«Мои противники, — писал он, — суть все мистики, святоши, поклонники средневековья и его поэзии, слепые почитатели Гете, — одним словом, все те, которые приписывают себе более высокие, более тонкие, более нравственные чувства и считают меня тем, что они называли низменной натурой».
Кстати, свойственная подлинному гению широта мышления не позволила Гете унизиться до обывательских суждений и гостиных сплетен. О Коцебу он высказался хотя и кратко, но довольно определенно.
Так, например, с похвалою он говорил о его комедиях:
«Живость диалога, занимательность интриги, веселость и неистощимое остроумие, изумительное богатство сюжетов, которыми еще долгое время будут пользоваться драматурги, пока не исчерпают всего до конца», —
все это суть компоненты, без чего нет настоящей комедии.
«Если бы этот Коцебу проявил надлежащее усердие в развитии своего таланта и в обработке своих произведений, то он мог бы сделаться нашим лучшим комиком».
И тут же, как удар хлыста:
«Коцебу, при всем его превосходном таланте, обладал известною долею ничтожества, которое его мучило и принуждало все прекрасное унижать, чтобы самому казаться прекрасным».
Наш герой не мог простить великому поэту, что последний, управляя придворным Веймарским театром, охотно брал для постановки его пьесы (из 600 — 87 принадлежали Коцебу), но решительно не допускал его в свой интимный дружеский кружок.
Война с Наполеоном всколыхнула патриотические чувства Коцебу. Он издает журналы «Пчела» и «Сверчок». Можно себе представить жало «Пчелы», если в официальном органе французского правительства «Journal de l’Empire» можно было прочитать вот такие слова:
«Коцебу одержим манией преследовать и унижать все, что исходит из Франции и ее союзников. Он избрал театром своих инсинуаций журнал «Пчела», выходящий ежемесячно в России, и, надо думать, что просвещенная полиция русского правительства положит предел этим зажигательным сарказмам».
Во время войны в 1813 году прикомандированный к армии графа Витгенштейна Коцебу издавал на средства русского правительства «Русско-немецкий народный листок».
В этом же году он был назначен русским генеральным консулом в Кенигсберг, где пробыл три года. Позже он был причислен к Коллегии Иностранных Дел. В письме к графу К. И. Нессельроде Коцебу просил министра исходатайствовать у государя для него место, соответствующее его способностям.
«Все мои помыслы направлены к маленькому городку Ревелю, где бы я хотел жить и умереть среди семьи, но пока там откроется ваканция, я желал бы послужить государству на другом поприще. В Германии печатается ежегодно тысяча книг и брошюр, касающихся политики, статистики, финансов, военного дела, народного просвещения и т. п., и которые составляют сумму идей, циркулирующих в стране.
Я полагаю, что русскому правительству было бы важно ознакомиться с этими идеями, с их развитием, ибо, во-первых, из идей вытекают факты, и, зная первые, можно предвидеть последние задолго до их осуществления, и, во-вторых, идеи — суть наиболее ценные продукты страны и притом единственные продукты, которые никогда не теряют своего значения и которые другие страны могут присваивать себе без всяких затрат. Но ни государь, ни министр, при всем их трудолюбии, не в состоянии прочесть всего, что им нужно было бы знать, а потому мне думается, что человек, который взял бы на себя труд представлять ежемесячно отчеты о новых идеях, несомненно, принесет реальную пользу государству.
Конечно, не все сведения, сообщаемые этим лицом, могут быть немедленно использованы правительством, но составитель отчетов в данном случае походит на искателя жемчугов, который почитает себя вполне вознагражденным, если в числе сотни простых жемчужин окажется хоть одна, достойная украсить собою диадему».
И далее наш герой — о, да простится ему сия слабость человеческая! — полностью раскрывает свои сокровенные карты, свои тщеславные устремления, свои давнишние мечты: он напоминает министру, а через него и государю, что, исходя, мол, из вышеприведенных соображений, он готов сыграть роль, аналогичную той роли, что сыграл Гримм в царствование Екатерины II. А посему он просил назначить его литературным комиссаром Коллегии Иностранных Дел, с причислением к миссии В. В. Ханыкова (чрезвычайный посланник и полномочный министр в Саксонии и одновременно представитель при Ганноверском, Веймарском, Ольденбургском и Мекленбургском дворах).
Граф Нессельроде в докладе императору Александру счел возможным «проект Коцебу» принять, но с условием, чтобы его деятельность не носила официального характера. Таким образом, «литературный комиссар», принятый на службу в министерство иностранных дел, подчинялся, как и полномочные послы, непосредственно только Нессельроде и графу Каподистрии, которые в это время совместно управляли вновь созданным министерством.
Вскоре наш герой получил пространную инструкцию, в которой, в частности, будущему составителю бюллетеней рекомендовалось обратить особое внимание на сочинения о религии, морали, законодательстве, политике, военном деле, педагогике, науке и литературе.
«Государь высказал желание, чтобы вы во всех ваших трудах не упускали из вида моральную и христианскую цель… Современные идеи и мнения, — поясняется в инструкции, — касаются, главным образом, двух вопросов: 1) верховной власти и представительного строя и 2) общей политики».
Любопытно, что, хорошо зная драчливый характер своего сотрудника, Нессельроде от себя выражает надежду, что к столь важному делу Коцебу отнесется со всевозможной осторожностью, спокойствием и… без излишнего усердия (?!).
Избрав для своей деятельности родной Веймар, он прежде всего начал издавать «Литературный еженедельник», первыми подписчиками коего оказались император Александр и руководитель австрийской политики князь Меттерних. На страницах своего еженедельника Коцебу подверг осмеянию идею германского единства, а свободу печати (играя словами) называл… наглостью печати. С невероятным упорством вел он борьбу со студенчеством.
Впрочем, студенты не остались в долгу. На Вартбургском празднике они на площади подвергли аутодафе (сожжению) несколько книг реакционного содержания, среди которых была и «История Пруссии» Коцебу.
В донесениях резидента русскому правительству весьма любопытен их политический отдел. Прямо Коцебу не осуждает народное представительство и не отвергает его. Но общая тенденция, подборка цитат и комментариев сделана так, что каждому, кто прочтет этот отчет, станет понятно, что вся шумиха из-за конституции поднята всего лишь либеральными журналистами. Коцебу сооружает настоящий обвинительный акт против прогрессивных журналистов:
«Им дозволили теперь развязно декламировать против правительства и зарабатывать кусок хлеба, возбуждая в народе дух недовольства».
Он обращает внимание правительства на то, что немецкая пресса в целом критически относится и к Священному Союзу, и к постановлению Венского конгресса, возбуждает в немецкой нации чувства неприязни к России.
Всего Коцебу успел отослать шесть бюллетеней. В одном из своих писем графу Каподистрии он прозорливо высказывает мысль, что деятельность немецких журналистов не пройдет бесследно.
«В случае войны, в особенности с Францией, в Германии неминуемо должна вспыхнуть революция, и тогда мы увидим у себя Маратов и Робеспьеров, под топором которых я погибну один из первых. Хорошо знаю, что я только затерянный где-то часовой, но иногда тревога, поднятая этим часовым, бывает не совсем бесполезна».
Какое странное и поразительное сближение: смерть императору Павлу от рук своих подданных предсказал дикий упрямец, прорицатель-монах Авель, за что был схвачен и заточен в темницу. Коцебу сам пророчествует себе кончину. А в роли Авеля выступила родная мать. В письме к Меркелю она высказала тревожащее ее предчувствие, что ее единственный сын, любимец Август, умрет насильственной смертью…