сочту за великую честь. Благослови!

Леон опустился на колени и склонил голову, показывая, что всецело отдает себя базилевсу. Но сердце его сжалось. По тому, как Лев медлил с ответом, Леон понял: он взвешивает его судьбу.

— Но, может быть, ты хочешь вернуться в Абазгию? — вкрадчиво спросил Лев. — Отец твой стар и немощен. Он просит вернуть тебя и благославить на архонтство.

Вот она, ловушка, против которой предостерегал Деметрий. Лакомую приманку подбросил Леону император!

— Отец мой стар, но бог милостив... Я же готов служить тебе всюду, куда бы ты меня ни повелел послать, Божественный, — ответил молодой абазг.

— А кто может поручиться, что, став архонтом, ты не отложишься от нас? — спросил Константин.

Лев с неудовольствием взглянул на сына. Разве можно выдавать свои тайные мысли, казалось, говорил егo укоряющий взгляд. Леон вопросительно посмотрел па базилевса. Тот кивнул, разрешая ему ответить.

— Потерять покровительство Божественного для aбaзгов равносильно гибели, — сказал Леон. — Абазгия уже становилась на этот гибельный путь и...

Леон смешался. Неизвестно было, как император воспримет напоминание о попытке абазгов с помощью арабов отложиться от империи.

— И что? — прищурился Константин.

— Абазгия — маленькая христолюбивая страна, — подумывая каждое слово, сказал Леон. — Она может жить только под покровительством могущества империи и благословением Божественного базилевса.

Лев высыпал из золотой чаши последние зерна пшеницы и отдал ее сыну, неторопливо потер сухие ладони, стряхивая с них невидимую пыль. Казалось, он весь поглощен созерцанием суетящихся у его ног голубей. В действительности же он думал о том, что уже стар, что судьбы будущего переходят в руки этих рвущихся к власти молодых людей, один из которых его сын и наследник престола. А знают ли они, сколь тяжко бремя власти и какой ценой она добывается? По осторожным, обдуманным ответам молодого абазга император угадал в нем человека недюжинного ума. Сумеет ли сын противостоять таким вот умным и сильным воинам? Не лучше ли сейчас, пока он жив, обезопасить, трон от таких людей, как этот абазг? Но тогда придется уничтожить многих, а кто будет защищать империю от ненавистных арабов, которые не дают ему с первого его дня царствования насладиться славой и заняться украшением столицы? Принудив Феодосия отречься от престола в свою пользу, недоверчивый Лев сам готов был в каждом заметно выделяющемся из толпы человеке видеть соперника своего сына.