Да, дело может выгореть, теперь он не сомневался в этом. Осталась сущая безделица: как поведут себя сирти, согласятся ли на постыдный мирный договор? На данный вопрос ответа у Степана, естественно, не было. И еще одно: Нюра. Ведь именно ради того, чтобы ее вызволить, он и прошел весь этот нелегкий путь: от всеми презираемого дезертира к одному из самых уважаемых лидеров, ведущим за собой многотысячное войско.

— Допустим, я считаю ваше предложение приемлемым. Не обещаю, что сирти примут его, но гарантирую, что приложу все усилия для того, чтобы это произошло. Но… от вас мне нужно получить кое-что прямо сейчас. Пусть это будет актом доброй воли с вашей стороны, первым шагом к будущему плодотворному сотрудничеству двух народов.

— Излагайте. Мы сделаем все возможное для того, чтобы удовлетворить вашу просьбу. Не правда ли, господа?

Похоже, вопрос императрицы Татьяны Романовой был чисто риторическим. По крайней мере ответа на него не последовало. Степан сделал глубокий вдох, затем медленно выдохнул, всеми силами стараясь унять предательскую дрожь в коленях.

— Нюра Махрова, моя жена, осуждена по обвинению в государственной измене.

— Правда? Не знала, что вы женаты. Естественно, мы освободим вашу супругу и даже вернем ей ее прежний статус гражданки Советской Империи Рейха. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, на этом все.

— Отлично. Вам придется подождать несколько минут, пока не будет оформлен приказ. Я так понимаю, вы желаете забрать ее с собой?

— Да, если позволите.

— Никаких проблем.

Видимо, юная императрица нажала еще какую-то кнопку на подлокотнике трона, поскольку тотчас же в дверях появился сутулый старец с чернильницей и скрученным в рулон бумажным пергаментом.

— Ваше Величество!!! — внезапный выкрик Павла Потоцкого оказался неожиданностью не только для Степана.

— В чем дело?

Генсек заметно нервничал, мялся, не зная, как сформулировать мысль, которая только что пришла ему в голову.

— Говорите, господин Генеральный Секретарь, у нас мало времени.

— Мне кажется, у вас нет надобности издавать приказ об освобождении из-под стражи госпожи Махровой, я вспомнил это нашумевшее дело. По приговору военного трибунала госпожа Махрова была приговорена не к пожизненному заключению, а к смертной казни, если мне не изменяет память.

Глаза Татьяны Романовой расширились:

— Вы уверены?

— Не совсем. Дело давнее, но проверить правоту моих слов большого труда не составит. Вам нехорошо? — теперь толстяк обращался уже к Степану, лицо которого превратилось в застывшую, мертвенно-бледную маску. Глаза — и те как будто потеряли свой цвет, они словно выцвели изнутри, а губы его шевелились, раз за разом повторяя одно и то же слово:

— ИльсаИльсаИльса…

ГЛАВА 17

«Внедорожник» Семидорьева несся на бешенной скорости по выжженной, алчущей влаги степи. Сейчас карета полностью оправдывала свое название, ибо дороги как таковой не было, а степь, хоть и казалась с виду довольно ровной, преподносила зачастую крайне неприятные сюрпризы. К таким сюрпризам относились невесть откуда взявшиеся бугры, рытвины, сокрытые от глаз толстым слоем пожухлой растительности.

Попадались и норы шхериков — местных грызунов. По величине будучи с добрую свиноматку, норы они рыли под стать себе. Хорошо бы просто рыли, так нет же, и по части маскировки эти зверьки были преизрядными специалистами. Уж ежели вход замаскирует, так замаскирует — в полуметре от него пройдешь и ничего не заподозришь. Оттого и название — шхерик. От блатного «зашхериться», завезенного в свое время на Новую Землю, да так и осевшего здесь, впаявшегося намертво в лексикон дойчерусичей наподобие угря-прилипалы.

Не так давно колесо кареты уже провалилось в одну из таких нор и, если бы не съемный обод, путешествие наверняка можно было бы считать законченным. Удар был настолько силен, что и сам купец, и его попутчик едва не вылетели с козел.

