Изменить стиль страницы

Дни шли, сеансы сновидения-реальности продолжались, и неразбериха, путаница все усиливалась. Сеансы сновидения-реальности не имели ничего общего с тем, чем занимались Питер Иббетсон и герцогиня Тауэр; то было, скорей, сновидение-умопомрачение или даже сновидение-морок. Запутанные грезы Алоизы углублялись в самые недра ее плоти, и плоть распалялась, вопила от желания. Постепенно Алоиза забывала о настоящем и безвольно уплывала в текучее прошлое, передав свое почти пятидесятилетнее тело той молодой женщине, которой она когда-то была. Со сладострастием слушала она, как из недр ее естества доносится песня любовного соблазна, которую распевает внезапно воскресшая в ней любящая женщина. И опять литературные примеры, на которые она опиралась в решающие моменты жизни, не несли ей помощи, скорей уж сбивали с толку. Как прежде не было в ней несгибаемого мужества Андромахи, так теперь она не находила в себе просветленной душевной силы, какая была в герцогине Тауэр. Слишком высоко подняла она планку и не смогла преодолеть ее, тем паче что планка эта, как выяснилось, разделяла жалкую чернь — живых людей — и благородных литературных героев. Алоиза была уязвлена, однако уязвленность причиняла не только мучения, но и приносила какое-то темное наслаждение. Потому-то она каждый день приходила в гостиную, укладывалась на диван и ловила в безмерном хаосе своей памяти беглые образы, быстролетные ощущения.

Однако грезы эти не переставали поражать ее, приводили во все усиливающееся смятение. Шли дни, присутствие исчезнувшего Виктора становилось все более осязаемым, все более явственным, и в мозгу Алоизы стало зарождаться подозрение. Жуткое, страшное подозрение. Дело в том, что все колдуны и маги, которых она призывала к ложу своего несчастного сына, давали ей понять, что тот, кто навел на Фердинана порчу, приведшую к полному параличу, несомненно связан с каким-то духом, явившимся с того света. А один из них, Длинный Марку, высказал даже предположение, что к этому непосредственно может быть причастен мертвец, погибший насильственной смертью, чья неприкаянная, блуждающая по свету душа вполне могла околдовать душу Фердинана. «Люди, — говорил Длинный Марку, — боятся грабителей с большой дороги, преступников, что могут напасть на улице, они запираются дома на ключ, спускают во дворах собак, у некоторых в доме даже есть заряженное ружье, но они совершенно не думают о иной опасности, что угрожает им, — о порче, которую может навести недобрый человек, и о злокозненности неприкаянных душ. Люди смеются над рассказами о призраках, в историях, которые они придумывают, привидения изображаются закутанными простыней или в каком-нибудь нелепом одеянии — чтобы те выглядели забавнее и можно было их не бояться. И совершенно напрасно! Потому что привидения действительно существуют! И на них нет ни простыней, ни саванов, ни цепей, ни колокольчиков. У них есть только их проклятие, и оно-то страшней всего. Потому что привидения чаще всего злодействуют, оттого что испытывают страшные муки; это неприкаянные души, несчастные души, не обретшие упокоения, души, которые утратили свое тело и прибежище на земле, но не нашли приюта на том свете. И горе человеку, который повстречается с таким привидением, ибо оно способно похитить у него душу. А ваш сын нередко бродил ночами и к тому же по большей части пьяный, и вполне возможно, однажды на свою беду он повстречался с таким вот привидением».

Вот так в точности и сказал Алоизе Длинный Марку, когда в последний раз приходил взглянуть на Фердинана. В здешних местах Длинный Марку слывет могущественным колдуном. Он высок ростом, худой, уже изрядно сгорбленный, говорит медленно, отрывисто, скрипучим голосом и размеренно при этом покачивает головой, как бы подтверждая свои слова. Он словно вколачивает их короткими резкими ударами в мозг собеседника, и впоследствии они назойливым эхом отзываются в его мыслях. Своей репутацией колдуна он во многом обязан странной, необычной манере изъясняться, своей длинной негнущейся фигуре и этому размеренному покачиванию головой, схожему с колебаниями балансира метронома.

