– Герр Арисмундий! Вы–то мне и нужны. Для торжества необходимо закупить еще свечей, а то посольство этих мракобесьих веремов, прости Хоган, больно уж свет любят, не напасешься на них! И свечи требуют в покои непременно воска самой высокой очистки, чтобы не коптили. – Распорядитель весь бурлил, как кипящий на плите котелок.

 – Составьте прошение со сметой, я рассмотрю! – сухо ответил казначей.

 –Герр Арисмундий, помилуйте, какое прошение! К вечеру уже посольство должно будет приехать, а у меня работы непочатый край. Еще и писульки составлять? Увольте!

 – Смету, смету, я сказал! – казначей отгородился от наседавшего на него распорядителя тонкой папочкой с бумагами, которую до этого держал под мышкой, как щитом.

 Его противник по словесному бою словно и не заметил данного жеста и, выпятив грудь, пошел на таран сухонького герра Асмундия. Казначей начал пятиться, но монетных позиций не сдавал, душой радея за каждый грош.

 – Герр Арисмундий, я требую! Его императорское величество дал четкие указания выделить из казны запрашиваемую  сумму для устроения приема по высшему уровню!

 – Только через бумагу! – казначей рачьей поступью наконец–то добрался до выхода и, вдохнув поглубже, гордо распрямил плечи: – А теперь разрешите откланяться, у меня срочные дела.

 И, пока распорядитель не успел вставить ни слова, развернулся на каблуках и припустил по коридору. Этот финансовый бой был выигран, но впереди стояло сражение за смету праздничного стола.

 Меж тем, его императорское величество, Ваурий тринадцатый, и не подозревая, какие баталии развернулись в малом приемном зале, размышлял о гостях, к приему которых дипломаты обеих держав готовились не один год.

 Веремея – государство сопредельное, маленькое, но гордое. Подмял бы император уже давно всю их гордость под обода великой державной армии, но мешали земли, которые населял веремский народец. Непролазные топи, чередующиеся с лесами. В них вязла конница и пехота, лучникам негде было развернуться: в ельниках и ивняках много ли настреляешь, когда ни противника толком не видать, ни стреле прямо пролететь? А за каждой кочкой ждут дружественные силки, или бочаги, замаскированные плавуном под полянку, распахивают свои объятия. Меж тем через Веремею пролегает кратчайший путь к восточным морским воротам.

 Пробовал идти войной Ваурий, два раза пробовал, а толку чуть – пройдет войско маршем, по колено в грязи не приняв ни одного сражения, растеряв по болотам половину солдат. Объявит Веремею взятой, оставит гарнизоны да остроги из самых невезучих и вернется. На следующий год поедут обозники за данью,  а собирать ее не с кого – остроги пусты, гарнизоны и заставы выжжены стоят посреди болот и … никого.

 Иногда императору Ваурию казалось, что эта маленькая болотистая Веремея – бездонная яма, в которую сколько ни кидай солдат и средств – все равно не наполнится. Вот и пришлось идти на мировую, посольство это хвостато–ушастое.

 Ваурий был замечательным политиком – не умный, но мудрый -  ровно настолько, чтобы разобраться, когда его пытаются обокрасть министры, и в меру глупый, чтобы не ввязываться в интриги, которые подданные плели неустанно. И что примечательно, правитель умел соблюсти грань между делами государственными и постельными, что весьма печалило его фавориток. Ведь каждая из них, сменив свою предшественницу, считала, что она-то обязательно сумеет если не стать шеей его величества, то уж влиять на его решения будет  точно. И каждая, получив отставку,  убеждалась в своем глубоком заблуждении.

 Правитель еще раз вздохнул, и ,скинув халат, звонко щелкнул пальцами. Из–за распахнувшейся двери споро выбежали несколько слуг и без лишней суеты и подобострастия ловко начали одевать своего господина.  В дверь поскреблись. Выразительно так, с интересом.

– Кто? – повелительно и надменно полюбопытствовал Ваурий.

 – Ваш покорный слуга, – подобострастное сопение вызвало у императора легкое раздражение.

