144. «Тысячелетия таю…»
Тысячелетия таю.
Дышу усталостью познанья.
И в нем опять мое дыханье
Находит глубину свою.
Я перекинул мост к путям,
Где на волах провозят громы.
Снопы лучей, снопы соломы
Мой возглавляют дом и храм.
145. «Там наши комнаты — два сердца — были рядом…»
Там наши комнаты — два сердца — были рядом.
И в коридоре пахло уксусом и свеклой.
На площадях заря роняла в наши взгляды
Костелов древних вечереющие стекла.
Мы проходили мимо лавок и кофеен.
Цвела в витринах верная продажность.
Мы проходили мимо лавок и кофеен
Так много раз. И, помню я, однажды
К сапожнику зашли мы туфельки примерить —
Шевровые, воздушные, из сна и кожи.
И было всё: сомненье, нежность — всё без меры.
Шевровые… воздушные… из сна и кожи…
146. «О нежности еще два слова…»
О нежности еще два слова.
Еще одна моя слеза.
Отныне — не найти иного! —
Обетом я сковал глаза.
Обетом зла и ненависти,
Обетом похоти и лжи…
Одним движеньем детской кисти
Холодный ум обворожи.
Но от ступени до ступени: —
Земные дни… года… года…
Но в долгой, но в жестокой лени
Тебя забуду навсегда.
Еще одна слеза… Сегодня
Сквозь жизнь, сквозь сон, сквозь зеркала
Рукою неправдоподобной
Ты дверь открыла и ушла.
147. «Я дверь открыл. Я думал: не она ли?..»
Я дверь открыл. Я думал: не она ли?
За дымкой пепла вы ее узнали?
Зачем молчите вы? Зачем вы смущены?
В смущеньи ласковом вы кажетесь смешны,
Когда, ее не видя, вдаль глядите:
Какая жизнь на острове Таити?
Что жизнь! Мне дорог этот мертвый кров.
И ближе всех уже ненужных слов:
Никто. И повторяет ветер в щелку:
Никто. Ни даже пряди шелка
Ее волос. И сердце явственней: никто.
И тише, глубже и навек: ничто.
ДУША В ИНОСКАЗАНЬИ
ВТОРАЯ КНИГА СТИХОВ
ПАРАБОЛА / БЕРЛИН 1935
148. «Осенний день… и закипают слезы…»
Осенний день… и закипают слезы,
Как витамины в сереньком плаще
Здоровья, пользы. Что же нам дороже,
Чем духа жизнь в тугой земной праще?
Ты голод облаков и листьев жажда.
Твой шаг — во взмахах мельниц ветряных,
В дыханьи свежем с заревого пляжа —
Сечет туманы, сны и пелены.
Ты утром, вечером — всегда сквозь битву
Всех предрассудков — сердце, разум, дуб
И то, что попрано, что позабыто
И отдано забвению на сруб.
Ты явственнее всех, ты всех нежнее,
Ты девушка на каждой смене лет,
Где пустыри, где черный ветер веет
И где тебя так ощутимо нет.
Ты так живешь в плену у Мукомола,
Так сходят тропики в наш хмурый сад.
И утро каждое — цветы и пчелы,
И каждый день — завещанный наряд.
149. «В покорстве мудрости пытливом и глубоком…»
В покорстве мудрости пытливом и глубоком
Я завершаю день познанья и забот.
Часы мои текут, несясь глухим потоком,
Не различая бездн, не находя высот.
И наяву — во сне, в движении — покое,
Двух полюсов в себе являя тайный смысл,
Стихаю ныне в бесконечном ровном строе
Себе довлеющих непостижимых числ.
И длится ток судеб, — загадочен, безмерен, —
В людских слезах, в проклятьях, в нежности, в хуле.
Покорство мудрости… Зачем, чему я верен,
Свой завершая день на каменной земле?
150. «Земля и ломоть сна и золото в ночах…»
Земля и ломоть сна и золото в ночах…
Дрожит фонарь, и лужа на панели
Вдруг отразила вечер, вечность, страх —
Всё, что мы видели, но проглядели.
Я падаю на дно, кувыркаясь, крутясь,
В былом, в небывшем страстно цепенея.
И отраженный вечер повторяет вязь:
Креузы гибель, торжество Медеи.
С утра ты будешь здесь… И руно я сложу
К живым твоим стопам… И встану одинокий
В пролете долгих дней на серую межу,
Где нет ни совершенства, ни порока.
151. «За облака и выше — до небес…»
За облака и выше — до небес,
До сереньких страниц, до мысли,
Идущей в мир с ружьем наперевес,
До сумерек, где сны повисли,
Где шлепанцами смерть моя стучит,
Такая древняя персона —
И до утра сурово шелестит
Наследьем Гёте и Платона.
Но выше — до твоих колен,
Пред плахою склонив колени,
И здесь кончаются у вечных стен
Все мысли, все ступени.
152. «Грозясь и стекла вышибая заревом…»
Грозясь и стекла вышибая заревом — и окна чуть дрожат —
И на пуантах в башню — с башни вдруг:
фигурам становиться в ряд!
И королева в синем, в черном, и шелка ее шуршат — и взор
Ресницами-гирляндами во двор: менять и повторять узор.
Чей ход? Грозясь, смеясь, ресницами: чей ход?
и палец на устах:
Ход короля. Ход королем. Ход предпоследний —
и последний: ах!
И башней: шах! — и башней: мат! — и с башни вниз,
во двор, во прах. Зачем?
Затем, что ночь сменяет день. Сменяет ночь и зарево поэм.