— У смерти вкус сухого песка, — прошептал он по-абазгски и поднялся, порываясь куда-то бежать.

Теперь Богумил стал успокаивать товарища, хотя сам был не в лучшем состоянии. Жизнь по капле оставляла измученные тела узников.

Но вот в затухающем сознании Богумила возникла странная картина: подземелье осветилось багровым светом, на фоне его появилась гигантская фигура человека. Богумил приподнялся на локтях и безумным взглядом смотрел на вошедшего. Свет больно резал глаза.

— Я думал, что крысы давно обглодали твои кости. Вставай!

Как ни был слаб Богумил, он нашел в себе силы подняться.

— Выходи, если хочешь жить, — сказал гигант.

Богумил сделал несколько шатких шагов. Потом вернулся к Гуде. Нечеловеческим напряжением сил ему удалось поднять его.

— Брось эту падаль! — сказал ипаспист.

Но Богумил вынес Гуду из подземелья, и — странное дело — с каждым шагом силы его возрастали, а когда он увидел бассейн, то кинулся к нему почти бегом. Он пил большими глотками теплую стоялую воду, потом, спохватившись, стал поить Гуду. С трудом удалось ему разжать зубы Гуды и влить в его рот несколько капель воды. Один, два слабых глотка, и Гуда ожил. Он вскочил и приник к воде. Оба пили, плескали воду себе на лицо, на грудь. Двое ипаспистов с удивлением смотрели на это воскресение из мертвых.

— Они готовы выпить весь бассейн, — сказал один из ипаспистов.

— Теперь они не будут жаловаться на недостаток воды, — загадочно проговорил второй. — Пошли! — он толкнул Богумила в спину тупым концом копья.

Гуда и Богумил шли медленно, все еще не веря, что остались живы. Над ними был не каменный свод, а звездное небо, и не смрад подземелья, а теплый влажный воздух обвевал их искусанные крысами тела. Но радоваться было рано. Обоих сковали одной цепью и повели на корабль. Там они оказались прикованными к одной скамье, за одним веслом. Жадный Лонгин продал их в рабство. На рассвете корабль снялся с якоря и отправился через Понт Эвксинский к далеким берегам Кавказа. Так Богумил и Гуда стали побратимами.

Три долгих года они были скованы одной цепью. За эти годы тела их высохли, покрылись язвами, а валёк весла залоснился, отполированный руками; зато ладони гребцов стали шершавы и тверды, как копыта. Все это время побратимы не теряли надежды вырваться на свободу — только бы оказаться у родных берегов. Но много раз ходил корабль в Понт Эвксинский, был и у берегов Кавказа, а желанная свобода не приходила — ромеи крепко стерегли рабов-гребцов. И вот теперь, когда все испытания остались позади, Гуда умирал. Богумилу больно было смотреть на побратима. Он понимал, что в тот момент, когда Гуда ступил на родную землю, у него иссякли последние силы. Гуда достиг ее, и больше ему ничего не нужно было. Он отдал себя духам гор.

Из леса появился Ахра. За ним шли древняя старуха и девушка. Как ни был удручен Богумил, он не мог не обратить внимания на дивную красоту молодой абазгки. Это были старая ведунья трав Шкуакуа и Амза.

Старуха обошла вокруг Гуды, шепча какие-то заклинания, потом присела возле него и стала осматривать и ощупывать его сухими коричневыми пальцами.

— Смотри, нан^[28], и учись, — обратилась знахарка к девушке. — Это храбрый воин. Я вижу на его теле рубцы старых ран, но новых нет. Трава ахурбгиц^[29]ему не нужна. Болезни у него тоже никакой нет, но он очень слаб и умрет, потому что его душой овладели духи гор. Тело его еще живет, а душа на пути к предкам.

— Но ты, ди^[30] не позволишь его душе расстаться с телом, — сказала Амза. — Абазгии нужны воины.

— Да, нан, ты верно говоришь, Абазгии нужны воины, — закивала старуха. — Попытаюсь вернуть его душу. Может быть, еще не поздно.