Поначалу Алоиза не придала большого значения речам Длинного Марку, как, впрочем, и словам других колдунов. Она собирала вперемешку все мнения — докторов, священников, психиатров, колдунов. Впоследствии — в зависимости от душевного состояния, метавшегося от надежды к отчаянию, и умонастроения, постоянно колебавшегося между рациональным и иррациональным, — она вытаскивала то или иное высказывание и принималась скрупулезно его разбирать. Но дело в том, что она все больше и больше теряла власть над своими мыслями, утрачивала здравость суждения, и ее постепенно затягивало в темные водовороты, поднимавшиеся из глубин ее страха. И таким-то вот образом отрывистый, скрипучий голос Длинного Марку выбрался на поверхность ее мыслей, приведенных в расстройство сеансами сновидения-реальности.

Страждущая, неприкаянная душа погибшего насильственной смертью вполне могла бы завладеть слишком слабой душой Фердинана — тут Длинный Марку определенно прав. А кто, кроме Виктора, может быть этим мертвецом, этим похитителем души? Отец явился из чистилища, куда судьба до срока услала его, чтобы найти сына. И подозрение это все больше укреплялось в мозгу Алоизы, доказательств тому становилось все больше, и они казались ей все неопровержимей.

Виктор погиб насильственной смертью. Преждевременность и внезапность смерти — вот первая причина страданий, которые терзают его душу. Но главное, Виктор так и не обрел могилы. Как может упокоиться христианская душа, если тело, заключавшее ее, было взорвано и перемешано с грязью, если не было получено последнее причастие и над телом не звучали заупокойные молитвы? Алоиза принялась изводить себя бессмысленными укорами. Она должна была отправиться на поиски останков Виктора, обыскать окрестности Вузье, перекопать все поля, луга — все, все! Но нет, она тогда сидела в своем домике в Блане и только плакала, прижимая к груди маленького сына. Да, конечно, она молилась за Виктора, заказывала по нему панихиды в церкви Сен-Женитур; кстати, и потом продолжала их заказывать в маленькой церкви поселка. Но всего этого явно оказалось недостаточно, чтобы душа Виктора обрела упокоение. Притом она изменила мужу, вторично вступила в брак и, что там ни говори, исполняла супружеские обязанности, вследствие чего родила второго ребенка. Как мог простить Виктор такое предательство? Чтобы искупить его, недостаточно было отказаться испытывать наслаждение. И вообще все, что она делала, было недостаточно. И молитвы, которые читались слишком далеко от того рокового поля сражения, и ее обет фригидности, который ничуть не помешал ей зачать и родить ребенка. Короче говоря, вся вина лежит, в сущности, на ней, а Виктор всего-навсего жертва.

Но есть еще и другие признаки. К примеру, исключительное сходство между сыном и отцом. Сходство, которое некогда так радовало Алоизу и за развитием которого она ревниво следила. И вот впервые в жизни Алоиза пожалела о столь совершенном подобии. То, что сын стал двойником отца, не означает ли по сути дела, что отец уже в самом начале завладел душой и телом ребенка? А вот еще одно, куда более тревожное указание — возраст, Виктор погиб в тридцать лет, Фердинан как раз подошел к тридцатилетию. Это совпадение ужаснуло Алоизу. Страх, который она испытывала во время алжирской войны, когда Фердинана могли мобилизовать и отправить туда, чтобы его тоже убили, не шел ни в какое сравнение с ужасом, какой она ощутила сейчас. Уже два года как эта война кончилась, опасность миновала. Но издевательски коварная судьба подстроила ловушку в мирное время. Ловушку, подготовленную четверть века назад на поле сражения другой войны. Ведь войны никогда не говорят своего последнего слова, они продолжают убивать еще долго после всех перемирий и мирных договоров. Точь-в-точь как забытая в земле мина, которая нежданно взрывается под ногой ребенка, пришедшего поиграть на поляну.

Да, никаких сомнений, Виктор вернулся. Алоиза чувствует: он здесь, в доме, в гостиной. Здесь на диване. Неважно, что присутствие Виктора незримо и безмолвно — оно ощутимо, осязаемо. Иногда даже его присутствие проявляется в объятии, и объятие это так сладостно.