пограничнику спланировать его задачу на каждый завтрашний день. Ежедневно вечером эти задачи объявлялись

личному составу или капитаном Изотовым, или самим Костей.

Вначале Костя путался в этих планах, робел, оказываясь перед строем внимательно слушающих солдат и

сержантов, стеснялся того, что он, сам еще мальчишка, должен отдавать приказы людям, многие из которых

гораздо опытнее его в пограничных делах. Но постепенно привык, освоился, перед строем держался уверенно.

Этот процесс привыкания, вхождения в должность облегчался тем, что на заставе, кроме духа беспрекословного

подчинения младших старшему, существовал еще замечательный дух дружеских отношений. Офицеры

состязались с солдатами в работе на спортивных снарядах, ходили вместе с ними на рыбную ловлю, сидели на

скамейках вечером в цветнике, разбитом посреди двора, и беседовали о семейных делах, о прочитанных книгах,

рассказывали разные случаи из жизни: кто что знал. Дружно пели. Когда Костя раздумывал о своей заставе, она

не умещалась в слово “подразделение”, она была для него значительно шире и воспринималась как большая

семья, спаянная одной общей задачей. Об этой задаче, во имя которой на заставе в лесу со всех концов страны

были собраны советские люди, ни на минуту не давали забыть пирамида в казарме с винтовками и автоматами,

участок земли на дворе, обнесенный заборчиком и с табличкой на заборчике: “Место для заряжания и

разряжания оружия”, и пистолеты на поясах у офицеров.

Дни шли, Костя все меньше и меньше совершал ошибок и промахов. Он уже не только сам знал, что на

границу одному выходить нельзя, что палить в лемехи и в ворон — это такой же стыд, как по тревоге выбежать

в строй, забыв надеть брюки, что шуметь, болтать, курить ночью на границе — это непростительное

мальчишество; помимо того, что это грубые нарушения пограничной службы, это еще и то, что в иной

обстановке называют дурными манерами, неумением вести себя в приличном обществе. По этим дурным

манерам узнают зеленого, начинающего, еще не обтесанного пограничника. Все это Костя уже знал, и сам уже

мог учить этому молодых солдат.

Однажды, обходя участок, он увидел совершенно нетерпимую для границы картину. Повар Сомов,

который тоже, как и любой человек из личного состава пограничного подразделения, каждую неделю несколько

раз выходил на границу, пригрелся на солнышке, привалясь спиной к валуну; он, видимо, размечтался и не

услышал Костиных шагов. На валуне лежали сапоги и сушились портянки другого солдата. Костя знал, что

Сомов ушел в наряд с молодым пареньком Кондрашевым. Оглядевшись, Костя увидел и Кондрашева, — тот

сидел меж кочек в болоте, голова у него была накрыта носовым платком, а в фуражку он что-то собирал. Костя

подозвал его, фуражка была полна клюквы.

От Костиного оклика вскочил и Сомов. Оба они — и Кондрашев и Сомов — стояли перед своим

начальником испуганные, удрученные, готовые на все, лишь бы было не так, а по-другому, как полагается.

Костя видел это. Он вспомнил, как во всех случаях его собственных промахов с ним разговаривали его

начальники — и подполковник Сагайдачный и капитан Изотов.

— Эх, Сомов! — сказал он. — Вам бы на печи сидеть с молодухой да мечтам предаваться. Чудесное

занятие для пограничника!

— Виноват, товарищ лейтенант! На природу загляделся, родные места вспомнил.

— Не ожидал от вас, Сомов, не ожидал, — продолжал Костя, стараясь говорить таким же ровным и

сухим тоном, каким когда-то разговаривал с ним самим подполковник Сагайдачный. — Наоборот, я надеялся,

что вы еще и Кондрашева поучите. Так и в наряд вас назначили: самостоятельный пограничник товарищ Сомов

и с ним молодой пограничник товарищ Кондрашев. Что же вы, товарищ. Кондрашев, клюковки захотели? А

представьте, что бы получилось, если бы на вас, на этакого босого молодца, вроде как пляжника с крымского

курорта, да на заснувшего Сомова нарушители вышли, диверсанты. Разве вы в таком состоянии выполнили бы

как надо свой долг по охране государственной границы Советского Союза?

