Супруги Эхеринк были люди средних лет, настоящие, стойкие пролетарии. Они не стали много спрашивать меня, когда я объяснила, что приехала сюда ради Ан и Тинки — они ведь должны понять, подчеркнула я, от чьего имени я приехала, — и что Ан была в Гарлеме моей лучшей подругой. Когда я кончила говорить, супруги поглядели друг на друга. Затем жена сказала мне, что Ан и Тинка уже некоторое время работают и живут во временной больнице. Теперь поздно идти к ним, сказала хозяйка. Она предложила мне переночевать у нее и сварила пшеничной каши, на которую я накинулась, точно голодный волк.

На следующее утро Эхеринк распростился со мной; он предпочел не провожать меня к двум девушкам: «Здесь все кругом имеет глаза!» — пояснил он. Я прекрасно поняла, на что он намекал. Его маленькая жена важно семенила рядом со мной; мне приходилось приноравливать к ее походке, мой неторопливый шаг.

Временная больница находилась позади поселка, где было много вилл, среди огромного сада, который еще сохранил свою зелень и вполне мог быть назван парком. Больница размещалась в светлых деревянных бараках с открытыми верандами, где я еще издали разглядела пациентов, отдыхавших на ласковом осеннем воздухе. Тетушка Эхеринк предложила мне сесть на скамейку и подождать, пока она сходит за Ан и Тинкой. Я глубоко уселась на белую скамью под развесистым каштаном, едва касаясь ногами хрустящего гравия, и следила взглядом за женщиной, пока она не скрылась между бараками. Я пыталась представить себе мой разговор с двумя незнакомыми девушками и лишь тогда подумала, какую глупость я совершила, сказав чете Эхеринк, что Ан была моей лучшей подругой; сама же Ан, конечно, будет отрицать это. Нужно, чтобы они поняли, что сказано это было с лучшими намерениями. Все же я несколько беспокойно, с сознанием своей вины поглядывала на бараки и через некоторое время увидела наконец, как тетушка с племянницами шла через сад ко мне. Приметы, указанные Франсом, почти совпадали: в самом деле, старшая девушка была темнее и выше своей сестрички. У них был простой, аккуратный, даже монашески строгий вид в длинных белых халатах медицинских сестер — маскировка, подумала я. Такими же были и лица двух девушек: простые и в то же время полные какой-то не мирской строгости; пока они приближались, я всматривалась то в одну, то в другую из сестер; я заранее, уже по одному их виду, догадалась, что с такими нелегко будет справиться. Сестры не были обыкновенными девушками, несмотря на их скромный, чистенький вид; они уже выполняли задания в группе Сопротивления, хотя и были тогда совсем юными; они носили оружие и расправлялись с врагом; они знали, что такое бдительность и дисциплина; чем отчетливее я видела их лица — замкнутые, холодные — и их пытливые глаза, тем яснее мне становилось, что мне и тут предстоит сломить стену вполне естественного недоверия. Я поднялась со скамьи и пошла им навстречу. Более высокая, старшая, конечно, Ан — «моя лучшая подруга»; прежде чем она успела что-либо сказать, я протянула ей руку, с трудом прогнав привычную, всегда мешавшую мне робость.

— Ан! Дорогая, как я рада, что наконец нашла тебя!.. Как идет тебе этот костюм!

Она пожала мне руку; ее загорелое, тонкое и умное лицо, ее серо-голубые глаза почти не изменили выражения.

— Немного неожиданное посещение, — холодно проговорила сна. — Как ты поживаешь?

Это звучало малоободряюще, но тем не менее не было отказом; я, сохраняя на губах самую бодрую улыбку, подала руку и Тинке. Да, у нее на шее была родинка, о которой упоминал Франс; она виднелась чуть повыше накрахмаленного воротничка форменного платья медицинской сестры. Я удивлялась про себя, что эта спокойная девушка со светлыми, высоко уложенными косичками на голове и невинным личиком умеет обращаться с револьвером, и даже, по-видимому, неплохо; я несколько иначе представляла себе «партизанок» Франса — более развязными. в манерах и речи; разумеется, создавая в своем воображении образ девушек, я взяла за эталон мужчин из нашей группы Сопротивления.

— А ты, Тинка, — с трудом проговорила я, — как же ты выросла!