Ай да голова! Ай да умен! Не побрезговал обзавестись привязными ремнями — и вот результат налицо: они оба живы, а карета продолжает катить себе дальше, как ни в чем не бывало.

— Сам себя не похвалишь — никто не похвалит! — изрекая общеизвестную поговорку, Анатолий Ефремович украдкой покосился на своего пассажира и чело его омрачилось.

За всю дорогу от самого Петрограда тот не проронил ни слова: губы плотно сжаты, глаза в одну точку уставлены. Смотрят куда-то далеко, за горизонт, как будто узрели там нечто такое, чему и названия-то в русском языке нет. Он еще раз проследил за направлением взгляда сиртьевого посла и покачал головой с легкой укоризной. Нет там ничего, на небе ни облачка.

— Ну не желаешь ты говорить, и черт с тобой, мы и более неразговорчивых видали!

Как и следовало ожидать, и на это его изречение никакой видимой реакции не последовало. Посол как сидел, так и продолжал сидеть на своей сидушке, покачиваясь в такт движения кареты. Да, несомненно, во дворце произошло что-то из ряда вон выходящее. Но что бы это могло быть? Что могло вполне здорового с виду и в меру общительного мужика заставить вести себя так, как будто у него в семье кто-то умер? Судя из того, что ему велено было самолично доставить посланца к своим да еще не иначе как в целости и сохранности, переговоры на высшем уровне прошли вполне успешно. Что это значит? А значит это ни больше ни меньше как новую жизнь, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ужель все-таки и вправду конец войне?

Мда…. Мимоходом почесав подбородок, купец опустил руку в притороченную к сидушке суму: фляга была на месте. Он нащупал ее двумя пальцами и, чуть подумав, вытянул на свет, удерживая за узкую горловину. Глотнуть, что ли? А почему бы и нет? Повод то вот он, рядом сидит, стопроцентный гарант его будущего благоденствия.

— Уххх, горемычная, хорошо пошла!!! — адское зелье волной прокатилось по пищеводу и каким-то непостижимым образом ударило в голову практически сразу, закоротив мозги так, что у Семидорьева чуть пар из ноздрей не повалил.

Занюхивал не как давеча быдло Остопизин рукавом, а как культурный, не побрезговав привлечь для этого сурьезного дела свежезакопченную голову шерепня, которая, к слову, стоило ее извлечь из сумы да освободить от бумажной упаковки, стала испускать такой дивный аромат на всю округу, что даже его живой груз начал проявлять какие-то признаки жизни.

Кстати об Остопизине: вот уж где редкостной гнилизны человек! Паршивый, плешивый, дунь на него и он рассыплется, ан нет, все туда же, — контроль ему подавай и над Остроградским горно-обогатительным комбинатом, и над Бахчинскими спиртовыми заводами…. Послать бы козла старого куда подале, так нельзя, под протекцией самой государыни дела свои, падаль, проворачивает.

Анатолий Ефремович вновь перевел свой взгляд на заветную флягу. Вот оно, решение всех его проблем и временных финансовых затруднений. Напиток, равных которому попросту не существует. Нулевые расходы на производство. Бери, закупай его у дикарей за сущие гроши да в любых количествах! А, впрочем, помилуйте, батенька, с какой это вдруг стати мы так мелочимся? Оптовая торговля драгоценными и полудрагоценными камнями, украшениями, предметами быта. Ладно железная руда под запретом — добыча и торговля ею прерогатива государства, и без нее предприимчивому человеку есть чем заняться имея в своем распоряжении возможность свободно колесить по всему континенту.

Он вернул флягу в суму, достал финку из-за голенища и, по-прежнему, левой рукой придерживая поводья, одним быстрым движением ножа отсек от головы шерепня самый лакомый кусок — щеку. Молча, не глядя, протянул его послу, не особо надеясь, что тот примет сие подношение.

Однако Анатолий Ефремович крупно ошибался.

— Почему не по дороге?

— Ась? — от неожиданности купец едва не подавился. Сиртьев посланник мало того, что принялся уплетать угощение за обе щеки, так еще и заговорить соизволил!

— Почему не по дороге спрашиваю!