Сейчас они брели по открытой местности. Лес закончился, сменила его бескрайняя степь, покрытая сплошным ковром разнообразной растительности. Были здесь и полевые цветы всех мастей и окрасов, и травы неведомые в таком широком ассортименте, который и встретить не мечтай на родимой матушке-Земле. Чего здесь только не было! Глаза разбегались от этого буйства природы. Особенно Степана прельстили маки. Точнее — их видоизмененная копия. И «Анютины глазки» такой величины непомерной, что страшно было даже представить себе воочию ту девушку, в честь которой, собственно, и назван был этот красивый цветок. Нарвать что ли букет примирительный да преподнести его желтоглазой «Тигре», как именовала в свое время сиртю всепонимающая Женя? Авось прокатит? И нервы целее будут. А то постная физиономия его попутчицы скоро на суицидальные мысли наводить станет. Остановился, наклонился, покряхтывая, и принялся срывать цветы один за другим, стараясь сообразить приличный веник. Улуша же даже и не подумала притормозить — пошла себе вперед прежним темпом, ничуть не заинтересованная телодвижениями Степана. Обидно, конечно, ну да ладно. Повертел так-сяк, понюхал дело рук своих. Вроде ничего. Пахнет, зараза! Догнал девушку, бесцеремонно развернул ее за плечи к себе лицом, вид на себя напустив при этом виновато-романтический.

— Возьми, это тебе.

— Мне? — брови Улуши поначалу от удивления стали домиком, затем в глазах ее заплясали лукавые искорки. Неужели сработало? Еще через мгновение зазвучал ее переливчатый грудной смех, когда она успела по достоинству оценить букет, который держал Степан в своих руках.

— Брось это немедленно, сейчас же! — отсмеявшись, Улуша чуть ли не силком заставила его разжать пальцы, отчего подарок, собранный с таким старанием, веером рассыпался по траве. — Это же огнистая жжечка, глупый!

— Какая такая жжечка? — Степан в упор не мог понять, что опять он сделал не так, и почему Улуша при этом смеется.

— Вот эта! — носком ноги девушка коснулась «Анютиных глазок». — Сейчас поймешь. Скоро-скоро.

И впрямь, не прошло и пары минут, как ладони защипало. Поначалу едва заметно, на грани восприятия, а затем мозг взорвался такой мучительной вспышкой боли, что любая из всех мыслимых пыток, придуманных человечеством, по сравнению с этой попросту меркла. Орал Степан. Орал так, что уши закладывало. Успокоился лишь тогда, когда почувствовал, как Улуша втирает в поврежденные участки кожи какую-то дрянь, которая отзывалась в руках колючим, ледяным холодом. После него боль стихала, а затем и вовсе уходила прочь, доставляя тем самым самое настоящее облегчение. Когда же он все-таки нашел в себе силы глянуть на свои ладони, то был немало удивлен: кожа была покрыта всего лишь мелкой красной сыпью, да и та потихоньку исчезала под воздействием чудодейственной мази ведуньи. Вот те раз! А он то, грешным делом, хотел отрубить себе кисти, лишь бы избавить себя от этой умопомрачительной боли.

— Тебе уже лучше?

Чтож, в любом событии можно найти хоть что-то хорошее. Теперь девушка на него уже не злилась, скорее наоборот: это забавное происшествие вернуло ей прекрасное расположение духа, а образ орущего не своим голосом здоровенного мужика наверняка до сих пор стоял у нее перед глазами, заставляя изгибаться губы в ехидной улыбке.

— С чего бы мне это вдруг стало лучше? Мой подарок вон, на земле лежит.

— Так подними его и вручи вновь. Обещаю, что приму.

— Нет уж, спасибо. Без подарка пока побудешь.