— Да мы бы, товарищ лейтенант… — загорячился Кондрашев.

Костя понимал, что Кондрашеву в эти минуты очень стыдно, и поэтому считал, что щадить его не надо —

надо на эту рану сыпать соли как можно больше.

— Поздно “мы бы”! — не дал он закончить Кондрашеву. — Поздно, товарищ пограничник. Вы бы глупо

и зря погибли. Не как герои, а как шляпы. Надеть сапоги! — приказал он. — Привести себя обоим в должный

порядок и продолжать нести службу!

Ефрейтор Козлов, который сопровождал Костю, когда они отошли подальше, сказал:

— Будут теперь переживать ребята. Не хотел бы я быть на их месте.

— Я тоже, — сказал Костя.

Выйдя к железной дороге, к полосатым шлагбаумам, возле которых обычно происходила передача

международных поездов, Костя увидел на полотне группу людей, узнал среди них капитана Изотова и

подполковника Сагайдачного. Он знал, что Сагайдачный приехал сюда, чтобы принимать какой-то пакет от

пограничного комиссара соседней страны.

Костя подошел к группе пограничников, поздоровался. Вместе с ними он двинулся к шлагбауму, к

которому с той стороны направлялась группа военных. Подполковник Сагайдачный и пограничный комиссар

той стороны сошлись на нейтральной полосе меж двумя поднятыми шлагбаумами, козырнули друг другу, и

Сагайдачный принял большой конверт с гербами и печатями.

Сагайдачный и пограничный комиссар той стороны снова козырнули друг другу и разошлись.

Шлагбаумы опустились.

Костя впервые присутствовал при подобной церемонии. Ему было очень интересно и очень хотелось

знать, что скрывается в этом конверте, о чем там пишут из-за границы. Он тихонько сказал об этом Изотову. А

Изотов сказал громко:

— Ну что ж, товарищ подполковник нам, наверно, скажет, что там, если нет особых секретов.

На заставе конверт вскрыли, и Сагайдачный прочел:

— Ко мне вчера вечером обратилась сельская жительница такая-то с заявлением о том, что во время

полоскания белья на речке такой-то у нее уплыли кальсоны ее мужа. При визуальном обследовании местности

выяснено нашей стороной, что указанная часть туалета мужа сельской жительницы такой-то зацепилась за

корни прибрежного дерева на вашей стороне в районе пограничного знака номер такой-то. Частную

собственность мужа, сельской жительницы такой-то просим… и так далее. Возвратите, в общем.

— Где эти подштанники? — сказал Изотов Косте. — Кто видел, кто знает?

В казарме нашли рядового Федюшкина, который сказал:

— Верно, чего-то такое в воде болтается, розовое.

— Что ж ты, брат, — пожурил его Сагайдачный, — видишь, что болтается, а не докладываешь?

— Да ведь тряпка.

— Тряпки разные бывают. На границе нет тряпок, на границе всё — предметы, одни непосторонние, а

другие посторонние. О посторонних надо немедленно докладывать.

— Есть, товарищ подполковник, слушаюсь!

— Доставить розовые подштанники сюда! — приказал Изотов.

Пока их разыскивали, Сагайдачный говорил Изотову и Косте:

— Учтите, что, может быть, так проверяют нашу бдительность. За этой тряпкой может приплыть нечто и

более существенное. Надо смотреть зорче, товарищи.

Вечером у шлагбаумов состоялась передача на ту сторону частной собственности сельской жительницы

такой-то. К шлагбаумам послали старшину Лазарева. В порядке воинской дисциплины он нес розовые

подштанники на палке, вперекидку, далеко отставив руку.

Была бы жива Елена Сергеевна, Костя, конечно же, написал бы ей и о том, как его проверили бывалые

пограничники; и об этой истории с тряпкой, приплывшей из-за границы, написал бы в юмористическом духе.

Но Елены Сергеевны, мамы, нет…

Он представил себе отца, занятого институтскими делами, сердитую Ольгу, — и вместо того чтобы сесть