Крах зрел и крах наступил.
Однажды ноябрьским вечером переписчик Коцебу что-то не разобрал в черновой рукописи очередного бюллетеня своего патрона и обратился за разъяснением к проживавшему в одном с ним доме редактору «Оппозиционного листка» Линднеру. Этот Линднер, уроженец Курляндии, был французским разведчиком, работавшим против Пруссии. Завладев очередным донесением русского резидента, он оценил важность попавшего в его руки документа, снял с нее копию и передал профессору Йенского университета Лудену, одному из непримиримых врагов Коцебу. Последний поспешил передать бюллетень в два других журнала. Узнав о провале, Коцебу обратился за содействием к Веймарскому министру Эдлингу. Статья в журнале Лудена «Немезиды» была захвачена в корректурных листках, но зато успели выйти в свет два журнала: «Изида» и «Друг народа» — с материалами о разведывательной деятельности Коцебу. Общественное мнение, подогретое журналами и газетами, заклеймило его презренным именем шпиона и изменника.
Да, конечно, Коцебу русский подданный и состоит на русской службе. Но все-таки он немец, его родина Веймар, и даже то, что его творчество популярно среди немецкого народа, — все теперь было поставлено в вину этому изменнику, ренегату и отщепенцу!
Ему бы остановиться, примолкнуть, исчезнуть. Но не таков Коцебу! Он снова ринулся в полемику, не утруждая себя заботой по части дипломатических выражений. С бесшабашным отчаянием он рубил сук, на котором сидел.
Впрочем, Коцебу тоже не оставляли в покое. Он постоянно жаловался на неприязненные выходки буршей: то разобьют окна в квартире, то устроят ночной кошачий концерт. По этому поводу Шарлотта Шиллер писала:
«Коцебу по обыкновению злится и мстит неблагородно. Ему недавно разбили окна. В этой проделке он тотчас же обвинил студентов и в своем «Литературном листке» разразился на них бранью. Я лично нахожу невероятным, чтобы студенты нарочно для этого пришли из Йены в Веймар. Это, наверное, сделали какие-нибудь уличные мальчишки».
Многие современники Коцебу предвидели возможность печального исхода.
«Коцебу с своим «Литературным еженедельником» приготовил себе ложе под злейшим осиным гнездом, и я боюсь, вскоре испытает от этого самые неприятные последствия», — писал Бертух.
А пророчества Гете не уступают, наверное, самому монарху Авелю:
«Произойдут еще, наверное, неприятные последствия теперешнего пребывания Коцебу в Веймаре. Что дело кончится плохо, всякий может это предвидеть, каким образом это свершится, к сожалению, уже ясно».
Нельзя сказать, чтобы Коцебу не понимал своего положения. И если его еще и «заносило», то это был не какой-то политический расчет, а скорее инерция однажды взявшего старта.
Дабы погасить бушевавшие вокруг него страсти, он покидает Веймар и переезжает в Мангейм. Но и тут не может найти себе спокойного пристанища. Тогда он пишет графу Каподистрии письмо с просьбой исходатайствовать ему у государя разрешение вернуться в Россию.
Россия, ко всему прочему, была родиной его старших сыновей. Александр Коцебу — известный русский художник-баталист; Мориц Коцебу — воспитанник 1-го кадетского корпуса, генерал лейтенант, участник войны с Наполеоном; Отто Коцебу — капитан 1-го ранга, известный путешественник, обогативший отечественную географическую науку многими открытиями. Его имя носит залив в Беринговом проливе; уже упоминавшийся Павел Коцебу окончил знаменитую Муравьевскую школу колонновожатых в Москве (его однокашниками были известные впоследствии декабристы), он долго служил на Кавказе, в том числе и в корпусе А. П. Ермолова, в Крымскую кампанию защищал Севастополь… Наконец, старший из братьев, Вильгельм Коцебу, георгиевский кавалер, подполковник свиты его величества, в 26 лет геройски пал на Бородинском поле в тот же час, когда смертельно был ранен и его командующий князь Багратион.