Шкуакуа взялась за дело. Она выбрала из корзины какие-то корешки, травы, сухие ягоды, долго варила их с приговорами в глиняном горшочке. Когда варево было готово, она сказала Амзе:

— Остуди, нан, и дай ему выпить половину. Если духам гор угодно будет вернуть ему жизнь, то после питья он уснет. Когда же он проснется, дай ему испить остальное. Утром дайте ему кислого молока с медом. Если же духи гор не отпустят его душу, то питье выйдет обратно с кровью, и тогда надо готовить долю мертвого^[31].

Старуха ласково погладила Амзу по плечу и заковыляла восвояси. Ахра почтительно проводил ее до леса. Мудрая знахарка неспроста поручила девушке ухаживать за больным. С помощью Ахры и Богумила Амза влила в рот Гуде целебное зелье. Некоторое время она с тревогой следила за ним. Гуда открыл глаза и увидел склоненное над ним прекрасное лицо девушки; он зажмурился, боясь спугнуть чудесное видение. Но оно было явью — девушка находилась здесь, рядом. Ласковые руки приподняли ему голову. Гуде казалось, что сама Абазгия, к которой он так страстно стремился, смотрит на него глазами-звездами и вливает в него жизненные силы. Глаза Гуды заблестели. Он взял руку Амзы и, не выпуская ее, уснул. Она посидела возле него, потом осторожно высвободила руку.

— Ахра, скоро ночь. Проводи меня. Утром я приду. Когда он проснется, вы сами напоите его.

Ахра пошел провожать девушку. Богумил с трепетным чувством восторга смотрел вслед Амзе.

Он поднялся над Гудой во весь свой громадный рост и протянул к небу руки.

— Духи предков, я должник ваш за дарованную свободу, за Гуду-побратима, — сказал он просто и мужественно.

СВАДЕБНОЕ ПОСОЛЬСТВО

Мудрый и в аду выкрутится. Абхазская пословица

1

Посольство Дадына не ладилось. Толстый, сонный на вид чиновник, ведающий посольскими делами каганата, тархан Юкук-шад, что значит Сова-князь, настойчиво допытывался, зачем приехали абазги, а осторожный старик отвечал, что скажет это только кагану.

— Разве ты не знаешь, что смертному не дано видеть солнцеликого? Скажи, зачем приехали, и я передам.

— А ты бессмертный?

Важный хазарин опустил пухлые веки.

— Ты хитер, как старый ворон. Но то, что ты просишь, невозможно. Я доложу о тебе царю. Он у нас ведает всеми делами в государстве.

— Пусть будет так, — сказал он. — Когда мы предстанем перед вашим царем?

— Разве абазгскому послу не нравится у нас? Почему он торопится, почему не хочет сказать, зачем совершил свой дальний путь?

— Об этом я скажу только царю, — ответил старик.

— Ну, тогда жди, — невозмутимо ответил тархан и накрыл глаза, давая понять, что прием окончен.

Раздосадованный Дадын снова ушел ни с чем. Уже больше недели потерял он в бесплодных разговорах с толстым хазарином, а дело не сдвинулось ни на шаг. Дадын не был даже уверен, знают ли вообще каган и царь об их приезде. А между тем принимавший их чиновник был не так ленив, как казалось. Византийский посол — желтый и высохший, похожий на мумию и неподвижный, будто каменный истукан, каких Дадын видел на степных курганах, приехал позже него и уже отправился в обратный путь, уладив, очевидно, свои дела. В посольский двор то и дело въезжали гонцы на взмыленных лошадях и разлетались из него во все стороны на свежих. Откуда-то из-за Дона приехали русобородые богатыри в кольчугах до колен и островерхих шлемах. Это были саклабы— так называли росичей, болгар арабы и хазары. Они были молчаливы и суровы, держались обособленно, но зорко присматривались ко всему. Хазарский чиновник принял их без задержки, и те, как узнал Дадын, говорили с царем Барджилем. Потом старый абазг видел их на базаре: саклабы выкупали из плена своих земляков.

Однажды после очередной неудачи в хазарском посольстве к Дадыну подошел худой и смуглый человек, закутанный до самых глаз в пеструю ткань.

— Ты много прожил — об этом говорят твои почетные седины, но ты не знаешь человеческой природы, — сказал он по-гречески.

— Зато ее хорошо знает мой меч. Что тебе надо? — ответил Дадын.

— Совсем немного. Дай мне, славный воин, от щедрости твоего сердца, а взамен я дам тебе мудрый совет.