– Герр Арисмундий! Вы–то мне и нужны. Для торжества необходимо закупить еще свечей, а то посольство этих мракобесьих веремов, прости Хоган, больно уж свет любят, не напасешься на них! И свечи требуют в покои непременно воска самой высокой очистки, чтобы не коптили. – Распорядитель весь бурлил, как кипящий на плите котелок.
– Составьте прошение со сметой, я рассмотрю! – сухо ответил казначей.
–Герр Арисмундий, помилуйте, какое прошение! К вечеру уже посольство должно будет приехать, а у меня работы непочатый край. Еще и писульки составлять? Увольте!
– Смету, смету, я сказал! – казначей отгородился от наседавшего на него распорядителя тонкой папочкой с бумагами, которую до этого держал под мышкой, как щитом.
Его противник по словесному бою словно и не заметил данного жеста и, выпятив грудь, пошел на таран сухонького герра Асмундия. Казначей начал пятиться, но монетных позиций не сдавал, душой радея за каждый грош.
– Герр Арисмундий, я требую! Его императорское величество дал четкие указания выделить из казны запрашиваемую сумму для устроения приема по высшему уровню!
– Только через бумагу! – казначей рачьей поступью наконец–то добрался до выхода и, вдохнув поглубже, гордо распрямил плечи: – А теперь разрешите откланяться, у меня срочные дела.
И, пока распорядитель не успел вставить ни слова, развернулся на каблуках и припустил по коридору. Этот финансовый бой был выигран, но впереди стояло сражение за смету праздничного стола.
Меж тем, его императорское величество, Ваурий тринадцатый, и не подозревая, какие баталии развернулись в малом приемном зале, размышлял о гостях, к приему которых дипломаты обеих держав готовились не один год.
Веремея – государство сопредельное, маленькое, но гордое. Подмял бы император уже давно всю их гордость под обода великой державной армии, но мешали земли, которые населял веремский народец. Непролазные топи, чередующиеся с лесами. В них вязла конница и пехота, лучникам негде было развернуться: в ельниках и ивняках много ли настреляешь, когда ни противника толком не видать, ни стреле прямо пролететь? А за каждой кочкой ждут дружественные силки, или бочаги, замаскированные плавуном под полянку, распахивают свои объятия. Меж тем через Веремею пролегает кратчайший путь к восточным морским воротам.
Пробовал идти войной Ваурий, два раза пробовал, а толку чуть – пройдет войско маршем, по колено в грязи не приняв ни одного сражения, растеряв по болотам половину солдат. Объявит Веремею взятой, оставит гарнизоны да остроги из самых невезучих и вернется. На следующий год поедут обозники за данью, а собирать ее не с кого – остроги пусты, гарнизоны и заставы выжжены стоят посреди болот и … никого.
Иногда императору Ваурию казалось, что эта маленькая болотистая Веремея – бездонная яма, в которую сколько ни кидай солдат и средств – все равно не наполнится. Вот и пришлось идти на мировую, посольство это хвостато–ушастое.
Ваурий был замечательным политиком – не умный, но мудрый - ровно настолько, чтобы разобраться, когда его пытаются обокрасть министры, и в меру глупый, чтобы не ввязываться в интриги, которые подданные плели неустанно. И что примечательно, правитель умел соблюсти грань между делами государственными и постельными, что весьма печалило его фавориток. Ведь каждая из них, сменив свою предшественницу, считала, что она-то обязательно сумеет если не стать шеей его величества, то уж влиять на его решения будет точно. И каждая, получив отставку, убеждалась в своем глубоком заблуждении.
Правитель еще раз вздохнул, и ,скинув халат, звонко щелкнул пальцами. Из–за распахнувшейся двери споро выбежали несколько слуг и без лишней суеты и подобострастия ловко начали одевать своего господина. В дверь поскреблись. Выразительно так, с интересом.
– Кто? – повелительно и надменно полюбопытствовал Ваурий.
– Ваш покорный слуга, – подобострастное сопение вызвало у императора легкое раздражение.