«Я стар (Коцебу шел 57 год), мое здоровье расстроено вконец, я боюсь умереть на чужбине… Только в Ревеле я найду душевный покой, который я не в состоянии обрести среди бесноватых, наводняющих Германию и преследующих меня за умеренные принципы. Пора бросить перо. Меня подняли до небес, теперь меня втаптывают в грязь. Все культурные народы перевели мои сочинения на свои языки. Мое самолюбие было попеременно то удовлетворяемо, то оскорбляемо. Я, наконец, осознал, что литературная слава столь же ничтожна, как и все другие славы. Только душевное спокойствие даст счастье и только Бог и мой монарх могут мне его даровать…»
Александр разрешил своему «литературному комиссару» возвратиться в Россию. Но вместо губернаторства, которое просил Коцебу, он предложил ему в Ревеле продолжать занятия «по ученой части». При этом полностью сохранялось его заграничное содержание.
Все эти последние дни, когда Коцебу уже начинал упаковывать чемоданы, предчувствие неотвратимой беды все более и более завладевало им, и, наконец, он даже стал сам ждать ее, но еще не мог определиться, откуда, с какой стороны.
Она пришла к нему в образе молодого человека, с продолговатым бледным ликом святого и горящими светлыми глазами фанатика. Ранним погожим утром 9 марта 1819 года студент Карл Занд покинул Йену, захватив с собою два кинжала, Евангелие от Иоанна, томик стихов Кернера и свою рукопись. На первой странице ее было начертано:
«Смертельный удар Августу фон Коцебу».
Он шел налегке, пешком через Эрфурт, Вартбург, Франкфурт и Дармштат.
Утром 23 марта он миновал городские ворота Мангейма и, осведомившись о местожительстве Коцебу, пришел к нему в дом. В прихожей его встретила служанка.
— Господина нет дома, как прикажете доложить ему?
— Я из Митавы. У меня к господину Коцебу пакет. Зайду попозже.
Днем Занд осматривал достопримечательности города. Обедал в гостинице за общим столом, где принял живейшее участие в споре о философии и об искусстве Возрождения. А в пять часов пополудни он уже вновь звонил в знакомый дом. Его провели в кабинет, куда почти одновременно вошел и хозяин.
— Я Гейнрихсом из Митавы.
Коцебу молча поклонился, с любопытством рассматривая юношу.
— Ваши знакомые просили меня передать вам пакет…
Коцебу принял конверт, показав молодому человеку, чтобы тот устраивался на диване. В это мгновение Гейнрихсом как-то странно присел и вдруг с полуоборота вонзил ему под сердце кинжал…
Впоследствии, на суде, он скажет, что более всего его поразили глаза Коцебу, которые бешено вращались, обнажая пустые белки…
Закричала, случайно вошедшая в кабинет маленькая девочка, дочь писателя.
Закричала появившаяся служанка.
Все дальнейшее можно было бы посчитать за фарс, если бы не было столь трагично. Убийца с окровавленным кинжалом выбежал на улицу и, воздев руки к небу, закричал: «Изменник умер! Благодарю тебя, Боже, что ты помог мне совершить это дело!» — и, упав на колени, нанес себе кинжалом удар в грудь… Впрочем, удар оказался неопасным. Позже Занда судили и по приговору суда на Мангейской дороге при стечении множества народа ему отрубили голову.
По-разному восприняли весть об убийстве Коцебу в Европе и в России. Не было ни одной газеты, которая бы не оповестила своих читателей об этой трагедии.
«Российско-императорский статский советник Август фон Коцебу окончил вчера жизнь свою в Мангейме от руки убийцы», —
так начинались корреспонденции в русских газетах. Более месяца читателям рассказывали о подробностях следствия, знакомили с биографией убийцы.
Хотя и с большим опозданием, но узнали об этой трагедии и в Кургане. Равнодушно посудачили о превратностях жизни, на том и забыли. Лишь одна молодая женщина заказала в Троицкой церкви панихиду по убиенному рабу божию Федору.
Как же памятливо и благодарно женское сердце! Ведь он всего лишь один раз поцеловал Степке руку, когда однажды она принесла ему молока…