Как мог, Степан изложил свое видение ситуации Осипу. Оказалось, сирть придерживался точно такого же мнения, что и он, хотя и был крайне недоволен сложившимся положением.

— Я возьму половину воинов и пойду на помощь к Клекрию. Все одно Одноглазая не высунется из норы ни за какие коврижки!

Степан усмехнулся. Выражение это Осип позаимствовал у него самого и, хотя истинное значение слова «коврижки» для закаленного в боях воина по-прежнему оставалось тайной, пользовался он им с завидным постоянством, причем зачастую даже не к месту.

— Одноглазая?

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но за старосту у них там баба поставлена. Сама страшная, как смертный грех. Тьфу-тьфу-тьфу, избави меня Володарь от недоброзрачного* зрелища!

Почему-то Степан ни капли не удивился. Ильсу он встретил здесь, у ворот Геттингена, в прежней должности ее восстановили. Все сходится. Кому, как не ей руководить обороной обреченного города? Вместе с тем на душе стало как-то тяжко.

— Иди, — легко разрешил он Осипу. — Треть воинов оставь здесь, со мной, остальных можешь забирать.

— Не многовато ли? А ежели каверзу какую сотворить удумает проклятая баба?

— ИДИ, — с нажимом повторил Степан. — Сам разберусь.

Насупившись, Осип пополз в сторону открытого люка.

— Ты все слышала?

Улуша, до этого не принимавшая участия в разговоре, ответила вопросом на вопрос:

— Кто она тебе?

— Ты о ком?

— Ты знаешь, о ком я. Одноглазая.

— Никто, просто подруга.

Девушка задумчиво молчала, рассеянно накручивая на палец локон белых как снег волос. Ее смуглое лицо было повернуто к Степану, а глаза с тревогой всматривались в знакомые черты, силясь найти в них нечто такое, что способно подтвердить или опровергнуть ее предположение.

Наконец произнесла:

— Если удумал что, то лучше скажи. Без меня тебе все равно не справиться.

— Успокойся. Ничего я не удумал. Такие люди как Ильса сами выбирают свою дорогу и идут потом по ней до конца.

Степан не лукавил. То, что он сказал, действительно было правдой. Потому и смог выдержать испытывающий, всепроникающий взгляд ведуньи.

Засевшие в городской управе имперцы патронов явно не жалели: пулеметчики лихо разбазаривали свой боезапас, похоже, нисколько не заботясь о том, куда попадают их пули. Сирти же отстреливались вяло, скорее просто для острастки. Степан догадывался, почему. Дело здесь было вовсе не в экономии патронов, а во вражеских снайперах. Да, их много, они действительно настоящие профи, но самое главное — они заранее были подготовлены к такому обороту событий. Сектора обстрела поделены и тщательно пристреляны. Никто никому не мешает, каждый занимается своим участком, изученным от и до, до самых мельчайших подробностей. Сложно даже представить, сколько полегло по их милости людей, прежде чем сирти стали более осмотрительны.

Крышу они с Улушей покинули лишь после того, как Степан распределил своих снайперов по облюбованным им позициям, строго-настрого приказав открывать огонь лишь в том случае, когда враг вознамерится пойти в атаку. Он вполне трезво оценивал их способности, а потому не хотел терять зря людей.

От удара Степановой ноги, обутой в тяжелый армейский ботинок, дверь одной из квартир гостеприимно распахнулась, с грохотом впечатавшись в стену коридора.

— Есть кто живой?

Недоброзрачного* — в буквальном переводе со старославянского: некрасивого.

_____________________________________________________________________________

Ответом ему была тишина. Окна квартиры выходили на противоположную от площади сторону и, похоже, имели неплохую звукоизоляцию. Естественно, звуки выстрелов доносились и сюда, но они не шли ни в какое сравнение с той какофонией, что творилась снаружи.

Переступил через порог, взяв «Вальтер» наизготовку. Следом за ним проскользнула Улуша. Ноздри ее широко раздувались. Принюхивается? Степан не успел остановить девушку, когда та, словно тигрица, первой рванулась по коридору и исчезла в гостевой комнате. Вот те раз! Он тоже поспешил вперед, матернулся, на миг потеряв равновесие, когда нога зацепилась за край ковра и, вдруг совершенно неожиданно для себя уловив справа какое-то движение, развернулся и дважды рефлекторно нажал на спуск.