Тинка бросила на меня чуть насмешливый взгляд, давая понять, что не собирается принимать участия в игре, и без единого слова и очень слабо пожала мне руку в ответ на мое рукопожатие. Украдкой я взглянула на тетушку и поймала ее взгляд, полный непритворного удивления, если не сказать замешательства и недовольства. В течение нескольких минут царило мучительное и напряженное молчание; эта тишина, казалось мне, не предвещала ничего хорошего.

Никто из нас четверых не мог придумать ни единого слова: я не хотела начинать разговор с Франса, пока здесь была тетка, а тетка, пожалуй, вовсе не собиралась уходить; по-видимому, она считала, что обязана охранять своих юных племянниц от покушений некой ловкой девицы, которая сумела проникнуть к ней и добилась даже, что ее приютили на ночь…

Наконец Ан решительно заявила:

— Я не знаю, госпожа С., стоит ли нам продолжать эту комедию? (Она сказала это немного деланным тоном — получилось, что именно она-то и играет комедию.) Мы работаем здесь, в больнице, ради куска хлеба, мы довольны своей работой. Мы не знаем, чего вы от нас хотите. Кстати, давайте будем честными: мы вас не знаем. Думаю, что тут произошло недоразумение…

Она пожала плечами, как бы давая понять, что и так потратила слишком много слов. Тетка переводила взгляд с одной племянницы на другую; Тинка тихонько посмеивалась с пренебрежительным видом. Я поглядела в суровые, решительные глаза Ан и сказала:

— Что вы, никакого недоразумения нет. Я очень хорошо понимаю, что люди в наше время становятся забывчивыми или просто осторожными. Думаю, что вы обе по здравом размышлении… — тут я понизила голос до шепота. — Я приехала сюда, чтобы спросить вас, где находятся боеприпасы из укрепления в Сантпоорте.

Они мастерски проводили игру, эти Ан и Тинка. Я чувствовала, что они закалены, как хорошая сталь. Ни у одной из них даже ресницы не дрогнули. Мне показалось только, что младшая сестра на какой-то момент задержала дыхание; лицо же ее оставалось неподвижным и спокойным. Мы еще некоторое время так стояли, снова и снова прощупывая друг друга. Внезапно Ан повернулась на каблуках вполоборота и движением плеча указала мне направление:

— Идем со мной.

Я мысленно вздохнула с облегчением: первая брешь в этой твердыне безразличия мною пробита. Ведь они могли в любую минуту отослать меня прочь, я была в этом уверена. Мы все вчетвером направились к баракам, и даже тетушка семенила позади меня; мимоходом я заметила, что глаза мужчин, лежавших на верандах, следят за мной, но это ничуть не смущало меня, потому что мной владела одна мысль: я должна выполнить данное мне поручение. Тетушка Эхеринк все еще глядела на меня с явным сомнением и неприязнью, как будто я грубо обманула ее доверие. Мне следовало оправдать себя в глазах тетушки и племянниц. Дойдя до первого барака, они оставили меня стоять у застекленных дверей. Я слышала, как Ан говорила Тинке, когда они переступали порог: «Я спрошу хозяйку, можно ли нам воспользоваться приемной комнатой». И они скрылись в бараке. Я прождала, наверное, пять или шесть минут; видимо, девушкам пришлось долго объяснять положение. Я обрадовалась, увидев, что Ан возвращается, хотя выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Рядом с ней шла, вся в белом, маленькая полногрудая женщина с очками на носу. Я, конечно, сразу поняла, что это и есть «хозяйка» больницы. Она казалась такой чистой и свежей, как будто ее только что вынули из холодильника. С огромным вниманием и любопытством осмотрела она меня в лорнет через застекленную дверь, затем повернулась и ушла обратно. Тетушки Эхеринк тоже не было больше видно. Ан осторожно сделала мне знак рукой; когда я вошла в коридор, она открыла маленькую, окрашенную белой лаковой краской дверь и пропустила меня в комнату.

Тинка уже сидела на стуле около двери. Одну руку она держала, не вынимая, в кармане своего белого халата, а другой повернула ключ в дверном замке, как только я вошла. Я поняла, что сестры приняли меры предосторожности. Это полностью совпадало с тем, что говорил Франс: девушки не хотели рисковать. Я не испытывала страха при мысли, что Тинка, следившая за мной своими невинными глазами, может в решительный момент — и, вероятно, с благословения директрисы — приставить мне револьвер к груди, как предсказывал Франс. Я спокойно уселась напротив Тинки, в то время как Ан встала возле плотно закрытого окна.