 –Ну входи, хоганов дланник. С чем сегодня?

Надобно заметить, что всерадетель порою раздражал Ваурия. Особенно в последнее время, когда хоганов слуга  весь покрылся струпьями, ссохся и словно бы начал загнивать изнутри. Сам божий пастырь объяснял эту напасть проклятьем зело могучим, наложенным на него мракобесьей колдовкой. И оную, несмотря на все его увещевания, не может изловить честная инквизиторская братия. Правда, десница умолчал о том, что к поискам активно подключились и носители слова хоганова. Но беглая ведьмовка была как пресловутый венок на похоронах, который подчиненные почему-то никак не хотели поймать… или просто не могли?

 – Да все с тем же чаянием, батюшка наш, все с тем же... – подобострастие шло всерадетелю, как корове седло, а его лебезение напоминало ритуальный танец волка–вегетарианца, которому опротивела ботва, а полакомиться чем–то посущественней идейные убеждения мешают. Всерадетельским догматом было убеждение, что, даже если имеешь заведомое преимущество, то показывать это не след. Поэтому и разыгрывал он верноподданнические чувства перед императором.

 – Негоже нам, хогановым чадам, якшаться со звериными отродьями. И были бы они хоть облику благообразного, но нет: уши остры, словно у волков лютых, хвосты эти же мракобесьи... а сколько честных воинов в их землях полегло?

Ваурий слушал причитания всерадетеля, в то время как молчаливые слуги маскировали его лысеющую макушку монаршим венцом, и размышлял, что сколь бы ни был лично ему неприятен этот человек, но он – владетель умов человеческих, наверное, даже в большей мере, чем официальный правитель. Ибо власть духовная порою сильнее власти закона, и с этим приходится считаться.

Император уже давно оценил силу влияния церкви и понимал, что смещение, а тем паче казнь нынешнего всерадетеля может зародить смуту и волнения в умах людских. Мятеж, конечно, будет подавлен, но брожение – вернейший  способ пошатнуть как монархию, так и неприкосновенность границ. Поэтому–то, хоть и внимал он донесениям великого инквизитора, но все ж таки решительных шагов не предпринимал.

Всерадетель же, поняв, что его чаяния не возымели успеха, укоризненно замолчал.

 – Твое мнение я выслушал. Можешь быть свободен, – императору надоел визитер, о чем он явственно сообщил, и хоганов дланник поспешил воспользоваться возможностью удалиться.

***

Вассария чувствовала себя еретиком, которого пытаются впихнуть в «железную деву», так любимую некоторыми палачами. Клеть из стальных обручей, вшитых в чехол из ткани. Кто придумал назвать ее вердугадо? Нижняя юбка, словно здоровенный церковный колокол – такая же объемная и неподъёмная, пристегивалась к лифу, что вклинивался своим острым мысом в волны ткани, словно киль фрегата в морской вал. Лиф же настолько сильно сдавливал ребра, что любой вдох казался девушке сущим мучением.

 –Потерпи еще немного, – Эрден с силой затянул шнуровку и застегнул вверху фиксирующий крючок. – Все.

Илас, участвующий в процедуре одевания в качестве стороннего зрителя, критически осмотрел платье, которое полагалось надеть поверх вердугадо и корсета.

 – Не влезет. Затягивай сильнее! – его вердикт вызвал сдвоенный стон и палача, и еретички.

Леш, хрупающий яблоком в углу, от комментариев воздержался.

 – Ты уверен, что это лучший план? – Васса попыталась отговориться от сомнительной участи быть расплющенной корсетными ребрами.

 – Не лучший, а единственный, – поправил Эрден, берясь вновь на шнуры корсета, как кучер за вожжи. – Поехали, выдох!

Илас, засучив рукава рубашки, подошел к дознавателю:

 –Давай вместе!

Мужчины в четыре руки начали шнуровку по новой. После того, как результат работы был зафиксирован, и Вассе вновь разрешили дышать, с первым же глотком воздуха девушка выдала прямую цитату из приснопамятной книжки. Общий смысл сказанного был примерно: чтоб вас … на ... в, и между...