Звон разбитого стекла, испуганный вскрик Улуши, впившийся в щеку миниатюрный осколок заставили его сердце биться в разы быстрее. Тьфу ты, зеркало, мать его!!! В последнее время нервы что-то совсем расшатались.

— Ты ранен? — в мгновение ока ведунья оказалась рядом с ним, словно и не уходила никуда.

— Да так, пустяки. Осколок вытащить сможешь?

Кожа на пальцах у Улуши была нежная, шелковистая. Она осторожно касалась ими щеки, совершенно не к месту вызывая в нем какое-то бурное, непреодолимое желание. С немалым трудом Степану удалось пересилить себя. В конце концов, впереди предстоит немало работы.

Квартира оказалась пуста. Они обошли ее с Улушей дважды, прежде чем Степан плюхнулся на диван и с облегчением вытянул ноги. Его названая жена пристроилась рядом.

— Ну что, начнем?

Улуша согласно кивнула и смежила веки. Еще какое-то время она подготавливала свой разум к телепатическому трансу, а затем чужим, невыразительным голосом вылила на него целые потоки информации. Кто-то просил подкреплений, кто-то наоборот, сообщал, что их отряд успешно продвигается вперед, не встречая на своем пути серьезных препятствий. Ведунов было много, каждый из них привносил свою лепту, помогая составить общую картину происходящего.

Пользуясь Улушей как многоканальным приемопередатчиком, Степан занялся тем, что ненавидел больше всего: штабной рутинной работой, изматывающей душу и высасывающей все силы без остатка. В регулярной армии командование таким большим количеством воинских подразделений осуществляется генеральным штабом, в состав которого входит целый перечень отделов. Степан же был один, а потому чувствовал себя сейчас как рыба на сковородке.

Как он и предполагал, сопротивление имперцев удалось подавить лишь ближе к вечеру. Геттинген утопал в дыму и пожарах, мирных жителей, несмотря на все его попытки предотвратить резню, в живых осталось совсем мало. Пройдет пара-тройка дней и город станет абсолютно непригодным для жизни. Трупы на улицах начнут разлагаться, а за трупным зловонием, естественно, придут и болезни.

Усталые, измотанные до крайней степени, они с Улушей едва нашли в себе силы для того, чтобы подняться на крышу и насладиться триумфом последней на сегодня победы.

Городская управа…. Старинное монументальное здание, над которым по-прежнему гордо продолжают реять три флага, олицетворяющие облик этого странного, но, несомненно, великого государства-симбиота: алый, фашистский флаг со свастикой, советский, красный, с пятиконечной звездой, серпом и молотом в левом верхнем углу, и черно-желто-белый флаг Российской империи с императорским орлом посередине.

Интересно, о чем сейчас думает Ильса? Он так и не успел разгадать ее, не смог понять, что толкнуло этого человека предать свои идеалы, те самые, за которые Нюра, ЕГО Нюра, не пожалела отдать собственную жизнь.

Степан уже хотел подать сигнал к атаке, когда заметил вдруг какие-то точки высоко над линией горизонта. Их было много, этих точек, и направлялись они несомненно к городу.

— Огненные птицы! К нам летят Огненные птицы!!! — видимо не у него одного глаза в этот решающий момент оказались обращенными к небу.

Действительно, это были они. Подняв бинокль Степан сам смог стопроцентно убедиться в том, что его первоначальное предположение оказалось верным. Пока тело бездействовало, в мозгу лихорадочно закружился целый водоворот переполошенных мыслей. Так, чем грозят нам нежданные визитеры? Решатся ли на бомбардировку города? Если решатся, то на какую высоту опустятся для того, чтобы прицельно сбросить свой груз?

Озарение пришло внезапно. Холодное, холоднее арктического льда и быстрое как горный ручей: НИКТО…НИКУДА…НЕ ОПУСТИТСЯ!!! Геттинген — слишком крупная мишень, промахнуться по ней невозможно. Дирижабли будут кружить высоко в небе, вне зоны досягаемости их ружей, пройдутся по окраинам города, не торопясь освободят свои трюмы от смертоносного груза, а затем спокойно уйдут восвояси. Да, именно так все и произойдет. Очень скоро город превратится в объятый огнем каменный мешок, а от тех, что пока еще живы и продолжают дышать, в лучшем случае останутся просто кости. Напалм никого не щадит: ни своих, ни чужих.