Какой-то посторонний звук заставил их замереть на месте, а затем, не сговариваясь, упасть наземь и зарыться в траву. Дирижабль. Гигантский сигарообразный силуэт медленно и величаво двигался по небу, сотрясая воздух басовитым гулом своих двигателей. Летел он совсем низко, метрах в трехстах над землей и Степан, рискуя оказаться замеченным, тем не менее, поднял голову, не желая отказывать себе в столь великолепном зрелище. Невероятно! Величина дирижабля поражала даже его, подавляла волю к сопротивлению, заставляла чувствовать себя никчемным муравьем, букашкой, которую ничего не стоит походя раздавить пальцем. Кое-как справившись со своими переживаниями, он начал оценивать аппарат с практической точки зрения, даже бинокль достал, желая рассмотреть все в мельчайших подробностях. Итак, перед ним обтянутый белой тканью жесткий каркас, врядли металлический, скорее всего выполнен он из какой-то легкой породы дерева. Почему именно жесткий? Да потому, что при полете его форма остается неизменной. И гондолы как таковой нет — она встроена в корпус по всему периметру, отчего дирижабль скорее смахивает на подводную лодку. Схожести добавляют так же и хвостовые стабилизаторы, неподалеку от них расположены два двигателя — месят воздух своими громадными винтами, именно от них и идет этот будоражащий нервы гул. Какова реальная длина дирижабля? Да метров четыреста — четыреста пятьдесят. Ползет медленно, со скоростью примерно километров тридцать в час. Какова его грузоподъемность — неизвестно, но судя по длине, она достаточно велика. О количестве экипажа можно только догадываться. Вот пожалуй и все. Более исчерпывающую информацию получить невозможно, исходя только из внешнего вида аппарата. Каковы ходовые характеристики, запасы газа, сколько времени он может продержаться в воздухе без подзаправки — эти вопросы пока останутся без ответа. Пока. Теперь, когда все было разложено по полочкам, трепета он испытывал по отношению к дирижаблю не больше, чем к холодильнику. Даже наоборот — захотелось захватить такую или подобную ей машину как можно скорее. До печеночных коликов, до зубовного скрежета захотелось. Почувствовать себя капитаном, стать в рубке в какой-нибудь благородно-героической позе, гордо взирая сквозь стекло иллюминатора на презренных людишек, копошащихся, словно черви в навозе, где-то там, далеко внизу.

— Ну как тебе? — Степан говорил в полный голос, поскольку дирижабль удалялся с каждой минутой все дальше и дальше.

— Страа-шно, — протянула Улуша. Ее и впрямь трясло, особенно руки. — Мы здесь словно на ладони. Пожалуйста, давай уйдем отсюда как можно скорее!

Степан не возражал. Подождали, пока дирижабль не превратился в едва заметную точку на горизонте и заспешили вперед с удвоенной скоростью к заветному лесу, которого при таком внушительном темпе они должны будут достигнуть этим же вечером.

К счастью, ничто не помешало их планам: и леса они достигли, и даже поляну приличную успели выбрать пока не стемнело. Рискнули и костер развести. Здесь, в тылу противника, они чувствовали себя более вольготно, чем на своей территории. Пока не нашумели, не выдали свое присутствие, искать их никто не будет. Рыжий наверняка сдержал свое слово и взорвал склад, уничтожив тем самым все улики. В противном случае, они уже давно пересеклись бы с карательными отрядами.

Утро принесло неожиданную удачу. Пока Степан спал сном праведника, Улуша умудрилась поймать какого-то довольно большого зверька и даже успеть поджарить его на костре. Мясо у зверька вкуснее свиного: сочное, нежное, на языке тает. Раздобревшие, продолжили свой путь уже не спеша.

Однако была еще одна причина, которая замедляла их движение даже больше, чем набитые до отказа желудки. Покопавшись в собственном подсознании, Степану удалось вычленить ее, и теперь он шел подле Улуши толи пристыжено, толи озадаченно, покачивая головой. Оказывается, это был банальный страх. Не за себя, нет, скорее за ту, что шагала сейчас рядом с ним и точно так же, как и он, замедляла шаг, наверняка испытывая то же самое. Получается, что желтоглазая сиртя для него не просто солдат, боевая подруга, а нечто большее? Нечто, что он, сам того не желая, ставит теперь на одну ступень с Нюрой? Открытие это для Степана стало откровением: неприятным и крайне неожиданным. Впрочем, таковым оно оставалось недолго — где-то неподалеку слышалась немецкая речь. Все посторонние мысли, все глупые переживания выветрились из головы со скоростью света, оставив лишь железобетонное спокойствие и четкую, холодную рассудительность. Степан сам себя не узнавал: раньше перед заданием его бил мандраж, теперь же он напрочь позабыл, что это такое, будучи готов к немедленному действию все двадцать четыре часа в сутки. Изменился он, здорово изменился. Изменил его этот дикий, варварский, но вольнолюбивый и справедливый народ, а он за это заплатит им сторицей — сломает естественный ход истории, и агрессоры сами превратятся в загнанные в угол жертвы.