–Ну входи, хоганов дланник. С чем сегодня?
Надобно заметить, что всерадетель порою раздражал Ваурия. Особенно в последнее время, когда хоганов слуга весь покрылся струпьями, ссохся и словно бы начал загнивать изнутри. Сам божий пастырь объяснял эту напасть проклятьем зело могучим, наложенным на него мракобесьей колдовкой. И оную, несмотря на все его увещевания, не может изловить честная инквизиторская братия. Правда, десница умолчал о том, что к поискам активно подключились и носители слова хоганова. Но беглая ведьмовка была как пресловутый венок на похоронах, который подчиненные почему-то никак не хотели поймать… или просто не могли?
– Да все с тем же чаянием, батюшка наш, все с тем же... – подобострастие шло всерадетелю, как корове седло, а его лебезение напоминало ритуальный танец волка–вегетарианца, которому опротивела ботва, а полакомиться чем–то посущественней идейные убеждения мешают. Всерадетельским догматом было убеждение, что, даже если имеешь заведомое преимущество, то показывать это не след. Поэтому и разыгрывал он верноподданнические чувства перед императором.
– Негоже нам, хогановым чадам, якшаться со звериными отродьями. И были бы они хоть облику благообразного, но нет: уши остры, словно у волков лютых, хвосты эти же мракобесьи... а сколько честных воинов в их землях полегло?
Ваурий слушал причитания всерадетеля, в то время как молчаливые слуги маскировали его лысеющую макушку монаршим венцом, и размышлял, что сколь бы ни был лично ему неприятен этот человек, но он – владетель умов человеческих, наверное, даже в большей мере, чем официальный правитель. Ибо власть духовная порою сильнее власти закона, и с этим приходится считаться.
Император уже давно оценил силу влияния церкви и понимал, что смещение, а тем паче казнь нынешнего всерадетеля может зародить смуту и волнения в умах людских. Мятеж, конечно, будет подавлен, но брожение – вернейший способ пошатнуть как монархию, так и неприкосновенность границ. Поэтому–то, хоть и внимал он донесениям великого инквизитора, но все ж таки решительных шагов не предпринимал.
Всерадетель же, поняв, что его чаяния не возымели успеха, укоризненно замолчал.
– Твое мнение я выслушал. Можешь быть свободен, – императору надоел визитер, о чем он явственно сообщил, и хоганов дланник поспешил воспользоваться возможностью удалиться.
***
Вассария чувствовала себя еретиком, которого пытаются впихнуть в «железную деву», так любимую некоторыми палачами. Клеть из стальных обручей, вшитых в чехол из ткани. Кто придумал назвать ее вердугадо? Нижняя юбка, словно здоровенный церковный колокол – такая же объемная и неподъёмная, пристегивалась к лифу, что вклинивался своим острым мысом в волны ткани, словно киль фрегата в морской вал. Лиф же настолько сильно сдавливал ребра, что любой вдох казался девушке сущим мучением.
–Потерпи еще немного, – Эрден с силой затянул шнуровку и застегнул вверху фиксирующий крючок. – Все.
Илас, участвующий в процедуре одевания в качестве стороннего зрителя, критически осмотрел платье, которое полагалось надеть поверх вердугадо и корсета.
– Не влезет. Затягивай сильнее! – его вердикт вызвал сдвоенный стон и палача, и еретички.
Леш, хрупающий яблоком в углу, от комментариев воздержался.
– Ты уверен, что это лучший план? – Васса попыталась отговориться от сомнительной участи быть расплющенной корсетными ребрами.
– Не лучший, а единственный, – поправил Эрден, берясь вновь на шнуры корсета, как кучер за вожжи. – Поехали, выдох!
Илас, засучив рукава рубашки, подошел к дознавателю:
–Давай вместе!
Мужчины в четыре руки начали шнуровку по новой. После того, как результат работы был зафиксирован, и Вассе вновь разрешили дышать, с первым же глотком воздуха девушка выдала прямую цитату из приснопамятной книжки. Общий смысл сказанного был примерно: чтоб вас … на ... в, и между...